Смекни!
smekni.com

Философские и общественно - политические идеи русской интеллигенции реалисты и народники (стр. 14 из 25)

Касьянова, К. О русском национальном характере. М., 1994. С. 51.

Народники

У нас бывают чтения, жаркие споры,

И наши глаза горят не меньше,

Чем у юношей из России полвека назад.

Мы бесконечно спорим: «Что делать?»,

Но никто из нас не ударит вдруг

Кулаком о стол и не крикнет: «В народ!»

Все мы знаем, чего мы хотим,

Все мы знаем, чего хочет народ,

Все мы ясно знаем, что делать,

О, много больше, чем знали они!

Но никто из нас не ударит вдруг

Кулаком о стол и не крикнет: «В народ!»

Исикава Токубоку

Народничество было новой фазой в развитии русской интеллигенции. Давая характеристику своеобразию этого этапа идеологической истории демократически и социалистически ориентированной части русского общества, не следует слишком резко противопоставлять шестидесятников – народникам. Идейных расхождений между народниками и реалистами было меньше, чем, скажем, между народниками и марксистами в 90-е годы. Преемственность народнической программы с идеологической программой шестидесятников очевидна: это и апология науки, и критика религии и церкви, и просветительский пафос защиты естественных прав человека (и прежде всего – его права на свободу и свободное самоопределение), это и вера в социализм как идеальную форму совместной жизни людей… Об отличии народников от реалистов мы скажем ниже, пока же заметим, что деятельность шестидесятников можно рассматривать как начальный, подготовительный этап того движения в молодежной среде, которое в полной мере развернулось в 70-е годы, задавало тон в мировоззрении интеллигенции 80-х годов, влияло на общественные настроения в 90-е годы.

Оживление в стране политической жизни и целенаправленная работа группы талантливых публицистов, а также «миссионерская» деятельность многочисленных кружков самообразования и формирование на их основе прото-партий революционно-демократического толка – все это способствовало возникновению к началу семидесятых годов самосознания интеллигенции как своего рода «духовного ордена». Но вера без дел – мертва. Членам «ордена» был присущ пафос преобразования жизни в соответствии с идеалом не «когда-нибудь», а «здесь и сейчас», пафос деятельного личного участия в творчестве новой жизни.

В конце 50-х-начале 60-х годов господствующим общественным настроением была надежда на скорые перемены «к лучшему», а демократически настроенная молодежь еще только начинала осознавать себя как моральную и общественную силу. Реалисты жили надеждой на скорые перемены, но к концу 60-х годов надежды на радикальные реформы сверху (а они были широко распространены в конце пятидесятых), как и пришедшие им на смену (после 1861 года) надежды на скорую крестьянскую революцию, заметно поблекли. Новое поколение интеллигентов (а поколения в истории интеллигенции, по наблюдению Г. Федотова, менялись каждые десять лет) ощущало свою ответственность за будущее России и ясно осознало необходимость готовить это будущее: все развитие интеллигентского, просветительского по своим основам сознания ставило их перед необходимостью не только слова, но дела и еще раз дела. Новый этап в развитии интеллигентского движения был ознаменован формированием народнических кружков и громко заявил о себе знаменитым «хождением в народ».

Первые народнические кружки образовались в конце шестидесятых годов, а попытки народников выйти на прямой контакт с крестьянами относятся к первой половине второго пореформенного десятилетия. Особую роль в формировании народнического движения сыграл так называемый кружок Чайковского (1869–1874), действовавший в Петербурге и объединявший студентов нескольких высших учебных заведений (в 1871 году кружок Н. В. Чайковского, М. А. Натансона и В. М. Александрова объединился с кружком С. Л. Перовской)[36]. Свою деятельность чайковцы первоначально строили вокруг задач самообразования и пропагандистской работы среди учащейся молодежи, а затем и среди фабричных рабочих, которые рассматривались как идеальные пропагандисты в крестьянской среде (многие «фабричные» имели в деревне родственников и лето проводили дома, среди односельчан). Кружок чайковцев был самой крупной, но не единственной молодежной группировкой левого толка. Существовало немало и других, также проникнутых революционно-демократическим духом молодежных объединений и в столицах, и в провинции. Среди них преобладали сторонники мирной пропагандистской работы – лавринисты, но много было и кружков, стоявших на позициях бакунизма, то есть анархизма. Понятно, что логика развития организации, нацеленной на радикальное переустройство общества, и молодость ее членов должны были в какой-то момент привести к осознанию необходимости активизации деятельности и перехода от пропагандистской работы в собственном кругу к просвещению и пропаганде в той среде, от которой зависело в конечном итоге будущее России, то есть к пропаганде в народной, крестьянской среде. Взбудораживший молодежь призыв «В народ!» как-то сам собой встал перед множеством слабо связанных между собой народнических кружков к концу 1873 года. А годом массового «исхода» интеллигенции в деревню стал 1874-й год, когда тысячи молодых людей[37] вошли в соприкосновение с тем самым народом, о котором в 60-х они только читали, о котором думали, судьбе которого сопереживали, но лицом к лицу с которым до сих пор еще не сталкивались. Важнейшим документом, определившим настроение первых народнических кружков, стали «Исторические письма» П. Л. Лаврова (опубликованные под псевдонимом Миртов), где была высказана мысль об историческом долге интеллигенции перед народом. Именно эта книга оказалась тем нравственным катализатором, который привел в движение множество молодых людей, заставив их сначала заняться изучением народной жизни и обсуждать пути и средства освобождения народа, а затем покинуть привычную им городскую среду и «шагнуть в неизвестность».

В знаменитых «Исторических письмах» Лавров говорил о цене общественного прогресса, о той цене, которой оплачена возможность для небольшой части общества получить образование, приобщиться к богатствам, накопленным мировой культурой, и включиться в творчество культурных ценностей. Возможность для немногих приобщиться к умственной деятельности, воспользоваться плодами прогресса оплачена тяжким и безрадостном трудом многих, трудом задавленного нуждой большинства, создающего то самое богатство, которое позволяет привилегированному меньшинству человечества культивировать в себе личностное начало, совершенствовать разум, воображение и волю. Но долги надо отдавать, а счета – оплачивать. Так поступают честные, порядочные люди. Образованный человек, если в нем живо нравственное чувство, не может пользоваться преимуществами цивилизации, сознавая, что другие люди, большинство людей, в это же самое время страждут во тьме. Чтобы очистить свою совесть, они обязаны трудиться для народного блага, обязаны сделать что-то конкретное для облегчения его тяжкого положения и – в конечном счете – помочь народу освободиться от того несправедливого общественного порядка, который не позволяет сделать распределение благ и ресурсов справедливым и разумным.

Впрочем, семидесятники шли в народ не только для того, чтобы «будить» мужика от «векового сна». Конечно, «спасать» крестьянина от «невежества», открывать ему глаза на его собственные интересы они считали необходимым и важным делом, но в народ они шли не только учить, но и учиться. В деревне они надеялись найти ту вековую мудрость землепашца, ту правду трудящегося на общей (общинной) земле человека, которая утрачена горожанином и которой не заменят никакие полученные из книг знания. Народники ценили «социалистический инстинкт» мужика и шли учиться у народа его правде…

Преклонение перед народом («народопоклонство») было, в целом, не характерно для шестидесятников. В центре их внимания был человек с его «правами» и достоинством. Шестидесятники, мечтая об эмансипации человека, не могли не обратить своего внимания на положение большинства, не могли не задуматься о необходимости его освобождения от нужды и социального неравенства, не могли не размышлять о том, как облегчить жизнь русского крестьянина. Ведь более всего человеческое достоинство попиралось в среде людей «простого звания».

Семидесятые годы уже были проникнуты идеей аграрного социализма и верой в общину в духе Герцена скорее, чем в духе Чернышевского (хотя учение последнего об общине и ее роли в переходе к социализму в России сыграло немалую роль в формировании народнической идеологии). Более того, в сакрализации крестьянства, в надежде на правду «простого человека», которая, быть может, спасет людей от нравственного разложения на шумных торжищах буржуазной цивилизации, можно усмотреть психологическую и ментальную связь народников с «народоверием» славянофилов, с их отталкиванием от буржуазного Запада.

Здесь, в этой «смычке» народничества со славянофильством, нет ничего принципиально нового: уже основоположник учения о русской общине как основе аграрного социализма А. И. Герцен признавал оправданной славянофильскую веру в общину и значимость ее сохранения для будущего России. Для нас здесь важно то обстоятельство, что «хождение в народ» было не только попыткой где-то просвещать, а где-то бунтовать народ, но и своего рода «паломничеством к святым местам», страстным поиском «социальной святости» в кругу тех, кто живет за счет собственного труда, не заедая жизни других людей. Здесь были не только пафос нисхождения к инертной народной «массе» и жертва собственным эгоистическим интересом ради ее блага, но и тяга к «опрощению», пафос своеобразно преломленного на русской почве руссоизма, который вскоре явил себя в форме антиисторического учения Льва Толстого о необходимости вести простую и чистую жизнь крестьянина в гармонии с землей и ближним. Хождение в народ не в последнюю очередь питалось захватившей молодежь жаждой «чистой жизни», стремлением к «правде-праведности». Хождение в народ имело в своем составе вполне ощутимый (на секуляризованной почве общественной жизни XIX-го столетия) пафос «нестяжания» и поиска «девственной пустыни» вдали от мирской суеты: именно такой молчаливой «пустыней» (пугающей и вместе с тем влекущей к себе) была для русской интеллигенции (в социальном и в духовном смысле) деревня.