Стереть следы «латинства» в литовской письменности, как известно, стремились путем перевода ее на кириллическую Графику и запрета ввоза книг из Восточной Пруссии (1865-1904 гг.). «Создавая литовскую национальность, не имевшую доселе своей литературы, — опасался министр Д.А.Толстой, — мы искусственно упрочивали бы отдельность такого племени, которое по отсутствию в нем всяких исторических задатков, с течением времени должно поглотиться национальностью русскою»46. По оценке властей, «административные распоряжения, имевшие целью возрождение литовской национальности, остались безуспешными».
В 1910-1911 гг., отвечая на вопрос о национальном составе эмигрантов за океан, земские участковые начальники Гродненской губернии в большинстве случаев доносили о «местных крестьянах-белорусах». «Так как Местное население состоит из белорусов, то и эмигрируют исключительно белорусы», — писал начальник одного из участков Сокольского уезда. Иногда добавлялось, что белорусы эти по вероисповеданию православные и католики. В некоторых случаях в ответах фигурировали крестьяне православного и католического исповедания без уточнения их национальной принадлежности. Однажды наряду с белорусами были указаны малороссы. Заявления же вроде того, что «состав рабочих по национальности русский», составляли исключения47.
У приверженцев безоговорочной унификации имелись оппоненты. Не однажды осуждал придирчивое отношение к сохранявшимся местным особенностям Иосиф Семашко, выступавший, в частности, против присылки в прежние униатские епархии священников из внутренней России. «Нужно только выжидать, все придет само собою, — наставлял он. — Пора бы, кажется, и порицателям воссоединенных напомнить, что они ставят себя в смешную позицию тех, которые осуждали бы победителя, приобретшего целую провинцию, потому единственно, что там носят не такие шапки и лапти, как в Смоленской губернии, и говорят другим языком или диалектом... Хотеть искоренить все эти разности есть трудиться не для церковного единения, но для раскола... Массы народные пребразуются и сливаются только временем»48. Фольклорист П.А.Бессонов предостерегал судить о принадлежности к русским по исполнению песни «Вниз по матушке по Волге»49. Однако его мысль об утверждении «русского дела» путем развития местных, белорусских начал не находила сочувствия в верхах. Гораздо более популярными были надежды на то, что «в местную струю народной жизни вольется живая струя из недр самой России»50.
Обследовавший Белоруссию в 1867-68 гг. по заданию Русского географического общества С.В.Максимов пришел к весьма утешительному для властей выводу: население этого края, не исключая «представителей местной образованности», не считает себя белорусами и обнаруживает «желание быть... прямо и без ограничения русским». «Белоруссии, утверждал Максимов, — чужды намеренные стремления обособляться, казаться племенной особенностью и национальною исключительностью, хотя бы даже по приемам и убеждениям малороссов, казаков всех наименований, сибиряков и т.п.»51. Украинская параллель здесь особенно примечательна.
В период восстания 1863-64 гг. состоялась острая полемика по украинскому вопросу между выступавшим в явном тандеме с Катковым Валуевым и Головкиным. В 60-70-е гг. возможности обрусительной политики казались власть имущим еще поистине безграничными. В населении Западного края виделась податливая глина, способная принять в умелых руках любую форму. Украинофильство представлялось «ветвью польской интриги» (согласно Пыпину, писавшему в 90-е гг., «знаменитая тема, которая... повторялась множество раз и благополучно дожила... до наших дней»52). «Никакого особенного малороссийского языка, — писал министр внутренних дел главе ведомства народного просвещения , — не было, нет и быть не может, и... наречие..., употребляемое простонародием, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польшей». Головнин, напротив, не считал язык носителем тех или иных политических тенденций, приветствовал литературную обработку местных наречий, отводил от украинофилов обвинения в пособничестве полякам53.
Преследуя украинофилов в Киеве, правительство не отказывалось от их использования, наряду с пророссийски настроенными галицийскими русинами, в Царстве Польском. Кадры украински ориентированной интеллигенции, включая одного из основоположников украинского национального движения П.А.Кулиша, направлялись на Холмщину, где ликвидация греко-католической церкви произошла лишь в середине 70-х гг.54. Власти выражали недовольство по поводу того, что попавшие в тамошнюю униатскую среду русские чиновники и крестьянские комиссары говорить «скорее учатся по-польски, чем по-малороссийски»55.
«Снисходительность в Польше, строгость в западных губерниях!» — так ставился вопрос М.П.Погодиным, часто выступавшим рупором правительственных идей. Уже оценивая итоги польской политики самодержавия, министр иностранных дел С,Д.Сазонов также настаивал на проведении «строгой грани» между Царством и западными губерниями. «В управлении Западной Русью и заодно ,с ней Литвою... «антипольская политика» была законна и целесообразна, — писал он. — К несчастью для России.., и Польша, и Западная Россия управлялись по одному, довольно упрощенному, образцу»56. Не следует, однако, недооценивать региональной специфики политического курса. Можно определенно утверждать, что регионализация политического курса пошла значительно дальше различий между Царством Польским и Западным краем.
В пределах белорусско-литовских губерний (Северо-западный край) все более резко противопоставляются восточная часть (Могилевская и Витебская губернии), отошедшие России по первому разделу, и западная часть, в которой удельный вес восточнославянского населения невысок и, напротив, весьма многочисленны католики (литовцы, белорусы, поляки), причем не только в высших слоях общества, но и в нижних этажах социальной пирамиды. Еще в 1830-е гг. последовало курьезное высочайшее распоряжение «не считать от» Польши возвращенными» Витебскую и Могилевскую губернии. На разный подход к белорусским и литовским (в тогдашнем бытовании этих терминов) губерниям обратил внимание в своей неизданной книге о Западном комитете .1831-1848 гг В.И.Пичета: в первых русификация проводилась гораздо более решительно и прямолинейно57.
Утверждается взгляд на литовские земли, особенно «самую литовскую» Ковенскую губернию,, как наиболее «проблемный» субрегион Западного края. Предлагая провести в каждом уезде Западного края нечто вроде плебисцита, диссидент-аристократ П.Долгоруков предсказывал следующие результаты: «Может быть, тогда губерния Ковенская и несколько уездов губерний Виленской и Гродненской отошли бы от России». М.Н.Муравьев заявлял о том, что «Литва... не может быть сравнена с российскими губерниями и даже с Волынскою и Подольскою». Власти признавали, что «общих мер для целого края предложить невозможно, так как меры, пригодные для губернии Ковенской, никак не применимы для Могилевской и обратно». В 1865 г. с развернутым планом перекройки административнотерриториального деления выступил виленский генерал-губернатор А.Л.Потапов, предлагавший «от настоящего состава отделить к Востоку все то, чтеможет без исключительных мер идти к развитию наравне с общим государственным строем»58.
Проблемность литовских земель наложила свой отпечаток и на миграционную политику. Ковенская губерния еще с 40-х гг. считалась приоритетом русской крестьянской колонизации (сначала великорусской, затем по преимуществу связанной с землеустройством местных «русских» элементов). Перемещение же в Сибирь крестьян-западнорусов признавалось вредным по причине недопустимости ослабления русского элемента. Несмотря на эту позицию властей, неуклонно росший миграционный поток из одних только белорусско-литовских губерний дал в начале XX в. более четверти всех переселенцев европейской части империи. Специалисты особо подчеркивали приспособленность белорусов к освоению лесных пространств Зауралья59. В то же время отмечалась обусловленность миграционных устремлений в среде белорусов их культурно-конфессиональной принадлежностью. «Несмотря на общеизвестную среди населения выгодность заработков в Америке, узнаем из доклада правительственного эксперта кануна мировой войны, — неопояяченные белорусы предпочитают либо сидеть по домам.., либо ехать на заработки в Ригу и Петербург, либо, наконец, переселяться в Сибирь. Ополяченные же.., наоборот, Сибирью совсем не интересуются и уходят на заработки за границу»60.
За пределами основных этнических территорий трех частей «большой русской нации» их взаимодействие нашло выражение в совместном освоении колонизуемых территорий, прежде всего Новороссии и Зауралья. Колонизационные процессы важны не только своими непосредственными, но и более отдаленными последствиями, поскольку именно они заложили фундамент русской диаспоры на современной Украине и украинской, белорусской диаспор в пределах Российской Федерации.
Подведем некоторые итоги. «Странно было читать, — вспоминал Пыпин, — что мы должны предпринять обрусение — русского края, того края, который теми же самыми людьми выставлялся, против польских притязаний, за чистейший русский, со всеми «давними основами русской на-, родности», а вслед за тем оказывался столь нерусским и столь попорченным, что надо было его выправить и по-настоящему обрусить»61. Не ускользнувший от внимательного взора ученого парадокс имеет вполне рациональное объяснение. С XVIII в. существенно различались представления о регионе, так сказать, для доктринального и административного пользования. В плоскости общих представлений о территории расселения русского народа местная специфика всячески затушевывалась. В плоскости же практических задач борьбы с «полонизмом ее ликвидации, напротив, придавалось первостепенное значение.