Смекни!
smekni.com

Русская литература 30-50-х годов: А.П. Платонов, А.А. Ахматова и Б.Л. Пастернак (стр. 1 из 3)

Реферат

на тему: «Русская литература 30-50-х годов: А.П. Платонов, А.А. Ахматова и Б.Л. Пастернак»

РУССКАЯ (СОВЕТСКАЯ) ЛИТЕРАТУРА 30—50-х гг.

В 1934 г. состоялся I Съезд писателей СССР под председательством М. Горького. Съезд вменил в обязанность всем литераторам пропагандировать социалистический идеал как единственно верный при построении счастливого бесклассового общества. Были намечены контуры «положительного героя», утверждающего «бытие как деяние», исповедующего «социалистический гуманизм» и атеизм. Требованиям социалистического реализма отвечали такие произведения, как «Танкер «Дербент» Ю. Крымова, «Цемент» Ф. Гладкова, «Далеко от Москвы» В. Ажаева, «Мужество» В. Кетлинской и др. В эти же годы продолжали творить М. Булгаков, А. Платонов, М. Зощенко, А. Ахматова, Б. Пастернак, О. Мандельштам, не разделявшие триумфального шествия казарменного социализма, идеи партийности литературы, понимавшие трагизм происходящего. Так сложились две литературы — «придворная» и гонимая.

Абсурдность эпохи 30-х гг. точно передана в стихотворении Н. Тряпкина.

Сколько было всего: и литавры, и бубны, и трубы, И со всех верхотур грохотали вовсю рупора, И с каких-то подмостков кричали какие-то губы. Только я их не слышал: повсюду кричали «ура!». Это были авралы, и штурмы, и встречные планы, Громовое «даешь!» и такое бессменное «есть!», А потом лихачи уходили туда, в котлованы, И вовсю воровали — и тачки, и цемент, и жесть... Эту горькую соль и теперь мы никак не проварим, Этих жутких картин и теперь мы не сможем забыть, И летят в никуда, и сгорают в незримом пожаре И леса, и хлеба, и густая пчелиная сыть... Замолчите кругом и литавры, и бубны, и трубы! Не гремите, витии! Заткнитесь вверху, рупора! Ибо вижу над миром беззвучно кричащие губы, Я хочу их услышать. Пора. (1961)

В этом стихотворении — и умение «схватить» образ эпохи, и некрасовская интонация покаяния и суда, и образы «котлована» и «пожара» , вошедшие в нашу литературу как символы страшных десятилетий.

Позже, на XXIV съезде КПСС М. Шолохов заявит: «...Без ложной скромности можно сказать, что сделали мы очень много в смысле перевоспитания человека, средствами искусства воздействуя на его пробуждение и рост. Общепризнанно, что наша литература — самая идейная. И можно смело сказать, что нет в мире такой страны и нет такой литературы». Особенно трудно было «перевоспитывать» русского писателя. К началу войны уже не было в живых И. Бабеля (Лубянка), О. Мандельштама (лагерь); травили и не печатали А. Платонова, М. Зощенко, А. Ахматову (Постановление ЦК ВКП(б) 1946 г., исключение из Союза писателей, обрекавшее их на голод); В. Шаламов отбывал срок на Колыме (50-е гг.); Б. Пастернак был объявлен предателем народа, его заставили отказаться от получения Нобелевской премии (конец 50-х); А. Солженицын выдворен из страны (70-е гг.). Такова была практика социалистической идеологии, «целина» сознания была уже поднята.

А.П. ПЛАТОНОВ (1899—1951)

Повесть «Сокровенный человек». Для творчества Андрея Платоновича Платонова характерны устойчивые, сквозные темы. И одним из ключевых в его произведениях является образ странника. Вот и Фома Пухов, герой повести «Сокровенный человек», отправляется в путь на поиск смысла пролетарской революции и вечной истины. Писатель назвал своего любимого героя «сокровенным человеком», духовно одаренным, «потаенным», то есть внешне вроде бы простым, даже равнодушным, каким-то Иваном-дурачком, а на деле — глубоким философом и правдоискателем. «Без меня народ неполный», — говорит он, давая понять, что кровью и плотью связан с нацией. Он привык странствовать, этот Пухов, и если народ пошел в поход за золотым руном, то он тоже покидает свой домишко. «Согласны ли вы, товарищ Пухов, за пролетариат жизнь положить?» — спросил у него комиссар. «Кровь лить согласен, только чтобы не дуриком», — ответил строго Пухов, воспринимавший революционную идею как отдаленный гул, ведь главное для него — быть со своими. Он знал и не считал за особый героизм, что его поколение работает на будущее, проведя аналогию между жизнью человека и природы: «Листья утрамбовывались дождями в почву и прели там для удобрения, туда же укладывались для сохранности семена. Так жизнь скупо и прочно заготовляет впрок». Автор показывает, что революция не находит места в душе исконного пролетария Пухова. Истина и счастье вновь ускользают от героев Платонова.

Повесть «Котлован». Двойник Пухова, Вощев, главный герой повести, на призыв председателя завкома «жить и молчать» тоже имеет что сказать: «Мне без истины не жить». Сафронову, другому строителю котлована, захотелось возразить: «Не есть ли истина лишь классовый враг?» И уже в экспозиции повести читатель понимает, что спорить будут истина и ложь и спор будут вести «сокровенный человек» Платонова и государство.

Сюжет повести нехитрый: бригада роет котлован для ...утопического Дома Всеобщего Счастья. В процессе строительства этого дома (читай: счастливого будущего) в каждом взрастет «вещество братства» под влиянием коммунистических идей и совместного труда. Котлован — основа фундамента, на котором можно начинать строить дом. Но сразу возникают разногласия между маленьким человеком и начальником, утверждающим, что работать нужно «по готовому плану треста». Вощев же считает, что без понимания, «без думы люди действуют бессмысленно». Его уволили с завода из-за того, что он «думал о плане общей жизни», а для государства, как известно, главный враг — мысль раба.

Так и будет развиваться сюжет: событие — мысль «сокровенного человека», событие — спор с государственным чиновником.

Идет Вощев работу искать и заходит в домик путевого обходчика, а там ссорятся. «Их тело сейчас блуждает автоматически... сущности они не чувствуют». «Отчего вы не чувствуете сущности... У вас ребенок живет, а вы ругаетесь... Вы чтите своего ребенка, когда вы умрете, то он будет», — говорит Вощев вроде бы «проходные» слова. Но это не так! Дитя, котлован, Вощев — все связано в мире Платонова, словно идущего за Достоевским, отвергавшим идею «счастья», купленного ценой хотя бы одной «слезинки» ребенка. «Ребенок живет без упрека, вырастая себе на мученье», — говорит Вощев, и за его словами очень важная мысль, что именно дети, их судьба должны быть критериями того дома счастья, который придумали для него взрослые. Не случайно перед идущим по дороге Вощевым появляется отряд—пионеров с оркестром, игравшим «музыку молодого похода». С какой нежностью смотрит Вощев на их слабые, мужающие тела, «задумчивые, внимательные головы» в красных беретах, ноги, «покрытые пухом юности»! Смотрел с робостью, потому что дети — это время, созревающее в свежем теле, боялся, что взрослый мир не оправдает надежд и движения «быстрых, смуглых ног».

Тема ответственности за тот мир, который строят в наследство этим детям, вошла в повесть «Котлован»... В бригаду строителей Чиклин привел найденную около умиравшей от голода матери девочку Настю. Мать наказала ей никому не рассказывать о том, что родилась от «буржуйки» («а то тебя заморят»). Она уже знала, что новый мир поделил детей на «своих» (пионеры) и «чужих». Но простые строители не знали идеологических установок государства, приласкали Настю и начали просвещать. Настя спросила про меридианы на карте СССР, и Чиклин, «желая дать ей революционный ум», ответил, что это «загородки от буржуев». Настя все поняла: «А моя мама через загородку не перелезала, а все равно умерла». Умный интеллигент Прушевский опечалился: «Этому существу, наполненному, точно морозом, новой жизнью, надлежит мучиться сложнее и дольше его». Когда девочка заснула, красноречивый Сафронов восторженно заключил: «Из радио и прочего культурного материала мы слышим лишь линию, а щупать нечего. А тут покоится вещество создания и целевая установка партии — маленький человек, предназначенный состоять всемирным элементом! Ради того нам необходимо как можно внезапней закончить котлован, чтобы скорей произошел дом и детский персонал огражден был от ветра и простуды каменной стеной!» Но что настораживает Платонова в счастливом водворении Насти в бригаду? И то, что мать не случайно научила дочку скрывать свое происхождение, и то, что девочка станет «своей», если скроет свои «корни», откажется от матери, и то, что этот мир, торжественно провозгласивший Настю смыслом его революционных деяний, сначала отнял у нее самое дорогое — маму, на теплом животе которой она привыкла спать. Настя полюбила своих приемных родителей, но тосковала о маме. В финальной сцене перед смертью своей, она попросила Чиклина, разводившего костер, чтобы ее согреть: «Неси мне мамины кости, я хочу их!» Почему умерла девочка — от недоедания, от слабости, от тоски по маме? Нет, по мысли Платонова, все значительно сложнее. Мир, в который она уже вступила, рано или поздно совершит духовное убийство своих детей. Вглядимся в черты социалистического мира — колыбели и для пионеров, и для Насти. Артель называлась «Первая Образцовая», колхоз — имени Генеральной Линии. Новый бог — благодетель Ленин (Настя знала, что «главный — Ленин»), Радио все время работало, как вьюга, и провозглашало, что «каждый трудящийся должен помочь скоплению снега на коллективных полях», радио требовало, чтобы крестьяне «обрезали хвосты и гривы у лошадей» для продажи за границу. Лозунги, лозунги, один абсурднее другого! Например: «Мобилизовать крапиву на фронт социалистического строительства!» (Сатира Платонова обрушилась на тех, кто был убежден, что люди должны «приобретать смысл классовой жизни из трубы».) «Энтузиазм» провозглашен как закон. (Социалист Сафронов: «У кого в штанах лежит билет партии, тому надо беспрерывно заботиться, чтобы в теле был энтузиазм труда... Мы должны бросить каждого в рассол социализма... чтобы произошел энтузиазм».) Плакаты подбадривают и нацеливают («За партию, за верность ей, за ударный труд, пробивающий пролетариату двери в будущее»). Оркестры и марширующие пионеры должны создавать некоторую праздничность, заглушая вопли раскулаченного врага, плывущего на плоту в открытое море. В кружках по ликвидации безграмотности счастливых девушек обучают новым словам: «авангард», «актив», «аллилуйщик», «антифашист», «большевик», «бугор», «буржуй», «колхоз есть благо бедняка», «браво-браво, ленинцы», «бюрократ». В их подборе заложена идея оболванивания человека классовой враждой как нормой и неизбежностью. А в это время в деревне умирал скот, хоронили активистов и говорили пламенные речи. На нового человека смотрело * сиротство с кучей инвентаря посреди». И Вощев скорбно думает: «Устало длилось терпенье на свете, точно все живущее находилось где-то посредине времени и своего движения». «Черное солнце», «черная густая подземная туча», «ветер, похожий на цвет погребения» — детали платоновского пейзажа — вся природа отпевала человеческие действия.