Смекни!
smekni.com

Славянофильство (стр. 1 из 4)

Н. Л. Бродский

Славянофильство — течение общественной мысли в России в 1840-х — 1860-х гг. Это название было применено в 40-х гг. к тому кругу деятелей, который в лице И. В. Киреевского (1808—1856), А. С. Хомякова (1804—1860), К. С. Аксакова (1817—1860), Ю. Ф. Самарина (1819—1876) и др. считался основоположником школы С., боролся устно и печатно с идейными антагонистами — так наз. западниками. Сами славянофилы считали свое направление «московским», «славяно-христианским» (Ю. Самарин, И. Киреевский) и признавали прозвище, придуманное «петербургскими журналами» в насмешку, не раскрывающим существа их идеологии. Чернышевский еще при жизни указанных лиц писал, что имя славянофилов «не имеет в настоящее время никакого внутреннего смысла» («Очерки гоголевского периода русской литературы», гл. III): признак любви к славянам не был главной особенностью доктрины Киреевского, а Герцен славянофилом называл напр. Мицкевича. Но в 40-х гг. этот термин утвердился в общественном сознании; он стал применяться и к позднейшим публицистам (К. Леонтьев, Н. Данилевский) впрочем без достаточного основания; им же пользовались, сужая общее значение, подчеркивая какой-либо признак, разнообразные деятели русской культуры XIX—XX вв. Но в истории общественной мысли с именем С. по преимуществу связывается та своеобразная доктрина, которая именно в 40—60-х гг. выработала свои философские, исторические и социально-политические воззрения, которая нашла отзвуки и в литературных формах.

Многие стороны славянофильского учения имели место уже в воззрениях дворян-помещиков 20-х гг. Наиболее значительную идейную опору С. нашло на Западе: в немецкой идеалистической философии Шеллинга и Гегеля, в особенности в философии откровения первого. Революционное движение на Западе (Июльская революция 1830, февраль — июнь 1848 и др.), развитие социализма, вызвавшее во Франции со стороны легитимистов, «доктринеров» и прочих врагов демократии своеобразную публицистику, в свою очередь толкало славянофилов на приспособление к своим классовым нуждам французского варианта антиреволюционной, антикоммунистической литературы буржуазной Европы. Чернышевский бросил замечательную, до сих пор во всей полноте не раскрытую мысль, что в С. «нет ни одной существенной мысли (решительно ни одной), которая не была бы заимствована из некоторых второстепенных французских и немецких писателей, преимущественно из писателей, недовольных тем, что их различные отсталые понятия или наивные ожидания не подтверждаются наукою». Рожденное в различных странах национально-освободительной борьбой идейное брожение (напр. панславизм чешских деятелей Шафарика, Колара, Ганки и Штура; польский мессианизм Мицкевича, Словацкого, Товянского; «иллиризм» южных австрийских славян в поэзии Прерадовича) также должно быть учтено как один из факторов умственной жизни Европы, своебразно переработанных родоначальниками русского С. Весь этот сплав европейских возбуждений придавал философский, теоретический наряд самым животрепещущим проблемам, выдвинутым экономикой и политикой страны предреформенного периода и освещенным с позиций той части помещичьего класса, которая пыталась сохранить основы патриархального строя и привить к нему лишь отдельные элементы развивающегося капитализма, которая была напугана призраком второй пугачевщины и одновременно революционной борьбой на Западе. Больше того, самый факт роста капитализма вообще пугал С.; лишь отдельные элементы капиталистической системы С. принимало, стремясь привить их патриархально-феодальному строю.

И. Киреевский собирался создать русскую философию «из текущих вопросов, из господствующих интересов нашего народного и частного быта», т. е. интересов господствовавшего класса. Вместе с К. Аксаковым, Хомяковым и И. Аксаковым он и выполнил эту задачу, доказывая самобытность и своеобразие сравнительно с Западом русского исторического процесса. «Россия — земля совершенно самобытная, вовсе не похожая на европейские государства и страны... Все европейские гоударства основаны завоеванием. Вражда есть начало их. Власть явилась там непризнанною и вооруженною и насильственно утвердилась у покоренных народов... Русское государство, напротив, было основано не завоеванием, а добровольным признанием власти. Поэтому не вражда, а мир и согласие есть его начало. Власть явилась у нас желанною, не враждебною, но защитною и утверждалась с согласия народного... В основании государства Русского: добровольность, свобода и мир. Эти начала составляют важное и решительное различие между Русью и Западной Европой и определяют историю той и другой». (К. С. Аксаков, Сочинения, т. I, изд. 2, М., 1889, стр. 16—17). Если Гегель, развивая идею последовательного самораскрытия абсолютного духа во всемирной истории, признавал последней фазой этого процесса историю германского народа и выпускал в своем изложении славянство, т. к. его «влияние на постоянное развитие духа не было достаточно деятельно и важно», если Шеллинг доказывал, что каждый народ, раскрывая одну из сторон человечества, тем выше, чем ценнее и своеобразнее то начало, которое сообщает народу особый национальный отпечаток, то славянофилы в своем стремлении найти опору в начинавшей разлагаться общественной формации обратились к «самобытному православно-русскому духовному быту, чтоб в нем опознать начала нового будущего фазиса общечеловеческого просвещения» (Ю. Самарин), и признали веру, религию определяющим началом всей культуры, «высшим общественным началом». Россия и Европа (католическая, протестантская) с этой стороны — два противоположных культурно-исторических типа. Вера западных народов, возникших на основе древнеримской образованности, одностороння, рассудочна, рационалистична, «разрушает своей односторонностью гармоническую цельность внутреннего умозрения». Восточная, византийская церковь передала России «внутреннюю полноту, цельность, разумность» (в статье И. Киреевского «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России», Полное собр. сочин., т. I, М., 1911). Идеалистичность этой концепции и совершенное несоответствие исторической действительности были столь очевидны, что Герцену «споры между католиками и православными» казались «пресмешными», а сами они — «нелепыми и вредными».

Охранительно-помещичья идеология продиктовала и другой характерный принцип С. — утверждение аполитичности русского народа. «Русский народ есть народ не государственный, т. е. не стремящийся к государственной власти, не желающий для себя политических прав», писал в 1855 К. Аксаков в записке о «внутреннем состоянии России». Вопреки историческим и современным фактам, демонстрировавшим рост недовольства со стороны крестьянства дворянским государством, К. Аксаков говорил, что «тишина внутри России», что «монархическое неограниченное правительство в русском понимании» — единственная государственная форма, которую «поставил себе русский народ», что «народ покорен, верно и непременно, правительству», что «революция в нем невозможна» и т. д. Славянофилы заявляли, что русский народ, «не ища свободы политической, ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной, — народной жизни внутри себя». Но какие качества, «нравственные силы» признавались Хомяковым и др. в народе? «Терпение несокрушимое и полное смирение» (Сочинения А. С. Хомякова, т. III, М., 1900, стр. 189—190). Феодально-дворянское воззрение выдвигало на главное место рабскую покорность в истории русского народа. Надо отметить, что славянофилы применяли слово народ обычно к крестьянству. Отрицательно относясь к аристократии, к тому бюрократическому дворянству, которое в государственных учреждениях законодательствовало нередко против поместного барства, усадебники-славянофилы опирались на деревенский плетень, в союзе с «патриархальным» крестьянством мечтали Мирно сохранять основы помещичьей обломовщины, украшенные тонкой резьбой восточной мистики и немецкого идеализма. В старине славянофилы нашли и защищали в современности, придавая чрезвычайное значение как основе будущего развития страны, общину. Тщетно западники, как либералы, так и радикальные демократы, доказывали в 40-х гг., что общинное устройство — пережиток, мешающий крестьянству выйти из-под государственной опеки, препятствующий прогрессивным формам экономики, славянофилы продолжали утверждать, что «простой народ имеет великие блага человеческие: братство, цельность жизни и быт общинный» (К. Аксаков). Славянофилы подобно западникам стояли за отмену крепостного права, но если Белинский как автор «Письма к Гоголю» (1847) в отстаивании ликвидации крепостничества шел от интересов революционно-демократического крестьянства, то антидемократическая позиция С. обнаженно выступала из-за их подчас либеральной фразеологии. Защита славянофилами общины, этого, по выражению Ленина, «остатка чисто средневековой старины», исходила из помещичьих интересов той группы землевладельцев, которая, желая расстаться с институтом душевладения, в борьбе с процессом буржуазно-капиталистического перерождения страны отстаивала пережитки докапиталистической старины, тем самым объективно, несмотря на отрицание крепостного рабства, консервировала крепостнические тенденции. А. И. Кошелев в 1858 доказывал, что только общинное землевладение обеспечивает правильное поступление от крестьян выкупных платежей. Общинный строй в воззрениях Хомякова, Ю. Самарина и того же Кошелева был надежным средством предотвращения революционных выступлений крестьянства. Реакционно-помещичья концепция славянофилов, идиллически рисовавших жизнь общинников-крестьян как смиренных поселян, терпеливо сносящих ярмо дворянской эксплоатации, существенно отличалась от воззрений на общину Чернышевского и позднейшего народничества. Вместе с тем взгляды С. характеризуются некоторыми отличиями от мировоззрения помещиков-крепостников. Отличия эти сводились к тому, что славянофилы признавали за крестьянином право собственности на землю. «Пока вопрос о собственности не решился, помещик мог считать землю своею и на деле жить мирно, оставаясь каждый при своем убеждении и взаимно пользуясь землею. Но как скоро подымется решительный вопрос: чья земля? Крестьянин скажет: моя — и будет прав, по крайней мере, более чем помещик» (из письма А. Хомякову от 1857). Прогрессивность подобной точки зрения, пока существовало крепостное право, не подлежит сомнению, и эта сторона в С. признавалась заслуживающей сочувствия как со стороны Герцена, так и Чернышевского. Реакционная утопичность мирного сожительства помещика-землевладельца с крестьянином-собственником ничтожного земельного надела, была вскрыта реальной действительностью после реформы 1861.