Кроме его большого, превосходно сработанного проекта этого дворца, в Эрмитаже сохранился еще очаровательный проект грота, предполагавшегося для той же "Стрелиной мызы", а также проект какого-то грандиозного манежа. Все эти чертежи исполнены с изумительным мастерством и отличаются той скромной и в то же время изящной архитектурой, которая, вне всякого сомнения, породила бы целый стиль, совершенно иной, нежели мансаровский или блонделевский, если бы ранняя смерть не прервала жизнь этого гениального фантазера, сумевшего так увлечь самого Петра.
В Петровском альбоме Эрмитажа сохранился план Летнего сада с нанесенными на нем "с птичьего полета" постройками. На месте нынешнего Инженерного замка, там, где некогда стоял дворец императрицы Екатерины I, виден уже небольшой дом с садом, поверх которого наклеен новый, - очевидно, предполагавшийся к постройке, - дворец царицы. Возможно, что Леблон, посылая к царю за границу план всего Летнего сада, перерисовал свой готовый уже проект "с птичьего полета" и приклеил его на место старого домика. Архитектура его чисто леблоновская, со строгими, почти палладианскими формами.
Однако все это осталось только на бумаге и не оказало никакого влияния на дальнейшее развитие петербургской архитектуры. Только фасад Петергофского дворца, очутившийся, хотя и в измененном виде, в центре позднейшей растреллиевской композиции, косвенно повлиял на общий характер этого дворца.
Из итальянцев, кроме Трезини, были в Петербурге петровского времени еще только двое: Киавери и Микетти. Гаэтано Киавери (Gaetano Chiaveri; род. в 1689 году в Риме, ум. В 1770 году в Фолиньо) поступил на русскую службу в 1718 году. Он строил дом царицы Прасковьи Федорвны, стоявший рядом с Кунсткамерой с правой стороны, на том месте, где теперь помещается Зоологический музей. После смерти Матарнови он достраивал Кунсткамеру и Библиотеку, и ему принадлежит, по-видимому, знаменитый колонный зал Библиотеки, известный по изданной Шумахером гравюре. В 1721 году он отпросился съездить к себе на родину, но в следующем году уже вернулся и в 1723 занимается внутренней отделкой Кунсткамеры и окончательной отделкой дома царицы Прасковьи Федоровны. Зимой 1726 года он еще в Петербурге, но в следующем году его имя нам не приходилось уже встречать в делах Городовой канцелярии. Вскоре мы его уже видим в Варшаве в службе польского короля, а позже и в Дрездене, где он построил в 1737 – 1754 годах знаменитую придворную церковь, считающуюся одним из величайших шедевров барокко. В делах Гофф-Интендантской конторы сохранились три чертежа Киавери различных деталей Кунсткамеры, сделанные умелой и твердой рукой. Вернувшись из поездки в Рим, он в ноябре 1723 года состоит также "у дела модели церкви апостола Петра против манера как зделана в Риме". Перед отъездом в Рим, в мае он строит еще церковь в Коростине. "В прошлом 721 году в мае месяце определен я нижайши в вотчину Государыни императрицы Екатерины Алексеевны в село Коростину для дела церкви". Существует ли эта церковь, мы сказать не можем14.
Другой итальянец, бывший одновременно с ним в русской службе, - Николо Микетти (Nicolo Michetti). Нам не удалось найти ни года его рождения, ни года его смерти15, которых нет ни в одном из специальных словарей, и только из одного документа Государственного архива можно извлечь о нем кое-какие данные. Кологривов, которому Петр поручил устроить в Риме первых русских пансионеров-архитекторов и велел, при случае, сыскать итальянца "поискуснее", прислал в 1718 году следующее письмо, помеченное 3 апреля: "Всемилостивейший Государь. По указу вашего Величества Архитектора нанял, называется Николай Микети, которому было приказано (т.е. поручено строить) здание святого Михаила, по смерти кавалера Фонтаны, однако же оной Архитектор Микети с фундаменту зачел быв товарищем с помянутым Фонтаною, какой величины и сколко покоев все наши знают кто был в риме, а паче вручено было ему то здание за ево искуство в механике ибо ради разных мануфактур художеств которыя делают в том доме нужны машины и мельницы, и кроме того что он доброй Архитектор и искусной в механике, пишет живописное гораздо нехудо, а паче перспективу, сколко мог о нем осведомился; спрашивал кардиналов, Сакрипаития И оттобония и оне не толко меня уверили о его добром состоянии но еще хотят донести вашему Величеству о его искусстве, и понеже он был Папской Архитектор в других (местах) здания строил с чего имел довольный доход того ради с великим трудом уговорился с ним за четыре тысячи Ефимков и дом свободной, чтоже умедлил по се поры договорится с ним, с великою трудностию жена склонилася чтобы он ехал, и по договоре не может прежде убратся шестаго надесяти числа апреля ибо многия монастыри и домы строил, и еще болше… Из Рима апреля 7 1718 Юрья Кологривов". Как видно из письма Кологривова от 18 мая Микетти вследствие болезни выехать не мог, потом боялся ехать один и, в конце концов, ему удалось уломать его ехать вместе с его русским учеником, пансионером Федором Исаковым, с которым он в том же году и прибыл в Петербург.
По приезде в Петербург Микетти был ласково принят Петром, а с 1719 года, после смерти Леблона, он занял положение, каким пользовался тот, и получал те же 5000 р., - которые на наши нынешние деньги составляли огромную сумму, - и был таким же главным архитектором всех строительных работ в Петербурге и его окрестностях. Он оказал Петру много услуг по выписке из Италии различных художественных произведений, особенно мраморных статуй, которых надобно было множество для только что заведенных дворцов, парков и садов. В 1723 году он взялся лично съездить по поручению царя на свою родину и отправился, взяв свыше трех тысяч рублей на первые расходы, но с тех пор так и не возвращался обратно. Таким образом, Микетти пробыл в Петербурге, самое большое, пять лет. Из его построек одна сохранилась целиком, это – Екатеринентальский дворец в Ревеле16, который он, впрочем, только начал, поручив его достраивать своему ученику Земцову, так как сам был, как водится, завален петербургскими делами. Здесь он "ликвидировал" архитектурное наследство Леблона, оканчивая и изменяя то, что было им начато, и делая совершенно новые проекты для построек, оставшихся после Леблона только на бумаге. Между прочим, проект Екатеринентальского дворца был первым, который пришлось сделать Микетти. Он должен был засесть за него тотчас же по приезде из Италии, так как 22 июля Петр уже осматривает с ним в Ревеле место и "размеривает фундаменты". Начиная с весны 1721 года, всю постройку ведет один Земцов, который ее и довел до конца.
В Петербурге Микетти всецело был занят постройкой дворца в Стрельне. Сначала он еще доделывает кое-что в Летнем саду17 и в Петергофе18, но затем окончательно погружается в "Стрелинскую мызу", достроить которой ему так и не пришлось. Тот большой дворец, который существует там в настоящее время, совершенно перестроен в конце XVIII и еще раз в XIX веке, и только общий план его остался прежний. Трудно сказать, чем воспользовался Микетти из существовавших уже до него проектов других архитекторов и насколько только ему единолично принадлежит тот вид дворца, который сохранился до нас в многочисленных чертежах Эрмитажа и Архива Министерства двора. Несомненно лишь одно: начат существующий доныне дворец Микетти в 1720 году, притом по плану, ничего общего с леблоновским не имеющему. Бывший в этом году в Петербурге польский путешественник записал в своем дневнике о поездке в Стрельну: "Пошли туда, где закладывают весьма большой дворец: первый камень положил царь, второй посол, и мы, бывшие там, тоже положили камни. Царь провозгласил тост за скорое окончание постройки". Начиная с этого года и, особенно в течение двух ближайших лет здесь, судя по документам Канцелярии строений, идет непрерывная работа, которою все время руководил сам Микетти19. Однако уже к осени 1721 года Петр, видимо, охладел к Стрельне, которую до того любил больше всех своих загородных дворцов. "Царь, как я слышал, даже сожалеет, что начал строить Стрельну-мызу, которая только для того и была задумана им, чтоб иметь где-нибудь много фонтанов и гротов", - заносит в свой дневник Берхгольц в августе 1721 года. Весьма возможно, что это охлаждение Петра к самой грандиозной из всех построек, какие до того были осуществлены, заставило Микетти вернуться снова в Италию. И действительно, после него дворец был совершенно запущен, и только в половине XVIII века принялись его доделывать. В эрмитажном собрании сохранилось несколько чертежей и набросков Микетти, между которыми есть и проект церкви для Петербурга, вероятно, той самой Василеостровской, которую делал и Гербель. Она очень своеобразна по своей внешности, представляя неожиданную комбинацию какого-то пантеона, убранного фантазией барочного художника. План ее очень ясен, формы определенны и выразительны. С этими крупными массами и решительными делениями стен огромными вертикальными выступами, идущими кругом всей ротонды, очень пикантно контрастируют тоненькие "факелы" и вазочки, которыми унизана вся церковь.
Из иностранцев, строивших в это время в Москве, нам известен только один, - строитель кремлевского цейхгауза Конрат (Christoph Konrad), или, как его звали в Москве, Христофор Христофорович Кундорат, "иноземец Саксонския земли каменнаго и палатнаго дела мастер". Он поступил на службу в Оружейную палату в 1701 году и обязался выстроить "цейхгауз по немецкому манеру и по данному чертежу и чтобы выучил русских каменщиков каменной работе по немецкому манеру"20. В 1706 году стройка была приостановлена по случаю шведской войны. Забелин предполагал, что остановка в строении продолжалась вплоть до 1731 года, к которому был выведен только первый этаж, и в этом году достраивать его уже пришлось генералу фельдцейхмейстеру графу фон Миниху. Однако из дел Гофф-Интендантской конторы видно, что уже в 1726 году стройка цейхгауза была в полном ходу, причем вел ее все тот же Конрат. В это время здание было уже окончено, и шла только роспись его.