Впрочем, нельзя сказать однозначно, что чувственная культура обращается вспять в своем развитии, поскольку потребление превышает производство. Ведь известно, что уровень жизни в государствах, в которых образующими этносами являются чувственные культуры, наиболее высок. И более того, даже после социальных катаклизмов, когда от потенциала, накопленного прагматическими культурами прошлого, казалось бы, практически ничего не остается, такая культура восстанавливается быстрее какой-либо иной. Достаточно вспомнить об известном "немецком экономическом чуде". В чем здесь противоречие?
Во-первых, основной потенциал, накопленный прагматической культурой не в материальном богатстве, он внутри нас – это, прежде всего, интеллектуальный и духовный потенциалы. Можно уничтожить всю экономическую и военную мощь государства, но если останутся люди, его составляющие, тогда восстановление материального наследия будет лишь вопросом времени, поскольку гораздо важнее культурное наследие, а его не так то просто уничтожить. Для этого нужно время, и мы его с "успехом" прожигаем, растрачивая духовный потенциал.
Во-вторых, основа прагматической успешности чувственной культуры в чрезвычайно высоком уровне альтруистической кооперации, когда высока взаимозависимость между людьми, но и столь же высока взаимопомощь и взаимоответственность. Высокий уровень этнической кооперации достигается посредством все более глубокой социализации личности, когда ребенку в семье уделяют больше внимания. Такой ребенок, повзрослев, будет воспитывать своих детей столь же заботливо. Для таких людей соблюдение даже полностью потерявших практический смысл норм общежития не простое крючкотворство, а внутренняя потребность. Конечно же, это снижает пластичность общественных структур, поскольку таким людям трудно выходить за рамки общепринятых норм, даже когда это жизненно необходимо. Но в конкретных, стабильных условиях общественная организация таких людей особенно эффективна. На пике развития этноса люди, его составляющие, представляют наиболее сплоченное общество. И не случайно именно общества таких людей являются демократическими. Зачем нужны излишне жесткие законы, когда внутри нас закон и так излишне жесток. Все настолько зависят друг от друга и от собственного государства, что пресекают на корню любые проявления асоциального поведения со стороны своих соотечественников. В таком обществе достаточно незначительно превысить скорость движения за рулем своего авто – и тут же найдется законопослушный гражданин, который ради твоего же блага сообщит об этом в полицейский участок. Здесь каждый на службе собственных интересов, но все организовано так, что собственные интересы не отделимы от общественных. И это естественно, поскольку на пике развития любой сложной системы интеграция, а значит, и взаимозависимость достигают высочайшего уровня. Поэтому чувственная культура довольно долго сохраняет маску внешнего благополучия. Но альтруистическая интеграция хоть и низка в прагматическом этносе, но все время растет, а в чувственном, хоть и высока, но снижается. Поэтому уровень альтруистической кооперации также можно считать потенциалом, накопленным прагматической культурой.
В-третьих, государство служит гарантом благосостояния людей. В этот период оно служит обществу наиболее продуктивно и не позволит просто так неумеренным потреблением растратить капиталы своих граждан. К тому же потребление – это важнейший источник роста производства. Если грамотно организовать экономическую систему в государственном устройстве, тогда рост потребления (спроса) будет стимулировать рост производства. Впервые на это обратил внимание великий английский экономист Джон Мейнард Кейнс. В своей работе "Общая теория занятости, процента и денег", написанной в 1936 году, он показал, что если каждому работодателю в отдельности выгодно платить работникам поменьше, то в целом ему выгодней, когда все работодатели платят своим работникам больше, поскольку высокие доходы – это всегда высокое потребление [101, с.46]. Если в прагматическом обществе главной идеологией экономического развития была теория Адама Смита с его "правилом невидимой руки", когда каждый за себя, то при переходе к чувственной культуре аттрактором развития становятся уже не производители, будь то пивовары, мясники или булочники, а непосредственно потребители. В чувственном обществе, прежде всего, не булочник нас кормит, а мы его, потому что покупаем у него сдобу. Ведь когда производство работает эффективно, гораздо важнее реализация готового продукта. Клиенту нечего опасаться потерять булочника, когда их и так слишком много, а вот булочник как раз и должен опасаться потерять клиентов, которые фактически его кормят.
В обществе, в котором основными "кормильцами" становятся потребители, именно потребности превращаются в важнейший ресурс экономического процветания. Поэтому этнос, в котором высок уровень потребления, обречен на экономическое процветание, даже если у него низок производительный потенциал. Свято место пусто не бывает, в условиях рынка, когда есть спрос, всегда найдется что предложить, а вот когда нет устойчивого спроса, экономика задыхается. Поэтому основу экономической борьбы корпораций нового типа составляют не материальные ресурсы, а гораздо более значимый ресурс – спрос. Корпорации борются, прежде всего, за рынки сбыта, а чувственная культура всегда готова обеспечить самый высокий уровень потребления.
Общество интегрируется настолько, что производитель не может самовольно снизить зарплату. Законы, которые стоят и на страже его интересов, этого не позволят. Экономическая политика "кейнсианского управления спросом" знаменует начало постепенного перехода к регулируемой экономике. И не смотря на то, что впоследствии, после прихода монетаризма и рейганомики, линия Адама Смита, казалось бы, снова взяла вверх, это все же следует отнести к некоторой инерционности, связанной с тем, что мы слишком рьяно отдались возможности перехода к регулируемой экономике. К тому же возврат монетаризма в мировую экономику можно объяснить несколько запоздалой реакцией на частичную прагматизацию чувственной Западной культуры в результате величайшего социального катаклизма XX века – Второй мировой войны. Но регулируемая экономика опасна еще и тем, что она ведет к упрощению системы, снижению разнообразия. Именно поэтому спектр как товаров и услуг, так и профессий во времена социалистического устройства был неизмеримо ниже. Саморазвитие, основанное на рыночных механизмах саморегулирования, всегда увеличивает разнообразие, а вместе с тем и пластичность, устойчивость системы. Об этом писал Ф. А. Хайек, идеолог монетаризма и основной оппонент Кейнса [102]. Поэтому ни "монетаризм", ни "кейнсианство", ни "марксизм" не могут считаться единственно верными экономическими моделями. Все зависит от уровня интеграции и от того, какая этническая культура является доминирующей в государстве.
Мы мечемся в своих пристрастиях между Смитом, Марксом и Кейнсом, пытаясь втиснуть их теории в жесткие рамки текущей реальности, забывая при этом, что рамки эти далеко не статичны. Прагматической культуре больше подходит монетаристская экономика, чувственной – кейнсианская, поскольку чувственная культура, не имеющая собственных устремлений не только к росту, но и к сохранению, просто принуждает государство брать все больше функций управления на себя. Постепенно социальные и государственные секторы экономики врастают во все сферы рынка, что повышает стабильность, но снижает возможности самодвижения и роста разнообразия внутренней структуры.
Кстати, рост потребления в чувственной культуре будет расти, даже если мы и не будем проводить политику "кейнсианского управления спросом". Этим мы только ускоряем этот процесс, который, безусловно, чисто экономически выгоден. В прагматической культуре, несмотря на всю ее направленность к прогрессивному росту, главным экономическим тормозом является накопительство, когда значительная часть капиталов замораживается. В чувственной культуре капиталы неизбежно растекаются по капиллярам экономического организма, способствуя его росту. Поэтому государству, образованному этносом, представляющим прагматическую культуру, очень выгодно иметь также и представителей чувственной культуры. Но и для чувственного этноса желателен приток прагматических мигрантов, поскольку в культуре чувственной люди, в основной своей массе, менее предприимчивы. Но это все оценка сугубо экономическая, если же оценивать эти культуры аксиологически, тогда будет значительно сложнее понять – представитель какой из культур несчастнее. Прагматик-трудоголик, который всю жизнь зарабатывал, забывая об отдыхе, или эмпирик-эпикуреец, который всегда хотел большего и был несчастен, оттого что получал гораздо меньше.
Институты прагматической культуры постепенно исчезают, и мы все больше начинаем походить на граждан римского принципата, в период начала заката Римской империи. Кстати, население Рима со II века нашей эры также неуклонно сокращалось. Потребление ради потребления, жить – значит удовлетворять вожделения, а кто их удовлетворяет недостаточно, тот и не живет вовсе. Мы стремимся иметь все здесь и сейчас, до того как успеем это заработать, и государство и производители нам в этом помогают, кредитуя нас в счет будущих доходов, им это выгодно, ведь это и есть стимулирование спроса.