Работа Л. Бызова “Военная дисциплина с социально-психологической точки зрения”, опубликованная в “Военно-педагогическом журнале” в 1920 году, сейчас, по-видимому, представляет интерес преимущественно как памятник военно-научной мысли первых послереволюционных лет.
Большинство ее тезисов и основные положения не потеряли своей актуальности до наших дней, и работа является своего рода фундаментом, базисом для многих дальнейших социально-психологических исследований.
Диапазон тем, затронутых в статье, весьма широк, и каждая из них впоследствии становилась предметом многих монографий; очевидно, что на пространстве в несколько страниц физически невозможно осветить эти вопросы сколько-нибудь полно.
И все же для становления отечественной военной психологии статья, вероятно, была важна: она очерчивала некоторый круг проблем, обозначала необходимые приоритетные направления исследований.
Ни одна область знаний не может развиваться, пока не определен ее собственный, специфический понятийный аппарат, пока не сформулированы точно, однозначно и абсолютно корректно ее стартовые установки, то поле, с которым она будет иметь дело (известно, что правильно поставленный вопрос содержит в себе половину ответа).
Зачастую установление таких начальных концепций – дело, по сложности сопоставимое с решением труднейших задач в рамках уже сформировавшейся науки. Вот почему статьи, подобные обсуждаемой, в период становления отечественной военной социопсихологии были совершенно необходимы.
Время публикации статьи – 1920 год, период, когда
“...во всей широте встали вопросы строительства новой, Красной Армии”, когда нужно было создавать мощнейшую государственную структуру и немедленно использовать ее – не имея никакой основы, никакого готового аппарата, на который можно было бы при этом опереться.
Не удивительно, что несмотря на специфику времени, на всеобщее “головокружение от успехов”, моментально стало ясно, что “...огромное значение для армии имеет не “новая”, “революционная”, “сознательная”, а просто “воинская” дисциплина.”
Основной предмет и одновременно повод написания статьи – вновь создававшийся в то время дисциплинарный Устав Красной Армии, который, в свою очередь, во многом базировался на старом дореволюционном дисциплинарном Уставе. Автор критикует некоторые его определения, предлагая вместо них собственные.
При прочтении статьи сразу же обращает на себя внимание то, что эта работа выгодно отличается от большинства подобных работ того времени: она пытается претендовать на определенную научность; автор пытается точно определять понятия, которыми пользуется, сколь бы интуитивно очевидными они не казались, такие, как войско, армия, дисциплина, воинская дисциплина и т.д.
При этом все определения заимствуются автором из солидных источников, а те, которые он создает сам, вполне точны, исчерпывающи и могут претендовать на место в любой военно-социологической энциклопедии.
К источникам, впрочем, автор подходит критически: он, среди прочего, доказывает малую состоятельность определения воинской дисциплины, приведенного в дисциплинарном Уставе Красной Армии:
“Воинская дисциплина есть установленный законами РСФСР порядок в Рабоче-Крестьянской Армии”.
“В сущности ничего нельзя возразить против приведенных определений дисциплин, – пишет автор, – кроме того, что они совершенно не устанавливают особенностей воинской дисциплины, и таким образом определяют не воинскую дисциплину, а дисциплину вообще...
Только указание Устава на военные законы (курсив авторский. – Г.Б.) выделяет воинскую дисциплину от дисциплины всякой другой организации.
Но весь вопрос в том и состоит... в чем основная сущность военных законов”.
Таким образом, автор постепенно подходит к одному из сложнейших вопросов, решающихся военной психологией.
Важно отметить, что вся статья написана с точки зрения совершенно естественной и, по-видимому, единственно возможной в то время концепции “государственной необходимости”, что прослеживается буквально в каждой фразе: “...дисциплина есть принцип, согласно которому частная воля... подчиняется воле высшей социальной организации, ради достижения целей, поставленной этой последней” и т.п.
Однако автор сразу же оговаривается, констатируя недостаточность как одного требования организации, обращенного к индивиду, подчиняться ее воле, так и детально разработанной системы норм, регулирующих поведение.
Он напоминает о необходимости совпадения (или, во всяком случае, непротиворечивости) воли члена организации и воли организации.
В этом проявляется историческая реальность работы: подобное уточнение не могло появиться в статье по военной психологии еще всего несколько десятилетий назад, когда только впервые стала осознаваться необходимость изучения психологии масс не только в совокупности, но и для каждой личности индивидуально.
На протяжении статьи в понятие дисциплины автор вкладывает последовательно три различных смысла:
Однако активно используется только первый из них.
Таким образом, становится видной структура достаточно сложной концепции: существование организации, ставящей одной из своих целей “способность действовать, как единое целое, как организм, имеющий одну волю, а потому умеющий преследовать свои цели, согласованными и целесообразными действиями”, необходимо подразумевает наличие дисциплины; последняя, в свою очередь, обычно, хотя и в разной степени для разных организаций, зависит от направления собственной воли субъекта на подчинение.
“Дисциплинированность, основанная на страхе немедленного насилия, конечно, сразу ослабляется, как только удаляется лицо, способное это насилие произвести; готовность подчинения, основанная на чувстве долга... очевидно, несравненно прочнее и надежнее готовности, основанной на тупой боязни наказания.”
Как видим, в первой половине статьи речь идет не о воинской дисциплине, а о дисциплине вообще, что соответствует постулированной нами в начале реферата полноте и, в некотором смысле, научной корректности работы (сперва следует обсуждение наиболее общих сторон вопроса, а уже затем – его более узких, специальных аспектов).
Но затем, начиная приблизительно с середины статьи, автор сосредотачивает свое внимание исключительно на воинской организации и ее дисциплине.
Постулированная ранее зависимость дисциплины от триады факторов – цели организации, средств, которыми она достигает своей цели, и жертв, которых она требует от своих членов – приобретает в этой связи смысл: организация – войско, средство достижения цели – бой (“вооруженная борьба согласованными массовыми действиями с себе подобным врагом”), возможная жертва – практически любая, в том числе собственная жизнь.
В этом заключается коренная специфика, основная особенность воинской дисциплины, и одновременно требование такой дисциплины – единственная особенность армии как организации: “все остальные требования к подчинению, обращаемые ею к индивиду, или вытекают из этого основного, или не отличаются от обычных требований, обращаемых всякой организацией к своим членам”.
Именно с этого момента автор статьи обращается собственно к личности как таковой, с тем, чтобы немного углубиться именно впсихологические аспекты боя.
Он кратко останавливается на специальных психологических реакциях, испытываемых “нормальным средним человеком” во время боя.
При этом подчеркивается принципиальное отличие и невозможность сравнения всех подобных действий и проявлений в бою со сходными, казалось бы, явлениями в мирной жизни: “...убийство в бою есть не преступление... а героический подвиг, за который убийцу прославляют и о котором поэт слагает песни.”
В сноске автор вскользь затрагивает очень важную и сложную тему, многократно впоследствии развивавшуюся многими известными отечественными и зарубежными психологами, а также обсуждавшуюся в самых различных литературно-художественных произведениях (напр. Эриха Марии Ремарка).
Речь идет о восприятии личностью в момент проведения военных действий симметричной личности по другую сторону линии фронта. “В бою убивают не конкретного, а абстрактного человека”, – пишет он.
С его точки зрения, боец может вести вооруженную борьбу с себе подобным врагом только постольку, поскольку тот является представителем враждебной социальной организации.
Таким образом, бой идет как бы не с людьми, а с орудиями воли вышестоящей организации; “армия борется с противостоящей ей армией, а не с солдатами, ее составляющими”.
Это освобождает бойца от доли ответственности за смерть человека. В качестве доказательства автор замечает, что как только лицо – выразитель воли враждебной организации очевидно для противника теряет контроль со стороны своей организации (это может произойти в результате ранения, сдачи в плен и т.п.), оно перестает быть выразителем ее воли и тем самым сразу же ослабевавают обращенные на него чувства ненависти, желание убить и т.д.
Это наблюдение настолько интересно и фундаментально, что скромное место его (мелким шрифтом внизу страницы) можно, пожалуй, объяснить только отсутствием, по мнению автора, прямой связи его с темой статьи.
Между тем фундаментальность и огромное значение его для военной психологии заключается как раз в том, что оно позволяет если не объяснить, то хотя бы наметить пути объяснения колоссальных различий в психике человека в мирное время и в бою.