Смекни!
smekni.com

Философское понятие добровольного обмана (стр. 1 из 2)

Тема: Философское понятие добровольного обмана


План

Введение

1. Понятие добра и зла. Мыслители и их отношение к понятиям добра и зла.

2. Обман. Отношение моралистов к этому понятию. Почему люди лгут.

Заключение

Список литературы


Введение

С тем, что мораль характеризует не только сознание, но и поведение людей, никто сейчас не спорит. Человеческие поступки обладают определенными свойствами, которые обнаруживаются тотчас, как только эти действия начинают рассматриваться с точки зрения их значения для кого-либо или для чего-либо, в том числе с точки зрения их моральной ценности. Поэтому мораль есть определенное свойство или сторона человеческой активности. Нравственные отношения – это прежде всего отношения между людьми. Нравственность конкретного человека есть освоенная внутренне принятая общественная мораль, регулирующая его индивидуальное поведение, опирающееся на мировоззренческие убеждения и чувства совести.

В бесконечном потоке нравственных выборов между желанием и долгом, дисциплиной и ложью, понятой свободой, добром и злом, совестью и правонарушением, состраданием и жестокостью, любовью и ненавистью, правдой и ложью, эгоизмом и коллективизмом, открытостью и лицемерием шлифуются черты характера, нравственные качества и свойства личности.

Человек всегда на пути поиска, такой истинно человеческий путь и есть мораль.

Мораль «приподымает» нас над собственной сегодняшней ограниченностью, создает ориентир человечности. В морали мы можем преодолеть свою несовершенную человеческую природу: добрым может быть и любой человек.


1. Понятие добра и зла. Мыслители и их отношение к понятиям добра и зла

Добро одно из наиболее общих понятий морального сознания и одно из важнейших категорий этики. Вместе со своей противоположностью - злом, добро является наиболее обобщенной формой разграничения и противопостановления нравственного и безнравственного, имеющего положительное и отрицательное моральное значение, того, что отвечает содержанию требований нравственности, и того, что противоречит им. В понятии добро люди выражают свои наиболее общие интересы, устремления, пожелания и надежды на будущее, которые выступают здесь в виде абстрактной моральной идеи о том, что должно быть и заслуживает одобрения. С помощью идеи добра люди оценивают социальную практику и действия отдельных лиц. В зависимости от того, что именно подвергается оценки (поступок, моральное качество личности, взаимоотношения людей), понятие добра приобретает форму более конкретных понятий – добродеяния, добродетели, справедливости. Этика подвергает добро как понятие морального сознания теоретическому анализу, выясняет его смысловое содержание, природу и происхождение. Религиозная этика истолковывает добро как выражение воли и разума бога, придавая тем самым интересам и воле господствующего класса вид божественного закона. Тот же смысл имеют различные объективно-идеалистические теории добра, выводящие его либо из некой недоступной познанию «сущности», либо из космического закона или мировой идеи.

Нравственное добро определяется по разуму как правда, или как должное отношение ко всему. Добро, как идеальная норма воли фактически не совпадает с благом как предметом действительного желания.

1. Добро есть должное, но не все желают того, что должно.

2. Между желающими добра не все оказываются способными одолеть ради него дурные стремления своей природы, и , наконец.

3. Немногие люди, достигшие победы добра над злом в себе самих, - люди добродетельные, праведники или святые – бессильны победить своим добром зло.

Понятие о добре и зле существует в человечестве. На какой бы низкой ступени умственного развития ни стоял человек, как бы ни были затуманены его мысли всякими предрассудками или соображениями о личной выгоде, он считает все-таки добром то, что полезно обществу, в котором он живет и злом то, что вредно этому обществу.

Мыслители по разному объясняли понятия добра и зла. Религиозное объяснение звучит так: «Если человек способен различать между добром и злом, значит Бог внушил это понимание. Полезны или вредны такие-то поступки – тут нечего рассуждать: человек должен повиноваться воле своего творца. Конечно это объяснение плод страха и незнания первобытного человека. Другие (Гоббе, например старались объяснить нравственное чувство в человеке влиянием законов. «Законы, - говорили они, - развили в человеке чувство справедливого и несправедливого добра и зла» - Но закон чаще извращал чувство справедливости, чем развивал его.

Следующее понятие – обман. Что лучше: доброжелательный обман или недоброжелательная правда? Оправдана ли вообще ложь как средство достижения цели? На что ориентироваться: на «возвышающий обман» или на «низкую истину»? В сложном, противоречивом процессе человеческой деятельности применение небезупречных средства может находить определенное оправдание, однако моральная санкция не должна слепо следовать за политической, экономической и т.п. необходимостью поведения. Вынужденное зло не превращается в добро, какую бы хитроумную систему «защитной мотивации» мы не выстраивали. «Если бы придавая безусловное значение правилу не лги, как не допускающему никаких исключений ни в каком случае, под ложью разумели противоречие правде в полном смысле этого слова, т.е не только правде реальной и формальной, но также и преимущественно правде индивидуальной или чисто нравственной, то это было бы совершенно верно и бесспорно, ибо ясно, что правда перестает быть правдой, если может быть правдой, если может быть хоть один случай, в котором позволительно отступить от нее. Никаких вопросов тут не могло бы и возникнуть, по крайней мере между людьми, понимающими, что дважды два четыре и А равно А. ( И. Л. Зеленкова. Этика. Минск., 1998. с. 223)

«Когда кто-нибудь, не имея других средств помешать убийце преследующему свою невинную жертву, скроет преследуемого у себя в доме и на вопрос убийцы, не находиться ли здесь такой-то, ответить отрицательно, а для большей убедительности обманет, указав на совсем другое место, то одно из двух солгавший таким образом, он поступил или согласно с нравственным долгом, или противно ему.

В первом случае – оказывается позволительным нарушать нравственную заповедь не лги, чем отнимается у нравственности ее безусловное значение и открывается дверь для оправдания всякого зла, в во втором случае – если этот человек погрешил своим вымыслом, то выходит, что нравственный долг правдивости обязывал его на деле стать решительным пособником убийцы в его злодеянии, что одинаково противно и разуму и нравственному чувству.(В.Соловьев. Сочинения. Москва. 1990. с. 197). Середины же при постановке долга не может быть. Так как отказ этого человека в ответе или уклончивый ответ только подтвердил бы предположение убийцы и выдал бы ему жертву.

2. Обман. Отношение моралистов к этому понятию. Почему люди лгут

Моралисты, как Кант и Фихте, которые стоят за безусловный и формальный характер нравственных предписаний, полагают, что в подобных обстоятельствах ложь была бы непозволительна, что, следовательно спрашиваемый обязан был исполнить долг правдивости, не думая о последствиях, которые (будь-то бы) не лежат на его ответственности. Другие моралисты, которые сводят всю нравственность к чувству симпатии, или принципу альтруизма, полагают, что ложь позволительна и даже обязательна вообще для спасения и блага ближних принцип слишком широкий и неопределенный, открывающий путь всяким злоупотреблениям. По формальному определению ложь есть противоречие между суждением и некотором факте и действительным существования этого факта. Но это формальное понятие лжи не имеет прямого отношения к нравственности. Противоречащее действительности суждение может иногда быть ошибочным и в таком случае тут вовсе нет лжи в нравственном смысле: ошибка в фальши не ставится.

Нет никакого нарушения правдивости в том, что человек говорит небылицу в рассеянности. Многие люди делают ложные вещи сознательно – с намерением сказать именно то, что ни говорят, и если они искренне принимают ложь за истину, то никто не признает их лжецами и не увидит в их заблуждении ничего безнравственного. Итак ни противоречие между мыслями и действительностью не составляют лжи в нравственном смысле.

Люди лгут для чего ни будь или из-за чего ни будь, одни для удовлетворения тщеславия, чтобы, чем ни будь себя заявить, обратить внимание, отличиться, другие ради материальных расчетов, чтобы обмануть кого ни будь с пользой для себя. Оба эти рода лижи, первый из которых называется хвастовством, а второй надувательством, подлежат нравственному суждению и осуждению, как постыдных для самого лучшего и как обидные и вредные для других. Но кроме лжи тщеславной или хвастовства и лжи корыстной, или надувательства, есть более тонкий вид лжи, не имеющий прямо низких целей, однако, подлежащий нравственному осуждению, как обидный для ближнего. Именно ложь, начиная от житейского « меня нет дома» и кончая сложными политическими и литературными мистификациями. В этой лжи нет ничего постыдного, но она безнравственна с точки зрения альтруизма, как нарушающая права обманываемых. Сам мистификатор не желая был быть обманутым и считал бы направленную против него мистификацию обидным нарушением своего человеческого права. Поэтому он должен уважать такое же право и в других.

Если говорить о правдивости, то правдивость требует брать всякое дело, как оно есть, в его действительной целостности и собственном, внутреннем смысле.

Правдивость, как и все прочие «добродетели», не заключает своего нравственного качества в себе самой, а получает его от своего согласия и основными нормами нравственности. Отдельная от них мнимая правдивость может быть источником лжи, то есть ложных оценок.

Она может останавливаться на требовании, чтобы наши слова были лишь точным отражением внешней действительности отдельных фактов, что приводит к явным нелепостям. «Правда требует, чтобы мы относились к низшей природе как к низшей, то есть подчиняем ее разумным целям; если мы, напротив, подчиняемся ей, то признаем ее не тем, чем она есть на самом деле, а чем-то высшим – значит извращаем истинный порядок вещей, нарушаем правду, относимся к этой низшей сфере недолжным, или безнравственным образом» (В. Соловьев. Сочинения. Москва. 1990. с.203)