[24] Здесь мы, само собой, не касаемся пока что его магистерской диссертации по эстетике. О ней речь пойдет ниже.
[25] Сам Чернышевский нередко именно так и поступал: откликаясь, к примеру, на весьма добросовестный и глубокий разбор его «Антропологического принципа» П. Д. Юревичем, он не входит в анализ критических доводов своего оппонента, а просто отметает их на том основании, что Юркевич – профессор духовной академии, а потому входить в подробное рассмотрение его аргументации нет никакого смысла, достаточно указать на занимаемое им место работы (профессор духовной академии) и автоматически вытекающую из этого реакционность его философской позиции, что в свою очередь априори обличает ложность и надуманность критических замечаний Юркевича в адрес такого передового мыслителя, как Чернышевский.
[26] Герой романа «Что делать?» Рахметов, профессиональный революционер, ведет аскетический образ жизни и соглашается пользоваться только теми жизненными благами, которые доступны людям «из народа». Чтобы подготовить себя к лишениям (подразумевалось: к тюрьме, пыткам, каторге), Рахметов спит на постели, утыканной гвоздями. Чернышевский подробнейшим образом описывает добровольное самоистязание «нового человека»: «За год перед тем, как [он] во второй… раз пропал из Петербурга, Рахметов сказал Кирсанову: "Дайте мне порядочное количество мази для заживления ран от острых орудий". Кирсанов дал огромнейшую банку, думая, что Рахметов хочет отнести лекарство в какую-нибудь артель плотников или других мастеровых, которые часто подвергаются порезам. На другое утро хозяйка Рахметова в страшном испуге прибежала к Кирсанову: "Батюшка-лекарь, не знаю, что с моим жильцом сделалось: не выходит долго из своей комнаты, дверь запер, я заглянула в щель; он лежит весь в крови; я как закричу, а он мне говорит сквозь дверь: "Ничего, Аграфена Антоновна". Какое, ничего! Спаси, батюшка-лекарь, боюсь смертного случаю. Ведь он такой до себя безжалостный"». Кирсанов поскакал. Рахметов отпер дверь с мрачною широкою улыбкою, и посетитель увидел вещь, от которой и не Аграфена Антоновна могла развести руками: спина и бока всего белья Рахметова… были облиты кровью, под кроватью была кровь, войлок, на котором он спал, также в крови; в войлоке были натыканы сотни мелких гвоздей… остриями вверх, они высовывались из войлока чуть не на полвершка; Рахметов лежал на них ночь. "Что это такое, помилуйте, Рахметов", – с ужасом проговорил Кирсанов. – «Проба. Нужно. Неправдоподобно, конечно; однако же на всякий случай нужно. Вижу, могу"» (Чернышевский, Н. Г. Что делать? Из рассказов о новых людях. М., 1980. С. 318–319).
[27] Соловьев завершил свою небольшую статью выражением полного согласия с главными выводами диссертации Чернышевского: «Главное ее содержание, – писал он, – сводится к двум положениям: 1) существующее искусство есть лишь слабый суррогат действительности и 2) красота в природе имеет объективную реальность, – эти тезисы останутся. Их утверждение в трактате, стесненное пределами особого философского кругозора автора (он был в то время крайним приверженцем Фейербаха), не разрешает, а только ставит настоящую задачу; но верная постановка есть первый шаг к разрешению. Только на основании этих истин (объективность красоты и недостаточность искусства), а никак не через возвращение к артистическому дилетантизму возможна будет дальнейшая плодотворная работа в области эстетики, которая должна связать художественное творчество с высшими целями жизни» (Соловьев, В. С. Собр. соч. : в 2 т. Т. 2. М. : Мысль, 1990. С. 555).
[28] Добролюбов был необыкновенным читателем. Обучаясь в семинарии, он не только читал, но и вел «реестры читанных книг», где отмечал название книги и записывал свое впечатление от прочитанного. С 49 по 53-й год (записи велись с большими перерывами) Добролюбов внес в свои «реестры» несколько тысяч (!) отзывов (подробнее см.: Буртин, Ю. Г. Николай Александрович Добролюбов // Добролюбов Н. А. Собр. соч. в трех томах. Т. 1. М., 1986. С. 8–10).
[29] Интересен состав студентов этого института в годы учебы в нем Добролюбова: 46% студентов составляли «лица, уволенные из духовного звания» (Освободительное движение в России. Вып. 3. Саратов, 1973. С. 3)
[30] Популярность Писарева и при его жизни, и после его смерти была исключительно велика. Если Чернышевского в конце XIX-го – нач. ХХ века почитали, пожалуй, больше, чем читали, то о Писареве этого сказать нельзя. Подростки и юноши вплоть до 10-х–20-х годов следующего века читали Писарева как интересного и острого автора, импонировавшего молодежи своим радикализмом.
На статьях Писарева воспитывались деятели 70-х годов. Один из народников, Н. С. Русанов, так передает впечатления, которые производили статьи Писарева в те годы: «Словно огромный порыв освежающей бури распахнул двери, разбил окна в мрачном здании нашего пантеона… мы жадно вдыхали чистый воздух, врывавшийся клубами в затхлую и спертую атмосферу традиционных представлений» (Русанов, Н. С. На родине. 1859-1882. М., 1931. С. 85).
Не менее сильным оставалось воздействие Писарева на молодые умы и в следующее десятилетие, «в годы реакции». Приведем очень характерный для восприятия статей Писарева талантливой молодежью 80-х годов отрывок из воспоминаний писателя В. В. Вересаева (цитаты из его студенческого дневника, помеченные 16-м ноября и 1 декабря 1884 года): «Какое великое поле раскидывается перед глазами! Писарев! Писарев! Он указал мне истинное счастье! Перечитывая предыдущие страницы, мне самому теперь смешно и досадно. Если это – необходимое следствие вступления из умственной спячки в царство света и мысли, то я рад, что оно уже произошло. Счастье заключается не в одном сознании исполненного долга и чистой совести. Папа смотрит на счастье с этой точки; может быть, этим счастьем могут довольствоваться пятидесятилетние старики. Сознательное наслаждение жизнью – работать мыслью, насколько хватает сил, не замыкаться в узкую специальность, приобретать всесторонние сведения, работать над собой, не заглушать никаких сомнений, никаких вопросов, пока не добьешься их разрешения… <…> Так много труда, такое широкое поле знаний раскрывается перед глазами, – и чем дальше идешь, тем горизонт все больше и больше расширяется, что, право, нет времени задавать себе неразрешимый вопрос: "Зачем, зачем мне жизнь дана?" И я должен сказать, что этим я обязан Писареву. Писарева не дают читать молодежи, запрещают его, – а если уж на то пошло, Байрон, Гёте и Шиллер принесли мне гораздо больше вреда, может быть, довели бы меня до самоубийства, а Писарев указал мне истинное счастье и путь к нему. "Счастье, – говорит он, – захватывается и вырабатывается, а не получается из рук благодетеля" (Вересаев, В. В. Сочинения в пяти томах. Т. 5. М., 1961. С. 211–212).
Через увлечение Писаревым прошли и братья Ульяновы: «Александр Ильич (старший брат Владимира Ильича Ульянова-Ленина, казненный за подготовку покушения на Александра III. – С. Л.)усиленно читал Писарева, который увлекал его своими статьями по естествознанию, в корне подрывавшими религиозные воззрения. Писарев тогда был запрещен. Читал Писарева усиленно и Владимир Ильич, когда ему было лет 14-15» (Крупская, Н. К. Избранные педагогические произведения. М., 1968. С. 162).
[31] Аполлоний Тианский был философом-пифагорейцем, чудотворцем и магом, жившем в I веке от Р. Х. (о нем мы знаем прежде всего из биографии, составленной Флавием Филостратом).
[32] «…В числе основных задач [этого кружка] было поставлено угашение половой страсти и влечения во всем человечестве. Пусть лучше человечество вымрет, и жизнь остановится, чем жить во грехе. Впрочем, оставалась надежда… на чудо. Вдруг люди станут бессмертными, "в награду за такое подвижничество человечества", "или будут рождаться каким-нибудь чудесным образом, помимо плотского греха"… Весь «нигилизм» Писарева – справедливо замечает о. Г. Флоровский – был подготовлен именно таким мечтательно-моралистическим перенапряжением и надрывом» (Флоровский, Г. Указ. соч. С. 292–293).
[33] Цит. по: Иванов, И. И. Писарев // Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона 1890-1907 // Большая электронная энциклопедия Кирилла и Мефодия, 2003.
[34] Пустарников, В. Писарев Дмитрий Иванович // Русская философия. Малый энциклопедический словарь. С. 403.
[35] Термин «профанация» в сочетании с противоположным ему по значению термином «сублимация» (возвышение) широко использовался Б. Вышеславцевым для обозначения такой методологии в сфере гуманитарного и философского знания (методологии, вполне оправданной в сфере научного знания), которая стремится объяснить сложное из простого, пытается свести целое – к простому, состоящему из элементарных частей-элементов. См.: Вышеславцев, Б. П. Этика преображенного эроса. М., 1994. С. 213–227.
[36] Кружков, объединявших студенческую молодежь демократического направления, было множество, кружок Чайковского был лишь самым крупным и наиболее организованным. Его «агенты» создали сеть филиалов в Москве, Киеве и Одессе, во многих губернских городах (Орел, Тула, Казань, Самара, Вятка, Саратов, Пермь, Ростов, Минск, Вильно и др.). Всего в деятельности кружка участвовало около ста человек. Чайковцы вдохновлялись идеями П. Лаврова и находились в оппозиции к экстремистскому крылу народнического движения, возглавлявшемуся С. Г. Нечаевым. Нечаев стремился ускорить свержение царского режима, для чего считал необходимым поднять восстание, которое должно было быть подготовлено партией заговорщиков с железной дисциплиной и беспрекословным подчинением «руководящему центру». Эта организация была нацелена на захват власти любой ценой. Нечаев был убежден, что «цель оправдывает средства». Большинство народников не приняло аморализма Нечаева и его немногочисленных сторонников, уверенных, что в борьбе с врагом «все средства хороши». Чайковцы сделали акцент на образовательной деятельности и пропаганде, организовав так называемое «книжное дело», то есть наладив распространение изданий, полезных для «правильного образования» ищущей молодежи.