"Поэтому надо сказать, что страсти в сильней шей степени могут мешать восприятию истины, хотя те кто охвачен ими, не замечают их, как это случилось с глупым больным, который не сказал, что у него горько во рту, но сказал, что горька пища".
"Таковы те, которые любят, прежде чем понимают; в итоге - у них получается так, что все представляется им окрашенным цветом их привязанности; а ведь у того, кто хочет познать истину путем созерцания, мысль должна быть совершенно чиста".
"Как вы хотите, чтобы неподвижность, устойчивость, сущность, истина были включены в то, что всегда становится все иным и иным и делает всегда все иначе и иначе? Какая истина, какой портрет может быть написанным и запечатленным там, где зрачки очей растекаются водой, вода - паром, пар - пламенем, пламя - воздухом, а воздух претерпевает одно изменение за другим, без конца проходя через субъект чувства и познания в кругу изменений в бесконечности".
Это противоречие Бруно разрешает также в собственной системе координат. Начинающий исследователь проявляет внешнюю активность. Переходя на все более высокие ступени познания мира, он начинает приближаться к Истине с помощью все более идеальных инструментов. Но что же такое сама Истина?
"Об умственной пище надо сказать, что ею может быть лишь то, чего ум сильно желает, ищет, принимает и вкушает охотнее, чем что-либо иное, в силу чего он наполняется, удовлетворяется, получает пользу и становится лучше,- а это и есть истина, о которой в любое время, во всяком возрасте и во всяком состоянии, в каком находится человек, он всегда мечтает и при помощи которой презирает всякую усталость, выносит всякое усилие, не обращает внимание на тело и ненавидит эту жизнь. Так как истина есть дело бестелесное, и так как никакой истины, ни физической, ни метафизической, ни математической, нет в теле, то отсюда вы видите, что вечная человеческая субстанция не находится в индивидах, которые рождаются и умирают. Специфическое единое, говорит Платон, а не численное множество составляет субстанцию вещей. Вот почему я называю идею единым и многим, устойчивым и подвижным, потому что как вид нетленный она есть вещь умопостигаемая и единая, а как сообщающаяся с материей и подверженная движению и зарождению - есть вещь чувственная и множественная".
В этом определении очень интересно и важно вычленение двух систем, к которым одновременно относится идея. Подставьте на место "идеи" понятие приема, стандарта и получите совершенно сегодняшнюю формулировку. Прием един, но реализации его, зависящие от материального исполнения, могут отличаться.
Задается также определенный идеал творчества. Истинный творец формирует требуемый порядок "не в какой нибудь последовательности, но вместе и сразу.
"он не создает… каждую вещь отдельным творческим актом, бесконечным количеством усилий творя бесконечное количество дел, но все прошедшее, настоящее и будущее творит простым и единичным актом".
"Приходит Благоразумие и бросает в урну не более двух - трех имен, приходит София и кладет туда четыре - пять, приходит Истина и оставляет там одно".
Техника поиска Истины занимает огромное место в работах Бруно. В частности он активно работает над классификацией способов поиска Истины, рассматривая подходы различных школ и течений.
"В действительности же мы видим, что существует многообразие созерцателей и исследователей, в силу того что одни (согласно навыкам их первых и основных дисциплин) действуют при помощи чисел, другие - при помощи фигур, третьи - системой порядков и ее нарушениями, четвертые - сочленением и расчленением, пятые - отделением и сочетанием, шестые - исследованиями и сомнениями, седьмые - дискуссиями и определениями, восьмые - толкованиями и разъяснениями мнений, терминов и речений. Так возникает многообразие созерцателей, которые с разными страстями отдаются изучению написанных мнений и применению их в действии; а в итоге получается, что один и тот же свет истины, выраженный в одной и той же книге одними и теми же словами, используется многочисленными различными и противоположными сектами".
И еще:
"Следовательно, мы согласны в том, что человеческая душа имеет свет, изобретательский ум и инструменты, годные ей для охоты.
Здесь помогает созерцание, тут приходит на помощь логика, самый подходящий орган для постижения истины, чтобы различать, искать и судить.
Затем путь идет, бросая свет на лес вещей природы, где столько объектов находятся в тени и под покровом и где, как в густом, глубоком и пустынном уединении, истина обычно пребывает в ямах и пещерных убежищах, заросших колючками, скрытых лесистыми, шершавыми и густолиственными растениями, куда с полным основанием то, что более достойно и превосходно, чаще всего укрывается, завуалируется и очень тщательно прячется, наподобие того как обыкновенно мы скрываем главнейшие сокровища, особенно старательно и заботливо, чтобы их не могли без особого труда открыть толпы разных охотников (из которых одни более, а другие менее искусны и опытны).
Туг приближается Пифагор, отыскивая истину при помощи отпечатлевающихся в вещах природы следов и признаков, чисел, показывающих ее шествие, причины, модусы и действия в некоторых способах, потому что в исчислении единиц, размеров, времени или веса истина и бытие находятся во всех вещах.
Здесь подходят Анаксагор и Эмпедокл, которые, принимая во внимание, что всемогущее и всеродящее божество наполняет все, не находили ничего настолько малым, чтобы не считать, что под ним не была скрыта истина со всеми основаниями, хотя они выдвигали всегда истину там, где она была преобладающей и выраженной в более великолепных и высоких основаниях.
Тут халдеи искали её при помощи отрицания, не зная, что дело её - утверждать, и производили они это без когтей демонстраций и силлогизмов, но лишь силясь углубить, снова передвигая, разбивая мотыгой, извлекая истину из чащи силою отрицания всех видов и предикатов, как доступных пониманию, так и тайных.
Здесь шел Платон, то переворачивая, то выкорчевывая, то воздвигая преграды; потому что виды преходящие и убегающие оставались точно в сетях и удерживались преградой определений, поскольку высшие вещи рассматривались в их участии и отраженное в вещах низших, а эти - в тех, но в большем достоинстве и превосходстве; тогда как истина считалась находящейся в тех и в других вещах, соответственно известной аналогии, порядку и ступенчатости, с какими низшее высшего порядка всегда сочетается с высшим низшего порядка. Таким-то образом существует прогресс от низшего в природе к высшему, как от зла к благу, от тьмы к свету, от чистой возможности к чистому действию через посредствующие.
Там хвалится Аристотель тем, что по отпечатлевшимся признакам и следам он может добраться до желанной добычи, когда от следствий хочет довести себя до причин; тогда как в действительности он гораздо больше, много больше, чем все другие, занимавшиеся изучением такой охоты, ошибался на этом пути, почти не умея различать следы".
Итак, Бруно считает, что от следствий не всегда можно добраться до причин. Но какой же путь из перечисленных верный? Собственная его теория формируется как магическое искусство понимания и изменения всего мира с помощью моделей (ведь что такое, например, веполь - как не магическое вопрошание о решении?). Надо сказать, что Бруно определял магов как людей, пытающихся поставить себе на службу силы внешнего мира с помощью знания неких закономерностей этого мира.
Описанием используемых им моделей мы займемся при рассмотрении доктрины Раймунда Луллия.
В попытках приблизиться к идеалу, Бруно находит принципиально новый образ человека ищущего истину. Он считает, что собирать знания, укладывая собранное в хранилища можно только в том случае, когда они незначительны, непринципиальны, соответствуют ранее созданным моделям. Если же новое знание велико и принципиально отличается от ранее известного, оно вбирает в себя охотника, делает его частью себя. (Так, в наше время многие из тех, кто нашел новое для себя знание о методах решения задач, остались внутри найденного).
"Итак, из числа тех многих, которые ходят как названными, так и иными путями по этому пустынному лесу, лишь очень немногие добираются до источника Дианы. Многие остаются довольными охотой на лесного и прочего малоценного зверя, большая же часть вовсе не умеет вести лов, обладая сетями, раздуваемыми ветром, и потому остается с руками, полными мух. А самые редкие, скажу я, это - Актеоны, которым дана судьбой возможность созерцать Диану нагой и стать настолько очарованными прекрасным телосложением природы и настолько руководимыми теми двумя светочами-близнецами - сиянием божественного блага и красоты, - что они превращаются в оленя, так как становятся уже не охотниками, но преследуемой дичью. Поэтому в самом конце и в заключение этой охоты они приходят к обладанию той ускользающей и дикой добычей, из-за которой добытчик становится добычей, а охотник должен стать объектом охоты; поэтому во всех других видах охоты, которая ведется за частными объектами, охотнику удается поймать себе разные вещи, поглощая их устами собственного ума; но в охоте божественной и универсальной он развертывает такой охват, что и сам, по необходимости, становится охваченным, поглощенным, присоединенным.
"…он более не видит свою Диану как бы через отверстия и окна, но видит стены поваленными на землю, а перед своими глазами - весь горизонт. Отсюда выходит, что на все он смотрит как на единое и перестает видеть при помощи различий и чисел, которые, соответственно разнообразию чувств, точно через разные щели, позволяли смутно видеть и воспринимать".
Итак, растворившись в предмете своих поисков, человек сможет находить новое не постепенно, не "через отверстия и окна", но видя сразу "весь горизонт". Человек должен перестать видеть окружающее "при помощи различий".