Н.Ф. Алефиренко
Белгородский государственный университет
Введение
Если исходить из основного положения дихотомии языка и речи, утверждающего, что единицы речи объективируют (реализуют) единицы языка, будет уместно, как мне представляется, использовать данную аксиому во благо развития современной лингвосемиотической теории. Кстати, не лишним было бы упомянуть, что, пожалуй, впервые идею о целесообразности различения знаков языка и знаков речи высказал Ф.Ф. Фортунатов. Под знаками речи он понимает видоизменения знаков языка, которые происходят в процессе речи. Частично с этим можно согласиться. Однако далее ученый высказывает спорное суждение: к знакам речи он относит и знаки чувствований, т. е. междометия, что свидетельствует об отсутствии в то время теории семиотического противопоставления (дихотомии) знаков языка и речи. Необходимость ее создания обусловливается многими существующими в лингвистике противоречиями онтологического характера. Прежде всего, следует отметить, что пока никак не согласуется с устоявшимся определением языкового знака как материально-идеального образования основная дихотомия: язык - система идеальная; речь - материальна. Если считать, что данное определение относится к знакам речи, то возникает вопрос: есть ли знаки языка? Если есть, то какова их природа и сущность, чем они отличаются от знаков речевых?
Теоретический анализ
В поисках сущности лингвосемиозиса сделаем предположение о диалектическом сосуществовании знаков языка и знаков речи. Конечно же, прежде всего в голову приходят решения, подсказанные поверхностными аналогиями: в соответствии с существующей доктриной «язык - речь» рассматривать знаки языка сущностями идеальными, а знаки речи сущностями материальными (физическими). Последние материальны в том смысле, что их планом выражения служит звуковая, то есть физическая, субстанция. Такого рода проекции кажутся вполне соответствующими языковой действительности. Однако при этом не следует забывать, что знаки речи имеют не только план выражения, но и план содержания, поскольку являются носителями определенного смысла, соотносимого со значением языкового знака. Уже это заставляет задуматься, насколько данная аналогия отвечает языковой действительности, и выдвинуть предположение о более сложном, диалектически противоречивом характере лингвосемиозиса, во многом обусловливающимся механизмами речемыслительной деятельности человека в целом.
Будем исходить из следующего понимания семиотической дихотомии языка и речи: (1) эталонный знак языка конституирует план выражения речевых знаков, а (2) некоторое множество материальных знаков речи служит материалом для формирования инварианта — образцового эталонного знака. Без знаков языка невозможны знаки речи, и наоборот. Такой подход создает новый стимул для развития лингвосе- миотики, в частности открывает возможности для создания в ее рамках когнитивно- семиологической теории знака (Алефиренко Н.Ф., 2006: 31) в единстве его когнитивных, семиотических и прагматических свойств.
Без последовательного различения знаков языка и знаков речи сложно определить, как язык в процессе познания выполняет одну из своих основных функций - объективирует в сознании человека то, что ему уже каким-то образом известно. В связи с этим утверждается, что знак - прежде всего гносеологическое понятие. Лингвисты акцентируют внимание на коммуникативном предназначении языковых знаков, поскольку они служат средством передачи сообщений. Противоречие снимается разграничением знаков языка и знаков речи. На самом деле, когнитивную функцию выполняют знаки языка, а коммуникативную и прагматическую - знаки речи. Причем функциональное предназначение одного служит условием выполнения «функциональных обязанностей» другого. Действительно, прежде чем, сообщение передать определенной комбинаторикой речевых знаков, необходимо при помощи знаков языка обработать, преобразовать и закодировать соответствующую информацию в общественном сознании, превратить ее в знание. При этом репрезентация языковых знаков знаками речевыми - процесс не механический. Дискурсивные задачи, стоящие перед общающимися, требуют дополнительной обработки информации как со стороны ее отправителя, так со стороны получателя. Речевые знаки располагают для этого необходимым интерпретационным механизмом. Всякая дискурсивная интерпретация языкового знака опирается на опыт, а «знаковость сущности есть функция, аргументом которой является опыт» (Кравченко А.В., 2001: 85).
Понятие знаковой интерпретанты ввел в семиотику Ч.С. Пирс, под которой он понимал то, что объясняет знак или переводит его в иное измерение. Ч. Моррис подчеркивает прагматическую составляющую интерпретанты - способность знака производить определенный эффект, воздействовать на интерпретатора. В. Дресслер такую прагматику языкового знака связывает с его интерпретантой, под которой понимает то в его содержании, что указывает на способ представления значения в знаке. Р.О. Якобсон по сути приравнивает данное понятие к значении и выделяет две разновидности интерпретант: одна связывает знак с системой знаков, другая - с контекстом его использования. Е.С. Кубрякова, опираясь на якобсоновскую концепцию знака, предлагает интерпретанту и языковое значение разграничивать. Она полагает, что можно выделить целую серию интерпретант, с помощью которых можно было бы показать, каким способом в нашем сознании представлены разные аспекты языкового значения - когнитивный, концептуальный, прагматический, эмотивный и экспрессивный. Если следовать этой логике, то значение языкового знака окажется формой существования сознания, а интерпретанта - сам способ репрезентации значения в языковом знаке. При таком понимании соотношения значения и сознания интерпретанта как свойство знака находится в генетической связи с его внутренней формой. Интерпретанта выступает способом знаковой репрезентации значения и использования знака в речемыслительной деятельности как уже готовой единицы.
Внутренняя форма, представляя нашему сознанию связь между языковым знаком и объектом знакообозначения, служит смыслогенерирующим источником в процессах формирования значения. Связь между знаком и обозначаемым объектом удерживается в сознании благодаря актуализации в нем образного денотативного признака, определившего характер данного знакообозначения. Поскольку образные признаки отображают осмысленные свойства номинируемых предметов и являются непосредственными участниками семиозиса, они становятся элементами значения. Поэтому внутренняя форма - категория языковой семантики, а интерпретанта знака - категория когнитивная, связанная с кодированием и декодированием информации, ее преобразованием в знание, пониманием и использованием знака в когнитивнодискурсивной деятельности. Поскольку же и интерпретанта и внутренняя форма принадлежат языковому знаку, то сам знак, по А.Ф. Лосеву, «есть акт интерпретации как соответствующих моментов мышления, так и соответствующих моментов действительности» (Лосев А.Ф., 1982: 96). Это объясняется тем, что языковое мышление является (а) пониманием самого мыслительного процесса, (б) своеобразным его преломлением сквозь призму предыдущего опыта, зафиксированного в языковых знаках. А это, в свою очередь, предполагает, что любой языковой знак «существует исключительно как единица определенной семиотической системы» (Кубрякова Е.С., 2004: 503), что вне такой системы нет знака (Ю.С. Степанов), как нет его и без интерпретатора. Системный характер и интерпретанта языкового знака обеспечивают ему когнитивно-семиологическую свободу, на что обращал внимание А.Ф. Лосев: «Всякий языковой знак, отражающий ту или иную систему отношений в обозначаемом им предмете, пользуется этим отражением свободно, произвольно и уже независимо от объективной истинности отраженной в нем предметной системы отношений, равно как и от самого мышления, актом которого является знак языка» (Лосев А.Ф., 1982: 95). Этим свойством обладают, в отличие от иных семиотических систем, только языковые знаки. Заканчивая свой фундаментальный труд и возвращаясь к определению знака с тем, вероятно, чтобы учесть весь существующий семиотический опыт, Е.С. Кубрякова пишет: «Знак - это нечто воспринимаемое, образующее тело знака и представляющее в языковом коллективе как сообществе интерпретаторов некое содержание, которое заменяет означаемое или обозначаемое в языковых или метаязы- ковых операциях...» (Кубрякова Е.С., 2004: 503-504). Как видим, здесь определяется знак в широком его понимании. Автор, как можно предположить, сознательно в начале дефиниции не использует словосочетание «языковой знак». Иначе возникли бы вопрос, каким образом материальный (физический) объект, которым является «тело знака», становится фактом языка - феномена идеального. С другой стороны, чтобы служить сообществу интерпретаторов при порождении и восприятии сообщения знак должен быть воспринимаемым. Все это возвращает нас к необходимости разграничения знаков языка и знаков речи. Их специфика обусловливается тем, что система языка ориентирована на символизацию, а дискурс - на иконичность (В.А. Виноградов). Только опираясь на данные факторы, можно выявить своеобразие языковых знаков и знаков речевых в контексте их возникновения. К этому побуждает сама Е.С. Кубрякова: «Возникая в акте семиозиса, знаки приобретают в этом акте свое строение и свое внутреннее устройство» (Кубрякова Е.С., 2004: 502).
Сущность знакообразования состоит в семасиологизации (И.А. Бодуэн де Куртенэ), означивании (Э. Бенвенист) и преобразовании звукосочетаний в социально обусловленные средства речемыслительной деятельности. С точки зрения когнитивной лингвистики знакообразование представляет собой процесс превращения предметов реальной действительности в знаки, отображающие историко-культурный опыт данного этноязыкового сообщества. Наименование предметов звукосимволами, таким образом, является одновременно и осмыслением этих предметов, овладение ими не только материально, но и «идеологически» (В.И. Абаев). Иначе говоря, словесный знак является одновременно основной когнитивной единицей, которая фиксирует, имплицитно хранит формы «перевода» фактов внешнего и внутреннего мира в мыслительные категории, то есть в своего рода «упаковки» знания. Тип и характер таких «упаковок» соответствует этапам и уровням познания.