Смекни!
smekni.com

Тема голоса в поэзии Маяковского: параллели и метаморфозы (стр. 1 из 3)

РЕФЕРАТ НА ТЕМУ

ТЕМА ГОЛОСА В ПОЭЗИИ МАЯКОВСКОГО:

ПАРАЛЛЕЛИ И МЕТАМОРФОЗЫ
ТЕМА ГОЛОСА В ПОЭЗИИ МАЯКОВСКОГО:

ПАРАЛЛЕЛИ И МЕТАМОРФОЗЫ

Проблема голоса кажется нам одной из основных в поэзии Маяковского. И это несмотря на статус "само собой разумеющейся", несмотря на многочисленные исследования, посвященные "Маяковскому - трибуну революции"[1]. Нам же данная проблема видится далеко не однозначно, на что призвано указать и наше внимание к метаморфозам мотива голоса, различным параллелям, с ним связанным. Более того, мы постулируем следующее: голос является глубинной основой и источником поэзии Маяковского, своего рода субстанцией творчества. С ним так или иначе связано большинство тем его поэзии, специфическая образность и метафорика. И здесь мы рискнем предложить по отношению к Маяковскому радикальную дихотомию: голос\тело. Эти понятия, несомненно, связанные, в данном случае представляются существенно противостоящими друг другу. И в этом причина трагичности этой дихотомии, не сводимой к амбивалентности, это как бы разрыв одной субстанции телесного.

Итак, проблема взаимной чужеродности голоса и тела, прежде всего, проявляет себя как невыговариваемость. Внешне это кажется вопросом несовершенства голосового аппарата. Известны требования, предъявляемые Маяковским истинному поэту - его атрибутами должны быть сильный голос, звуковое давление на публику, некая "площадность". Сам Маяковский этим критериям отвечал полностью благодаря своему сильному голосу, благодаря любви к публичным выступлениям.[2] Однако другие обвиняются им в не-поэтичности именно по этим признакам.

А из сигарного дыма

ликерною рюмкой

вытягивалось пропитое лицо Северянина.

Как вы смеете называться поэтом

и, серенький, чирикать, как перепел!

("Флейта-позвоночник")

Но подчас самому Маяковскому в стремлении к манифестации себя голосом преграды ставит собственное тело, голосовой аппарат. Это как бы союзник, который может предать - достаточно поэту охрипнуть (что и случится потом, перед смертью). Поэтому многочисленны примеры, указывающие на недоверие поэта к своему голосовому аппарату. Ввиду ощущения голоса как субстанции силы, основной для Маяковского, хрипота приобретает статус вселенской катастрофы.

И вдруг

все вещи

кинулись

раздирая голос

скидывать лохмотья изношенных имен…

В данной цитате проявлены элементы концепции поэтического творчества по Маяковскому. Поэтическое новаторство для Маяковского напрямую соотносится с голосом, более того, подчеркиваются неизбежные проблемы, связанные с телесностью, голосовым аппаратом. Показателен параллелизм: одежда - имена, тело - вещь, голосовой акт - акт протеста, новаторства, нечто бунтарское. Отказ от избитых, "изношенных" имен вещей имеет глубокие футуристические корни - это словотворчество Хлебникова, звукопись Гуро, см. также фразу Крученых о том, что цветку, обозначаемому словом "лилия", гораздо больше подходит имя "эуы". Но есть и другая особенность процитированного фрагмента. В поэтическом мире Маяковского футуристическое вклинивание между означаемым и означающим, обнажение тела вещи, порождает коллизию в самом теле, сопровождающуюся кризисом голоса. Как объект несет в себе возможность имени, так тело несет в себе возможность одежды. См. обратное:

Я сошью себе черные штаны

из бархата голоса моего.

Отказ от одежды - это бунтарский акт новаторства голоса, двусторонняя природа которого соотносится как с названием, так и с криком, т.е. с называнием себя. Таким образом, скидывание имен, разрывая голос, - это называние вещами своих настоящих имен, не произвольных означающих, а исходящих из означаемых. Поэтическое новаторство для Маяковского - разрушение шаблонов и манифестация себя. Это функции голоса, но реализация их сопровождается разрушением голоса.

Интересным кажется в поэзии Маяковского параллелизм между образами улицы, площади и голосовым аппаратом тела: улица=горло, площадь=ротовая полость.

У -

лица.

Лица…

("Из улицы в улицу")

Пока выкипячивают, рифмами пиликая,

из любвей и соловьев какое-то варево,

улица корчится безъязыкая -

ей нечем кричать и разговаривать.

Улица молча муку перла.

Крик торчком стоял из глотки.

Топорщились, застрявшие поперек горла,

пухлые такси и костлявые пролетки.

Грудь испешеходили.

Чахотки площе.

И когда -

все-таки! -

выхаркнула давку на площадь,

спихнув наступившую на горло паперть,

думалось:

в хорах архангелова хорала

бог, ограбленный, идет карать!

("Облако в штанах")

Налицо подчеркиваемое "безъязычие" улицы, невозможность выговориться.

Я вышел на площадь,

выжженный квартал

надел на голову, как рыжий парик.

Людям страшно - у меня изо рта

шевелит ногами непрожеванный крик.

("А всё-таки")

Выход из ситуации "невозможности сказать" предоставляет площадь, "спихнув наступившую на горло паперть". См. об этом у Шкловского: "Поэт пробует мир и опрокидывает его, - и уходит на улицу, на площадь, которую он так настойчиво называет "бубном"[3].

Узкие улицы и высокие здания стесняют крик:

Где города

повешены

и в петле облака

застыли

башен

кривые выи -

иду

один рыдать…

("Я")

Громче из сжатого горла храма

хрипи, похоронный марш!

("Я и Наполеон")

Генезис звука происходит в горле, его оформление в ту или иную фонему, реальная артикуляция - в ротовой полости. Так и в случае с поэтом - рождается на улицах (имеется в виду ситуация Маяковского и мыслимая им идеальная ситуация поэта), реальную же силу, конкретную направленность и значимость поэт, по Маяковскому, приобретает на площади, перед толпой. Многочисленны примеры такого параллелизма.

Тяга поэта на площадь - это желание выговориться, произнести звук и через это реализоваться. Но для Маяковского это еще и инстинкт самосохранения, только в контакте с толпой он имеет реальную силу. Интересна переписка Ленина, недовольного поэзией Маяковского и поэмой "150000000" в частности[4], с Луначарским, отстаивавшим права футуристов и

заявляющего по поводу проблемы: "При чтении [поэма] имеет явный успех, притом и у рабочих". Вот это "при чтении" и спасает Маяковского.

Когда мы говорим о параллелизме "тело" города \ тело жителя города", речь идет не просто об идее существования "организма" улиц и площадей. Для Маяковского это значимо и в футуристическом смысле - это урбанизм будущего, где поэт становится голосом города (см. тезис доклада "Достижения футуризма" - "город - дирижер" (Маяковский, т.13, с.366-367)). Характерна и ассоциация улиц с читальными залами библиотек, с книгами вообще, а площадей - со сценой, эстрадой, в общем, где происходит не накопление культурных знаков и структур знания, а их использование, где энергия ценится выше культуры. См. цитата из Бурлюков: "Весь первый период стихотворчества Маяковского прошел на бульварах, на улицах. У поэта не было бумаги, не было чернил. У него была безмерная память, и сквозь дым папирос вырывались первые огненные языки, куски его будущих потрясающих поэм" (Бурлюк Д.Д., Бурлюк М.Н., с.13).

Формальное выражение "стремления на площадь", являющегося, по сути, стремлением к освобождению, некоей свободной определенности, является запись стихов лесенкой. Это прием риторики, имеющий целью создание максимально возможного пространства для слова, выделение и отделение каждого слова от других. Поэтическим текстом движет энергия высвобождения, и, подобно вырывающемуся крику, каждое слово Маяковского прорывает стихотворную строку. Кроме того, как писал Р.Якобсон, "поэзия Маяковского есть поэзия выделенных слов по преимуществу. (…) Маяковский пользуется всеми приемами синтаксического отделения… - начиная от примыкания и простой инверсии и до обособления, доходящего порою до окончательного разложения предложений на неполные предложения" (цит. по: Эткинд, с.336-337).

Первая в ряду метаморфоз мотива голоса состоит в смещении по функции - орган речи является и органом поедания. Эта бифункциональность имеет мифологические корни (Леви-Стросс признает, что пищеварение в мифологии относится к сфере культуры). На самом же деле в поэзии Маяковского еда предстает как отрицательный предмет.

…я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо,

и острые и нужные, как зубочистки!

("Кофта фата")

Это связано с несовместимостью процессов принятия пищи и декламирования. Еда для него - атрибут всего прошлого и пошлого, предмет борьбы. Тот, кто ест, - не поэт (здесь, кстати, своеобразное смещение противопоставления: поэт=революционер противопоставляется жующему буржую). Будучи органом речи, рот выдыхает звук, производит речь вовне. Будучи органом поедания, поглощающим телесным отверстием, он как бы втягивает звук в себя, съедает голос (см. Ямпольский, с.176-177). Еда выворачивает говорящее тело, меняя направление работы рта, перестающего извергать (говорить) и начинающего поглощать.

Особый негативный предмет поэзии Маяковского - это иностранные слова. Написанные кириллицей, насильно транскрибированные, они всё чаще проникают в его тексты к концу жизни. Это нечто, сопоставимое с пищей, - некий чужеродный объект в ротовой полости, чуждый и языку поэта, и его политическим взглядам. Это негация и на онтологическом, филогенетически-телесном, и на языковом, и на политическом уровнях.