А.А. Кельберг рассматривает ксенофобию как социально-психологический феномен, где образ врага сильно препарирован воображением. «В нём должно появиться манихейское чувство дьявола. Ксенофобия – опредмеченная, овеществленная, материализованная, снабженная идеологической концепцией иллюзия чужого и незнакомого, при осознанной беспомощности перед ним, когда появляется тот самый фантастический страх, который освобождает от всякой ответственности за образ мыслей, а в крайних экстремальных состояниях – и за образ действия».(1.49) Степень подверженности ксенофобии зависит от многих личных и общественных обстоятельств. А,А. Кельберг подчёркивает, что консолидация происходит успешнее всего тогда, когда группе в формах общности грозит опасность. Не так уж важно, подлинная эта опасность или мнимая. Опасность должна персонифицироваться в личности или группе лиц, ксенофоб мыслит конкретно и образно. Поэтому системе придаётся характер лица, персоны. Персонализация получает исключительно негативную окраску. Чаще всего такая характеристика совпадает с национальными или этническими чертами. Формированию фантастического страха перед чужаками во многом способствует СМИ. Зачастую можно слышать термин «чеченские террористы», «исламские экстремисты», «лицо кавказской национальности» и непроизвольно эти зверства соотносятся с целым этносом, религией. «Под этнические характеристики подкладываются всевозможные обоснования, исторические, реальные, вымышленные, фантастические. Они свиваются в некий узел, пучок отрицательных свойств. Свойства столь негативны, что смириться с объектом ксенофобии никак нельзя, его можно только уничтожить. Уничтожение, разумеется, происходит условно, ибо для физического уничтожения часто требуется сила, которую можно ждать только извне. Когда эта сила появляется, фобическое агрессивное состояние переходит в действие, актуализируется. При этом, чаще всего, получает моральное или физическое противодействие».(1.51)
Переход фобического агрессивного состояния в действие можно наблюдать в еврейских погромах. В СМИ проходит информация о том, что в Ичкерии вырезают главным образом русское население: так в одном селе обнаружили сразу 12 убитых мирных граждан, из них 10 человек были русскими. 24 марта 2001 в Ставропольском крае было совершено сразу 3 террористических акта в разных населённых пунктах. Это вызвало панический страх не только у очевидцев и жителей Ставрополья, но и у всех россиян. Этот страх усиливается ещё и потому, что власть не в силах эффективно противостоять террористам. Естественно, это способствует усилению чувства ксенофобии. Но образ кровожадного чеченца – террориста, зверя по своей природе, может быть и развенчан. Так, по признанию стюардессы - заложницы, она по-другому взглянула на войну в Чечне, когда террорист неожиданно для неё, а может быть и для самого себя, стал рассказывать ей о погибшей в этой войне всей его семьи, пятерых детях. По её признанию «он просто говорил».12
П.А. Сорокин считает, что возникновению войн, конфликтов способствует ослабление ценностных установок. «Ценности мельчали, становились относительными, теряли силу устойчивости. Несовместимость их – среди индивидуумов, групп, государств – возрастала, а с этим одновременно росло число международных и гражданских войн по всей Европе… С началом 20-го века мы наблюдаем стремительную дезинтеграцию светской культуры,…ни одна ценность не имеет общего признания. Нет ни одной ценности, которая связывала бы одинаково гитлеровцев и антигитлеровцев, коммунистов и капиталистов, бедных и богатых, верующих и безбожников. В результате ценности теряют сдерживающую силу. Возрастает число людей, движущих похотью, эгоизмом, биологическими побуждениями. Сила и обман становятся главными нормами поведения».11Такое ослабление и несовместимость ценностей происходит на постсоветском пространстве. П.А. Сорокин считал необходимым внедрение «минимума нравственной организации», без которой мир невозможен. «Если «практические» люди возразят, что внедрение таких нравственных норм невозможно, и если мы согласимся с ними (хотя, конечно, они не правы), то это означает только то, что длительный, справедливый и демократический мир вообще недостижим. История и жизнь не дают нам иного выбора».(11.145) Социально-экономический фактор не последнюю роль играет в формировании ксенофобии. Ещё в 1900-1904 годах в собственно России не было заметного антисемитизма, еврейских погромов. Но евреи приходили в соприкосновение и конкуренцию с русскими купцами. При этом российские купцы в основном проигрывали: у евреев были традиции европейской и всемирной торговли. «Напряжение росло и ширилось. Оно тем более росло, что в среде еврейства была сильна и даже преобладала тенденция к ассимиляции. Евреи хотели стать русскими по культуре. Массами они покидали веру отцов своих… Мужчины евреи были хорошо образованы…»13
Российское революционное движение восходит к русским дворянам или православным семинаристам, до семидесятых голов XIX в. евреи в этом движении мало принимали участия. Но картина изменилась, когда евреев ограничили в правах. Неравноправие всегда чревато социальными конфликтами и уже в конце 90-х годов XIX века на десять революционеров приходилось два – три еврея. Это, конечно, налагало свой отпечаток и на само революционное движение. Реакционно-консервативной части общества это давало основание твердить, что всё революционное движение затеяно евреями и держится только еврейскими деньгами. «Ячейка ксенофобии в социальной психике перезаполнялась, вместо немцев замещалась евреями… В России еврейский вопрос приобрёл несуразный размер, не отвечающий интересам страны…(13.58)
Социально-экономические различия были в основе карабахского кризиса. Армяне НКАО жили материально хуже, чем их братья в Армении и полагали, что при достижении самостоятельности они смогут улучшить условия жизни. Уровень жизненного стандарта Армении служил своего рода маяком и ориентиром, на который следовало равняться. Армяне НКАО считали, что политика Баку виновата в сложившейся ситуации. Объяснение экономических просчётов или объективных трудностей национальным притеснением, жесткой административной «опекой» со стороны доминирующего этноса достаточно типично для такого рода ситуаций и весьма распространено.14
С. Хантингтон полагает, что экономический фактор вторичен. Первичны же культурные различия, которые усиливают экономический конфликт, делают разногласия «политически выпуклыми» и «эмоционально окрашенными». К тому же культурные различия менее подвержены изменениям, чем экономические и политические, поэтому их сложнее разрешить либо свести к компромиссу. В 1991-92 годах многие были обеспокоены возможностью военного столкновения между Россией и Украиной из-за спорных территорий, ядерных арсеналов и экономических проблем. Но военного конфликта не произошло: русские и украинцы – это два славянских народа, но большей части православных, на протяжении столетий имевших тесные связи. Поэтому в начале 1993 года лидеры этих стран вели успешные переговоры. В это же время на территории бывшего Советского Союза шли серьёзные бои между мусульманами и христианами; напряжённость и прямые столкновения происходили между западными и православными христианами в Прибалтике, но между русскими и украинцами дело до насилия не дошло.15
Положение с межэтническими конфликтами осложняется и демографическими факторами. Стремительный рост населения и военные конфликты в среднеазиатских республиках увеличивают эмиграцию в собственно Россию.
А.С. Панарин видит опасность панславизма в нищете подавляющей части населения. Такое огромное количество маргиналов превратить в благополучный средний класс – путь долгий и проблематичный, а вот направить их асоциальную энергетику в неистовый политический фанатизм – путь более быстрый. Не исключено, что этот путь может вдохновить люмпенов и маргиналов. Новых русских будет мучить духовная жажда. Это может вызвать резонанс огромной силы.16
Ещё одной предпосылкой роста межэтнической напряженности является узурпация разного рода привилегированных социальных ниш и ключевых постов одной этнической группы в ущерб другим. Именно эта причина была в основе грузино-абхазского конфликта. Абхазцы занимали ключевые посты в торговле,в курортном бизнесе ,предпринимательстве, вытесняя оттуда грузин.
Политические элиты могут способствовать разжиганию розни между этносами. Каждый политик борется за «демократию и права человека», «общечеловеческие ценности», «процветание России». Но жизненные реалии показывают, что наряду с высокопарными лозунгами и внешне привлекательными концепциями широко используются апробированные и прошедшие проверку временем принципы: «разделяй и властвуй», «своя рубашка ближе к телу», «враг моего врага – мой друг», «деньги не пахнут». Д.В. Львов считает, что ответы на вышеизложенные вопросы надо прежде всего искать в «системе власти, механизмах, позволяющих ей дистанцироваться от народа, не нести никакой ответственности за проводимую политику».17
Для России проблемы ксенофобии и межэтнических конфликтов всегда были актуальны. Расширение российских границ всегда ставило вопрос о том, как инкорпорировать в империю население присоединённых земель. В ходе неудачных экспериментов весь мир пришёл к пониманию необходимости сохранения этнокультурного многообразия и разных типов этнических систем. Это была новая ценностная ориентация мирового политического сообщества. Авторы новой стратегии развития (она создавалась по программам Университета ООН в конце 70-х годов) писали: «…содействие национальной культуре, чтобы сохранить идентичность народов и подтвердить аутентичность их развития, не является чрезмерным требованием, роскошью, а составляет неотъемлемую часть мотивов развития и становится основой конкретного выбора, позволяющего мобилизовать их энергию. «Они подчёркивали, что каждый этнос должен выбирать тот путь развития, который в наилучшей мере отвечает его социокультурным традициям».18