Англо-американский исследователь Х. Баба также рассматривает колониальный дискурс как средство формирования колониального субъекта как колонизирующего, так и колонизируемого. При этом национальная идентичность колонизируемых строится по правилам метрополии и через дискурс метрополии. Б. Андерсен ярко доказывает, что такие дискурсивные практики колониализма, как перепись населения (его калькуляция и классификация), картографирование территории (карта в этом случае выступает как логотип), музеефикация культурного наследия колонизируемых, выстраивают национальную идентичность колонизированных субъектов и в то же время ее отрицают. Данное положение характерно и для советского дискурса, который вполне можно назвать колониальным, где, с одной стороны, национальная идентичность отрицается, стирается идеологией интернационализма и процессом конструирования нового суперэтноса или супернации – советского народа, а с другой стороны, национальная идентичность выращивается, формируется различными средствами – от советской этнографии и советского кинематографа до ВДНХ. Вследствие этого национальная идентичность, русская в частности, оказывается «гибридной» (термин Х. Бабы), построенной по логике парадокса, гетерогенной, одновременно включающей в себя анти- и проколониальные коды. Любой националистический дискурс выстраивает национальную идентичность по правилам метрополии и претендует на то, чтобы занять место колониальной имперской власти.
Х. Баба подчеркивает перформативную природу идентичности, которая всегда строится посредством нарративов. Таким образом, национальная идентичность не является генетически наследуемым элементом, а представляет собой искусственную конвенциональную конструкцию, продукт коллективного воображения, формируемого при помощи различного рода дискурсивных практик. Национальную идентичность можно рассматривать как форму нарратива и перформанса, т. е. создаваемого нацией коллективного повествования, представления о самих себе и «других». С позиций исследователя национальной идентичности в рамках постнеклассической исследовательской парадигмы не так уж важно, основывается ли самоутверждение нации на достоверных фактах или на воображении и императиве желания. Национальная идентичность, или утверждение того, чем мы являемся, что мы собой представляем и чего мы хотим, выражается символически, метафорически и аллегорически. Коллективное «я» не существует вне и до дискурса. Вот почему искусство, медиа и символы играют такую важную роль в конструировании национальной идентичности. Исследователь национальной идентичности имеет дело не столько с фактическим наличием нации, сколько с выражением, репрезентацией этого наличия.
Современные западные Postcolonial и Cultural Studies предлагают рассматривать национальную идентичность не в качестве постоянной величины, а в качестве исторически изменчивого, бесконечно длящегося проекта, осуществляемого при помощи различных форм медиа (СМИ, литература, изобразительное искусство, архитектура, церемонии и ритуалы и т. д.), которые и оказываются «средствами формирования национальной идентичности в качестве ежедневного социального проекта» [Appadurai, 2002, 173].
Национальная идентичность как нарратив или перформанс не представляет собой однородного целого – она является фрагментированной, разорванной в самой себе, гетерогенной. Национальный нарратив, или нарратив нации, всегда, по мнению Х. Баба, прерывается, оспаривается наличием других нарративов, нарративов меньшинств. Национальная идентичность постоянно «перебивается и оспаривается вмешательством других голосов, других идентичностей» [Bhabha, 1998, 123]. Следовательно, национальная идентичность всегда содержит в себе нечто бессознательное, вытесненное, скрытое. Ю. Кристева также подчеркивает, что любая коллективная идентичность всегда содержит в себе образ «другого» или «других», оспаривающих однородность и однозначность национального нарратива. В терминологии М. Фуко, любая коллективная идентичность зависит от ее конструкции «другого». Идентичность, таким образом, строится на границах, «по ту сторону», в пространстве «за пределами» гомогенной культуры («in beyond» – Homi Bhabha) или в промежутке (зазоре) «между различными культурами» («in-between of different cultures» – Stuart Hall) [цит. по: Merzoeff, 2002]. Следовательно, понимание национальной идентичности невозможно без исследования того, что было вытеснено из национального нарратива, что не представлено, подавлено, что осталось скрытым в бессознательном, спрятанным под маской. А скрытым чаще всего оказывается бессознательное желание занять место власти, имперского центра, метрополии. Так, теракты исламистов совершаются в эстетике голливудских фильмов, и степень ненависть к Западу в различных радикальных националистических движениях неизбежно варьируется от мессианской идеологии по его исправлению и воспитанию, т. е. «окультуриванию и улучшению «западных варваров», до требования полного уничтожения. Точно так же революционеры наследуют у поверженного режима не только территории, но и коды правления, перенося столицу нового советского государства из европеизированного Санкт-Петербурга в царскую «третьеримскую» Москву.
Постколониальные исследования позволяют выйти на новый уровень понимания противоречивых процессов формирования национальной идентичности и обострившихся межнациональных, межэтнических конфликтов современного мира как в бывших метрополиях, так и на территориях бывших колоний.
Богатый исследовательский материал для анализа национальной идентичности представляют собой различные медийные формы, такие как изобразительное искусство, литература, средства массовой информации, кинематограф, архитектура и т. п., если отказаться от традиционного эссенциалистского подхода к ним как чисто рефлективным феноменам, отражениям «народной души» как внеисторической, предзаданной сущности. СМИ, реклама, различные виды и жанры искусства скорее создают, конструируют национальную идентичность, представляют собой дискурсивные практики, чем отражают объективную реальность.
Приведем лишь несколько примеров применения методологии постколониальных исследований к российским феноменам, приняв тезис о колониальном характере Российской империи и СССР. Т. Митчелл в качестве одной из дискурсивных форм формирования идентичности субъекта исследует различные европейские выставки – одно из наиболее популярных явлений XIX–XX вв. Он пишет о том, что любая колониальная система утверждается через «экспозиционный порядок» (Exhibitionary order), т. е. сведение мира к материальным объектам, «наделяемым возвышенными смыслами, такими как репрезентация Истории, Империи, Прогресса» [Mitchell, 2002, 145]. Европейские выставки, по мнению Митчелла, не просто репрезентировали окружающий мир, а выстраивали его по своему образу и подобию, они создавали мир структурированным как выставка world-as-exhibition. Выставка, таким образом, представляла собой дискурсивную форму, или нарратив, повествующий об истории, силе империи, ее прогрессивном развитии и т. д. Советский период не менее одержим «экспозиционным порядком», наиболее яркими воплощениями которого являются Московский метрополитен и ВСХВ–ВДНХ. Сталинская архитектура как форма нарратива, с одной стороны, репрезентировала власть, силу и могущество новой империи, т. е. была средством формирования единой имперской идентичности, с другой – в недрах колониального дискурса выстраивала множество национальных идентичностей созданием, например, этнически стилизованных павильонов советских республик.
Б. Андерсен анализирует карту и музей как средства формирования национальной идентичности. Колониальный режим в первую очередь тщательно картографирует свои владения, разделяет территории, маркирует границы. Не случайно впоследствии колониальные империи распадаются по тем границам, которые были выстроены колониальным режимом. Не является исключением и СССР: империя распалась по границам советских республик, проведенным в 1920–1930-е гг. Другой аватарой карты является карта-логотип, т. е. выкрашенный в определенный цвет контур территории, не расчлененный линиями параллелей и меридианов. Такой знак (или образ), размещаемый на открытках, страницах газет и журналов, учебниках и т. д., бесконечно репродуцируемый и транслируемый при помощи «печатного капитализма», становится элементом национальной идентичности колонизированного субъекта. Территория Советского Союза также была разделена на союзные республики, где каждая отдельная часть картинки-«пазла» имела свой собственный цвет, внедряемый в массовое сознание, который создавал эффект принадлежности к определенной территории, характерному элементу любого национального нарратива.