Кризисное состояние российской науки очевидно для всех читателей этого журнала, ежедневно ощущающих его на себе. Тем не менее имеет смысл в очередной раз обозначить основные симптомы ее кризиса.
Общая численность российских ученых быстро сокращается. С 1990-го по 1992 год наша некогда самая многочисленная в мире армия ученых потеряла почти треть своего личного состава, к 1996 году поредела более чем вдвое по сравнению с 1986 годом, а сейчас насчитывает менее 700 тыс. Если так будет продолжаться, то в начале следующего века ученые могут у нас стать такой же экзотикой, какой были предприниматели до начала монетаристсиих реформ. По данным Международной организации труда, уровень безработицы среди российских ученых достиг 15 %. В Москве они составляют примерно треть безработных и 40% вынужденно увольняемых. А "скрытая" безработица, проявляющаяся в вынужденных отпусках, переводе на неполную рабочую неделю и т.д., охватывает до 50% научных сотрудников [I].
Плачевно обстоит дело с информационным и материально-техническим оснащением исследований. По оценкам зарубежных экспертов, среднестатистический российский ученый обеспечен литературой в 100 раз, а исследовательским оборудованием в 80 раз хуже американского [I]. Новая литература, в особенности зарубежная, почти не , закупается нашими обнищавшими библиотеками. А средний возраст 60% измерительных приборов превышает 15 лет, в то время как, например, в США и Японии они считаются устаревшими и списываются после пяти лет эксплуатации. По явно убывающей траектории эволюционирует, а, точнее, деградирует и система научных коммуникаций. Научные конференции и командировки превратились в реликтовое явление, в результате чего российская наука утрачивает целостность, превращается "в распределенный в пространстве архипелаг малосвязанных между собой научных анклавов" [2, с. 16].
Продуктивность научных исследований в подобных условиях, естественно, снижается. Число ежегодно патентуемых открытий и изобретений сократилось с 200 тыс. в конце 80-х годов до 25 тыс. в 1996 году. В течение последнего десятилетия отечественные ученые, продемонстрировав небывалую активность в политике, значительно скромнее проявили себя в науке, сделав лишь' 2% всех научных открытий, совершенных в России с 1917 года. Наши ученые занимают все более скромные места в мировых рейтингах, а средний цитат-индекс у них сейчас в 14 раз ниже, чем у их американских коллег. Последним же отечественным Нобелевским лауреатом был П. Капица, получивший свою премию в далеком 1978 году.
Очень страдает российская наука и от утечки умов - "внешней" (за рубеж), от которой наша страна, по оценкам Комиссии по образованию Совета Европы, ежегодно теряет 50-60 млрд долл.1, и "внутренней" (в другие сферы деятельности), по своим
масштабам превышающей "внешнюю" примерно в 10 раз. Те же, кто формально остается в российской науке, подчас связаны с ней лишь местом нахождения своих трудовых книжек, ибо более половины отечественных ученых вынуждены подрабатывать "на стороне", как правило, занятиями, имеющими мало общего с наукой.
Единственное, что возрастает в "убывающей" [3] по всем ключевым параметрам российской науке — это количество академий (за последние годы их возникло более 30) и соответственно академиков, а также средний возраст ученых, переваливший за 50 лет.
Российское научное сообщество переживает и глубокий психологический кризис, имеющий для ученых'не меньшее значение, чем то "материальное" обстоятельство, что их средняя зарплата сейчас составляет около 70% среднего заработка в стране. Они превратились в нашем обществе в людей "второго сорта", а научная деятельность в беспрецедентно - и для мировой практики, и для нашей истории - непрестижную профессию. Проводившиеся в советское время опросы показывали, что многие родители хотели видеть своих детей учеными и космонавтами. Современные опросы демонстрируют, что нынешние родители могут увидеть своих отпрысков учеными разве что в страшном сне, а половина самих людей науки жалеют о выборе профессии и не желают своим детям его повторить [4]. Падение престижа науки и своего социального статуса крайне болезненно переживаются учеными, порождая у них острый кризис профессионального самосознания. В результате по количеству неврозов и более серьезных психических расстройств они превосходят большинство других категорий населения. По свидетельству одного врача, в психиатрических клиниках "в одном отделении лежат, бывает, столько ученых мужей, профессоров, что впору симпозиумы в палатах проводить" [5]. И почти каждый месяц мы узнаем о самоубийстве директора какого-либо крупного научно-исследовательского института.
На фоне безрадостной в целом картины, конечно, проступают и отдельные позитивные явления. Среди таковых обычно отмечаются успешная деятельность научных фондов, как отечественных, так и зарубежных, свобода планирования научных работ, лучшие, нежели в прежние годы, возможности выезда за рубеж и издания научной литературы (за счет ликвидации учреждений типа Главлита) и др.
Всё это, впрочем, служит слабым утешением. В сложившихся условиях разговоры о глубоком кризисе российской науки звучат, пожалуй, не пессимистично, а оптимистично, поскольку, по выражению В. Захарова и В. Фортова, ее-нынешнее состояние - это уже не кризис, а кома [б].
Наука в отставке
В чем же дело, почему наша некогда столь могущественная наука, которой прежде ни в чем, кроме свободы от идеологии, не отказывали, дошла до жизни такой?
Причины, вроде бы, общеизвестны. Это и парадоксальный факт, что в стране,
. граждане которой приобретают рекордное для Европы количество лимузинов и ежегодно перечисляют в зарубежные банки 15-20 млрд долл., на науку, по регулярным рапортам высших чиновников, денег нет: на нее сейчас расходуется (в
' сопоставимых ценах) в 15-18 раз меньше по сравнению с 1985 годом, меньше, чем в СССР тратилось только на одни космические исследования. И отсутствие полноценного лобби ученых, не умеющих объединяться и отстаивать свои коллективные интересы 2, из странное не умеющих объединяться и отстаивать свои коллективные интересы , их странное поведение в органах власти, где они, в отличие от представителей, скажем, Газпрома, часто не отстаивают интересы своих бывших коллег, а действуют вопреки им. И многое другое, в частности то, что, по данным психологических исследований, такие факторы, как анархия в обществе, хаос в среде
политической элиты и т.д., негативно сказываются на всех видах творческой деятельности [7]. Но все эти причины носят вторичный характер, в основе же многочисленных бед российской науки лежит ее двоякий функциональный кризис, переживаемый ею, во-первых, в качестве составляющей мировой науки, во-вторых, в качестве субсистемы российского общества.
Любой отечественный ученый, сумевший побывать за рубежом, наверное заметил, что и там, вопреки распространенным у нас мифам о процветании зарубежной науки, не все благополучно. Хотя общий объем финансирования науки ежегодно возрастает, его львиная доля достается прикладным разработкам компьютеров, бытовой техники и т.д. Вместе с тем фундаментальная наука переживает трудные времена,, что обусловлено не бедностью государства или скупостью предпринимателей, а ее функциональным кризисом.
Несмотря на некоторую обоснованность истматовской метафоры о превращении науки в непосредственную производительную силу, давно подмечено, что фундаментальная наука накапливает свое знание быстрее, чем прикладная наука превращает его в практически полезное знание, приносящее прибыль. В результате этого возникает "затоваривание" фундаментальным знанием, которое прикладная наука не успевает переварить. Поэтому общество стремится как бы "приостановить" фундаментальную науку, пока произведенное ею знание будет утилизировано. В результате "время научных открытий сменилось временем использования плодов этих открытий, когда науке дается временная (надо полагать) отставка" [8, с. 23].
В условиях временной невостребованности фундаментального знания решающее значение приобретает социально-психологический настрой общества, определяющий, стоит ли больших затрат фундаментальная наука, "расширяющая горизонты познания", но не влияющая на его быт. Современному обществу свойственна "здесь - и -теперь - психология", характеризующаяся преобладанием прагматических ориентации, быстро осуществимых намерений и соответствующих ценностей. Современный обыватель не любит ждать и видеть свои деньги истраченными на то, что начнет давать осязаемый результат в необозримом будущем. Такие соблазны, как полеты на Марс, контакты с другими цивилизациями и т.д., весьма будоражившие воображение , предыдущего поколения, его мало возбуждают, он скептически относится к различным "прыжкам в .XXI век" и "открытиям, опередившим свое время".
Функциональный кризис науки обусловлен и такими причинами, как обострение экологических проблем (в результате чего общественность требует не научных открытий, а "научных закрытий" - ликвидации негативных последствий открытий [9]), приостановка гонки вооружений, которая всегда подстегивала развитие науки, и т.д.
Этот кризис вживляет в массовое сознание образ науки как дорогостоящей и небезопасной социальной структуры, сулящей весьма призрачные и отдаленные во времени дивиденды, что в демократических обществах, где обыватель — в качестве избирателя и налогоплательщика - определяет основную траекторию развития науки, неизбежно оборачивается сокращением финансирования фундаментальных исследований.
В нашем же обществе функциональный кризис науки связан еще и с тем, что в отличие от когнитивных функций отечественной науки, которые были примерно такими же, как в других странах (производство нового знания, объяснение мира и т.д.), ее социальные функции выглядели весьма специфично и выражали особенности советского общества. Принято считать: основная социальная функция естественной науки состояла у нас в укреплении оборонной мощи государства, а общественной науки - в "промывании мозгов" и укреплении советской идеологии. Можно выделить и еще одну, "престижную" функцию естественных наук: они позволяли запускать спутники и тем самым использовались для демонстрации успехов советского государства, преимуществ социализма и т.д„ позволяя нам хоть в чем-то быть "впереди планеты всей".