«Революция поэтического языка» в философии французского символизма: Ш. Бодлер, А. Рембо, С. Малларме.
К началу же 80-х гг. ХIXвека во французской культуре назрел самый настоящий бунт против позитивизма с его привязанностью ко всему “посюстороннему”, к “вещам”, с его казуальным детерминизмом и насмешливо-подозрительным отношением к таким понятиям как “идеал”, “абсолют”, “душа”, “бесконечность”, “невыразимость” и уж тем более “символ” или “соответствия”, эти бунтари вскоре оформились в течение, которое получило название «символизм». Символисты остро переживали чувство неудовлетворенности миром, мучились ощущением того, что перед ними – превратная реальность, что подлинностью обладает какая-то другая действительность, пусть и неявленная, но зато отвечающая сокровенным упованиями “души”. Они стремились прорваться сквозь “покров” повседневности к некой трансцендентной сущности бытия и в мистифицированной форме пытались выразить протест против торжества мещанства, против позитивизма и натурализма. В своих произведениях символисты старались отобразить жизнь каждой души — полную переживаний, неясных, смутных настроений, тонких чувств, мимолётных впечатлений.
Философская концепция символа возникла у неоплатоников, которые между подобиями - звука и цвета, математики и музыки, науками и спортом, мыслью и жизнью устанавливали связь, основа которой заключалась в гармоничности познания человеком бытия. И на протяжении многих веков она обогащалась своим многозначным языком: в античности она получила свой язык образов, в средневековье - систему образов и смыслов, в Возрождении - образно-языковое развитие, в эпоху Просвещения - дополнялась новыми идеями и усложненными образами, на основе уже созданных, в ХIХ веке - свое яркое раскрытие в новых сложнейших образах, связанных не только с природными ассоциациями, но и с современными идеями и неизведанными глубинами человеческой души.
Начало «символистскому» движению в ХIХ веке было положено романтиками. Они первые стали создавать в поэтических образах совершенно новую структуру восприятия мира. Поэтический образ основывался на гуманизме, «вскормившем» первую буржуазную революцию (1789-1791). Перестройка общества и общественного сознания, связанная с революцией, вовлекает все слои народных масс. Проведенные реформы в политической, социальной, экономической областях, обнаружили новый аспект социальной жизни. Этот новый аспект заключался в том, что социальные и экономические отношения отныне перестали зависеть от Церкви, а значит и отношение к Богу претерпело реформацию во всех слоях населения. Поскольку сама революция явилась следствием просветительских идей, которые были нацелены на освобождение человека, его интеллекта и чувств, от религиозной основы в мировосприятии, то теперь эти идеи обнаруживают свою иную сторону. Человеческий интеллект встает над всеми вещами и диктует свою волю окружающему миру, рассматривая его элементы как воплощение мысли.
«Освобождение» человеческого сознания от «предрассудков» духовного и религиозного мировосприятия, которое считалось «темной», неосознанной стороной человеческого бытия, суеверием, не позволяющим «открыть» человеку глаза на реальность, казалось не бунтом, а лишь просвещением человеческой души. Жизнь, наполненная разумным смыслом, а значит познаваемая человеческим разумом, как казалось мыслителям того времени, не содержит в себе никакой тайны, о которой рассуждали религиозны «фанатики». Так назывались стоящие у власти церковные правители, которые были уничтожаемы, обезумевшим от вседозволенности народом. Новые реформы мог провозгласить любой несведущий, малообразованный человек. Он мог вправе решать судьбы других людей по своему разумению. Именно по своему, не опираясь на Божий Закон, а основываясь на всеобщих нормах морали, сложившихся к тому времени из того же Божьего Закона. Каждый, как считали революционеры, должен основывать свои выводы именно на этих моральных и этических нормах. Но это, по природе своей, субъективно, и действительно вытекает из причастности к духовным законам, и лишь степень причастности играет роль в «отмеривании» моральных норм. Отрицание же общего духовного, религиозного закона морали, оставляет личные нормы сосредоточенными сами на себе. Великое множество «идеальных», самих в себе, мнений, заняло место общего морально-социального закона.
Общественное сознание начинает «дробиться» и некогда единое общество превращается в «собрание одиночек», как его называют революционеры, так как место Бога в каждой душе занял собственный разум. Именно в разуме увидели просветители нечто, что, признав миропорядок разумным, позволяет созданное одним разумом, познать разумом другим. Создание 'Вселенского Разума' становится, возможно, познать разумом человеческим с помощью чисто рациональных средств. Место Бога занимает и некоторая «объективная» реальность – «Вселенский Разум». Рациональность созданного этим «Разумом» позволяет «ломать» вещи для их познания, как несодержащих ничего, кроме «грубой» материи, для того, чтобы поставить их на службу человеку.
Но стремление к духовности и Божественному в самом человеке становится препятствием на пути триумфального шествия гуманистов и их идей о «рациональной вещественности» и буржуазной морали. Романтики подняли бунт против бездуховности и возросшей преступности как в моральной, так и в общечеловеческой сферах жизни. Они стали противопоставлять мелкому, материалистическому сознанию, занятому удовлетворением лишь примитивных физических желаний, сознание высокое, духовное, наполненное красотой мира, благородством намерений (как герои великого романтика Гофмана).
Одиночество без Бога - все это навсегда поселилось в человеческой душе. Романтики заговорили о былом, о невозможности возвращения к ужасной действительности, в которой теперь не может быть ничего животворного для человеческой души. Заметили они также, что в глубинах человеческой души открылось нечто, что было сдерживаемо верой в Бога и законами, основанными на этой вере. Ужасные чудовища, порождения человеческих страстей стали вылезать наружу из человеческой души и отравлять всю человеческую жизнь беспутством и безумьем. «Природными инстинктами» именовались все чудовища, рожденные необузданными желаниями и возбужденным воображением, порождая садизм и мазохизм. Они с одной стороны приветствовались и считались естественными, с другой - вызывали вдохновенные речи о подавлении их силой воли и разумом. Возникновение инстинктов приписывалось «второй стороне» религиозности, считалось, что они возникли из этнических «корней» человеческой души, которые имели благодатную почву для развития во времена всеобщей религиозности.
Романтиков встретила в мире пустота, которая возникла вместо отверженной духовности, не давая «распасться» миру. Ядовитая паутина затянула весь мир, как казалось романтикам, и все погрузилось в бездонную пустоту. Герой романтической поэзии оттого стал стремиться не внутрь себя, находя в себе не только чистые источники с живительной «поэтической влагой», но еще и «грязные и мутные болота нечистот», затягивающие и убивающие все мало-мальски живое в душе. Герой стал направлять все стремления своей души вовне, где рационализм также отстраняет все живое в мире, не видя в этом познавательного интереса.
Отчуждение от мира, от всего - вот состояние, которое переживает романтик и его герой, видя в окружающем мире обломки тонущего корабля духовности в людях и в мире, где ему отныне нет места и он выбирает иллюзию. Этой иллюзорной жизни романтик предпочитает смерть, как выход. Романтик и не понимал, что с угрожающей быстротой расширяет ту бездну, в которую норовит упасть мир, так как сам он, утеряв духовность, блуждает в поисках иного. А что может заменить настоящую жизнь? Только нечто похожее на жизнь или смерть с ее арсеналом шутовства может быть способной на такую чудовищную подмену.
И романтики (вспомнить хотя бы Вертера Гете) как выход из одной жизни в другую - светлую и прекрасную, избирают смерть. Романтики всеми силами, забыв о душевной силе и терпении, потеряв последнюю веру во «Что-то», а вместе с ней и остаток здравого взгляда на жизнь, ищут пути выхода из жизни, убивая себя бесплодными, несбыточными мечтами, погружаясь в выдуманную реальность, тем самым теряя всякий интерес к реальной жизни. Именно так они «расширяли» бездну.
Как между двух огней находятся романтики: принять былую основу и крепко уверовать в Домостроительство Божие у них не хватает душевных сил, не хватает их и на борьбу с действительностью без Бога, да и к тому же желание зримого воплощения рая с удвоенной силой влечет их в «неведомую даль» - в бездну. Но они все, же боятся войти туда, смутно осознавая весь ужас прародительницы преступлений. Чувствуя «последний час» жизни гуманистического человечества романтики в ужасе отшатываются от своих деяний, но поздно - их стремление к «земному раю» без Бога уже воплощено и весь мир охвачен этим стремлением.
Таким мир встречают постромантисты, в дальнейшем именующие себя символистами. Новое рождение символа стало необходимым, как освоение существования в «обновленном» мире. Новый подтекст, новое смысл символа стал, как и душа человека, подобен кусочку льда из новеллы. Всю живительную силу символа заменив на другую - бодрящую и будоражищую, одев его в рубище слов и обмирщенных образов, символисты отправили символ «по миру». У символистов окончательно утвердившееся состояние отчаяния переходит в презрение и ненависть к себе, всему живому, к Богу. И орудие символист направляет, прежде всего, на самого себя - он старается убить свою душу, чтобы спокойно взирать на ту, жизнь, которую он всей трепещущей душой презирает.
Эту трагедию переживали Бодлер, Рембо, Малларме, за ними и «малые» символисты - Корбьер, Лафорг, Нуво, сохраняя еще в своей душе «двойственность», свойственную романтикам. Она происходила из поисков выхода из безнадежности бытия и одновременно вызывала протест всему окружающему и «выживающему», всему уничтожающему и насилующему. Душевный протест миропорядку романтиков прочно утвердился в душах символистов и дал свои плоды в творчестве, в поэзии, в создании и укреплении нового мироощущения. Это был новый протест, протест протесту, эпатаж, как в слове, так и в жизни - 'испытание окаянства'.