Смекни!
smekni.com

Софисты: кризис государства и воспитание (стр. 3 из 4)

При этом думаешь о возрастающем объеме законотворческой продукции тогдашней греческой демократии, которая хотела все законодательно закрепить, но при этом постоянно впутывалась в противоречия с самой собой и должна была менять или отменять существующие законы, чтоб расчистить место для других; а также о словах Аристотеля в "Политике", что для государства лучше иметь плохие, но прочные законы, чем постоянно меняющиеся, даже если бы они оказались хорошими117. Жалкое впечатление от массовой законодательной продукции и партийно-политической борьбы вокруг нее со всеми ее случайностями и человеческими страстями должно было расчистить путь релятивизму. Но не только антифонтовское раздражение по поводу законов имеет свое отражение в современном общественном мнении — достаточно вспомнить фигуру поколоченного при вполне искреннем одобрении публики продавца самоновейших решений народного собрания в аристофановской комедии118, чтобы понять: натурализм также соответствует основному течению эпохи.

Большая часть убежденных демократов понимала под своим идеалом не что иное, как государство, в котором "можно жить, как хочешь". Перикл также в своей характеристике афинского государственного устройства считается с этим, представляя дело таким образом, как будто в Афинах строжайшее соблюдение закона все же не мешает никому позволять себе личные удовольствия, без того чтобы общество смотрело на это с презрением119. Но это сбалансированное равновесие наказуемости в общественной и толерантности в личной жизни, сколь бы правдиво оно ни звучало в устах Перикла и сколь бы человечно ни было само по себе, конечно, не распространялось на всех, и, по-видимому, неприкрытая откровенность Антифонта говорит от лица скрытого большинства его сограждан, когда он единственным естественным оселком для любого человеческого действия признает полезность и, в конечном итоге, приятность и доставляющее удовольствие120. Этот пункт навлек на себя позднее критику Платона, когда тому потребовалось заложить более прочные основы для своей новой государственной постройки. Не все софисты столь открыто и в столь обобщенной форме признают себя сторонниками гедонизма и натурализма. Протагор, очевидно, этого не делал, поскольку, когда Сократ в платоновском диалоге пытается сбить его с толку, он самым определенным образом отрицает, будто когда-либо защищал подобную точку зрения, и только рафинированно-диалектическому сократовскому искусству изобличения удается поймать достопочтенного мужа на том, что он действительно втайне оставил для гедонизма, не допущенного к парадному крыльцу, заднюю дверь открытой121.

И все же, подобный компромисс, по-видимому, всегда отличал лучший тип современников. Антифонт к нему не относится. Зато его натурализм обладает преимуществом последовательности. Его различение "при свидетелях или без" на самом деле вскрывает основную проблему тогдашней морали. Эпоха созрела для нового, внутреннего обоснования нравственного поведения. Только это последнее могло придать новые силы авторитету закона. Простое понятие законопослушности, которое для древнего правового государства сразу после его возникновения было великим и освобождающим шагом122, теперь уже было недостаточным, чтобы выразить более глубокое нравственное сознание. Как и любая основанная на законе этика, оно было подвержено опасности придать поведению внешний характер, т. е. воспитать его в обычном социальном лицемерии. Уже Эсхил говорит о подлинно мудром и справедливом человеке — приэтом зрители должны были обратить взоры в сторону Аристида: "Он не казаться хочет лучшим, хочет быть"123.

Более глубокие умы уже осознали, от чего это зависит. Но обычное понятие справедливости не знало ничего другого, кроме корректного и не противоречащего закону поведения, и для большинства страх перед наказанием оставался основным мотивом соблюдения законов. Последней опорой их внутреннего авторитета была религия. Но и против нее натуралистическая критика обратилась без боязни. Позднейший тиран Критий написал драму "Сизиф", где на сцене в открытую декламировалось, что боги — хитрый вымысел государственных людей, чтобы заставить уважать созданные ими законы124. Чтобы помешать людям пренебрегать законами, когда они действуют без свидетелей, они создали богов в качестве как бы невидимых и всезнающих свидетелей, всегда присутствующих при любом человеческом поступке и удерживали таким образом народ в повиновении страхом перед ними.

Отсюда становится понятным, почему Платон в "Государстве" выдумывает басню о кольце Гига, которое делает своего владельца невидимым для людей125. Оно должно отличить того, кто действует из внутренней справедливости, от лишь внешним образом лояльного человека, чей единственный мотив — оглядка на общественную видимость. Та проблема, которую он решает таким образом, — проблема, намеченная Антифонтом и Критием. Не иначе поступает и Демокрит, когда он в своей этике придает древнеэллинскому понятию a„dиj, внутреннего страха, новое значение и на место страха перед законами, подорванного софистами типа Антифонта, Крития и Калликла, ставит a„dиj человека перед самим собой126.

От этих новых построений мысль Гиппия и Антифонта, как и мысль Калликла, была весьма далека. Реальной борьбы за предельные вопросы религиозного или нравственного сознания мы у них не обнаруживаем. Воззрениям софистов о человеке, государстве и мире не хватает серьезности и глубины метафизического обоснования, каковым обладала та эпоха, которая придала аттическому государству его форму, и каковое следующее поколение вновь обрело в философии. Однако было бы несправедливо искать истинный их вклад в этой области. Как уже было сказано, он заключался в гениальности их формального воспитательного искусства. Их слабость вытекает из проблематичности интеллектуальной и нравственной субстанции, из которой черпает свое внутреннее содержание их воспитание, — и которую они разделяли со всею своей эпохой, и весь блеск искусства и вся государственная мощь не должны обольщать нас относительно ее истинного состояния. Вполне естественно, что как раз это столь индивидуалистическое поколение выдвинуло с неслыханной доселе настойчивостью требование образовывать людей и осуществляло его с виртуозным умением. Но столь же необходимо должно было оно в один прекрасный день признаться самому себе, что никакая эпоха не чувствовала столь сильного недостатка в воспитательной силе, чем их собственная, поскольку при всем богатстве дарований ей не хватало важнейшего для этого призвания — внутренней убежденности в своей цели.

Комментарий

14. Идеал преимущественно энциклопедического образования был представлен Гиппием из Элиды. Продик Кеосский, как представляется, был увлечен грамматическими и лингвистическими занятиями; ср. его знаменитые рассуждения о синонимах, которые хвалит и одновременно пародирует Сократ в платоновском "Протагоре", 339 E–341 E, 358 A. Продик разделял с Протагором этот интерес к форме.

15. Plat. Prot. 325 E слл. Противоположность Протагора и его политико-этической воспитательной идеи по отношению к математической полиматии Гиппия из Элиды у Платона резко формулирует сам Протагор (Prot. 318 E).

16. H. Gomperz, Sophistik und Rhetorik. Das Bildungsideal des eв lљgein in seinem Verhältnis zur Philosophie des 5. Jhrh., Leipzig, 1912.

22. По поводу определения места Анаксагора между ранними физиками и Сократом см. Plat., Phaed., 97 B.

23. Уже в поэме "О природе" Эмпедокл, который и сам был врачом, уделяет больше внимания строению человеческого тела, чем его предшественники (ср. Ettore Bignone, Empedocle, Torino, 1916, p. 242). Но в другой поэме, "Очищения", видно, что это не исчерпывает его полностью, что он гораздо больше занимался проблемой человеческого духа, нежели тела и его физического строения. Ср. Bignone, op. it., p. 113 слл.

25. В этом отношении исключением является только Демокрит (см. Langerbeck, op. cit., 67 слл.). Именно он более всех приближается к теоретическому изучению пайдейи и человеческой природы, каким занимались софисты.

26. Платон, Prot., 316 D, представляет великого софиста личностью, вполне осознающей эту преемственность. В этом отношении, разумеется, Протагор преувеличивает и говорит о поэтах прошлого как просто о более древних софистах, его предшественниках. Но, несомненно, с исторической точки зрения можно с полным основанием рассматривать софистов как в определенной мере наследников этой великой воспитательной традиции. Исократ, также настоящий ученик софистов, называет (Ad Nic., 43) Гесиода, Фокилида и Феогнида своими предшественниками в искусстве паренетического логоса.

30. Прекрасный пример такого отношения — Plat., Prot., 339 A слл. Еще один пример Сократ дает в "Государстве" (331 Е слл.).

31. Plat., Resp. 598 D изображает этот тип софистического истолкования Гомера — естественно, срисовывая с определенного образца. См. Paideia II, 360 с примечаниями.

35. Многие ученые полагают, что софисты не только были основателями гуманизма, но и довели его до возможной степени совершенства. Другими словами, они представляют софистов неким образцовым явлением. Наше мнение на сей предмет зависит от отношения к философии, какой она реально вышла из конфликта с софистическим типом воспитания, — прежде всего к философии Сократа, Платона и Аристотеля. Этот конфликт разыгрался вокруг вопроса о высших ценностях, от которых зависит — в соответствии с греческой "философией" — человеческое воспитание. См. моюработу Humanism and Theology, Aquinas Lecture 1943, Marquette Univ. Press, p. 38 слл., где я провожу различие между двумя основополагающими формами гуманизма, противоположными одна другой, — гуманизмом софистов и философов (Сократа, Платона, Аристотеля).

36. Противоположность между практической тенденцией софистов и отвлеченностью от жизни старых философов и мудрецов подчеркивает Платон: Plat., Hipp. mai. 218 C.