Смекни!
smekni.com

1. 1 Коллаборационизм и дискурс вины (стр. 34 из 57)

В 1956 г. по всем территориям, где проживали калмыки, были разосланы радостные телеграммы: двадцать четвертого июня слушайте по Всесоюзному радио калмыцкие песни. 24 июня из радиоприемника, у которого собрались все калмыки, живущие в селе, раздался голос Улан Барбаевны Лиджиевой. Все радовались и плакали от счастья[357].

Папе телеграмма пришла, что он приглашается в оргкомитет по восстановлению автономии. В Красноярске он зашел в дом, где жила Улан Барбаевна. Она, узнав о новости, спела и отец, благословляя ее песню, обернул стакан, который держал, сторублевкой. Она позже рассказывала, что на эти деньги купила три метра штапеля и в сундук положила. Папа ее очень уважал[358].

10 марта 1955 г. МВД СССР разрешило выдавать спецпоселенцам паспорта на общих основаниях, а до этого калмыки не имели паспортов. В марте 1956 г. был подписан указ Президиума Верховного совета СССР о снятии ограничений в правовом положении с переселенных калмыков и членов их семей. Несмотря на содержание указа, его тон продолжал быть далеким от демократического, как и отношение властей к калмыцкому народу. Так, указ постановлял:

1. Снять с учета спецпоселения и освободить из-под административного надзора органов МВД калмыков и членов их семей, выселенных на спецпоселение в период Великой Отечественной войны;

2. Установить, что снятие с калмыков ограничений по спецпоселению не влечет за собой возвращение им имущества, конфискованного при выселении, и что они не имеют права возвращаться в места, откуда они были выселены»[359].

Снятие ограничений по спецпоселению было лишь частичным потеплением политического режима. Эта половинчатая политика нашла отражение в постановлении ЦК КПСС: «Обязать ЦК КП Казахстана, Узбекистана, Киргизии, Алтайский и Красноярский крайкомы КПСС, Сахалинский, Кемеровский, Свердловский, Новосибирский, Томский, Омский и Тюменский обкомы КПСС провести необходимую работу по закреплению калмыков в местах их настоящего жительства, исключив возможность их массового выезда из мест поселения»[360].

Еще до указа в газете «Правда» за 56, не то за 57 г. я прочитал рассказ ростовского писателя Виталия Закруткина «Подсолнух». Меня потрясло, что речь шла о калмыке Бадме. Я носился с этим рассказом, показывал всем ребятам в общежитии. Потом музыку калмыцкую услышал по радио, тоже носился по общежитию. Мы и сами были активными. Будучи студентом первого курса, в декабре 55 года я был одной из центральных фигур по написанию письма в ЦК КПСС по поводу штампа в паспорте «Разрешается передвигаться в пределах Новосибирской области». Эту идею подал мой друг Мёнкубушаев Иван, студент строительного техникума, он был на пару лет старше меня и больше общался со старшими. Он принес эту идею, а написать текст, переписывать и доводить до кондиции должен был я. Я должен был встретиться с одним из комендантов городского района, калмыком Егоровым, и посоветоваться с ним. Он прочел письмо, молча посмотрел на меня пристально и, ни слова не сказав, отдал мне письмо, повернулся и ушел. Я потом стал понимать, что он боялся, а тогда я опешил и не мог понять. Как же так, я за советом обратился, а он ни слова не сказал. Письмо было о том, чтобы калмыкам-студентам снять ограничения на передвижение, что это нас ущемляет, морально угнетает.

У меня был однокурсник Саша Мосжерин, сын капитана речного флота. Он всегда опаздывал к началу первой лекции. И вдруг он пришел чуть ли не раньше всех, весь возбужденный, уши торчат, глаза горят, рот открыт. Мы удивились: Саша, да как ты? Он говорит: ребята, папа пришел вчера поздно домой. Им читали доклад, и оказывается, Сталин был преступник. И ко мне. Паша, оказывается, вас, калмыков, неправильно выслали. Коротко, фрагментарно, запыхавшись, говорит: папе на работе читали доклад Хрущева, который он делал на ХХ съезде, и там он сказал, что столько людей наказывали и репрессировали неправильно, и все по вине Сталина. Группа как будто обомлела. Мы же Сталина боготворили. И вдруг такие слова. А я тем более ошалел – такое услышать. Я встал из-за парты и подошел к нему, говорю: Саша, скажи, ты же понимаешь, как мне это важно. – Правда! Это большой доклад, несколько часов им читали. Тут все подошли меня поздравлять[361].

В соответствии с решением ХХ съезда КПСС на Шестой сессии Верховного совета СССР был утвержден указ Президиума Верховного совета СССР от 9 января 1957 г. «Об образовании Калмыцкой автономной области в составе РСФСР на основе прежней территории в границах Ставропольского края». Этот день позже будет предложено назвать Днем Освобождения или Днем Возрождения. Уже 25 января 1957 г. калмыкам было разрешено проживать и прописываться в местах, откуда они были выселены. В марте того же года прошли выборы в местные Советы. 29 июля 1958 г. Калмыцкая автономная область была преобразована в Калмыцкую Автономную ССР. В течение второй половины пятидесятых годов большая часть калмыков вернулась во вновь образованную Калмыцкую республику. Для многих из них о невозвращении из Сибири не могло быть и речи, остаться там значило для массового сознания признать свою вину и справедливость сталинского наказания.

Однако вопрос о возвращении одних и невозвращении других репрессированных народов остается открытым. Властные органы предпочитают не высказываться публично по этому вопросу. Так, в наши дни встречается мнение, что российские немцы и крымские татары должны были остаться в местах выселения, поскольку местные власти были заинтересованы в них, как в хороших тружениках, в то время как чеченцам, ингушам и калмыкам разрешили уехать, т.к. считали их «полудикими» и «доставляющими больше хлопот, чем пользы»[362].

Свою роль в воссоздании Калмыцкой автономии сыграли лидеры калмыцкой общины в США, которые писали и рассылали письма-меморандумы высшим чиновникам Госдепартамента США, в авторитетные международные инстанции. Сведения об истреблении малых народов в СССР были хорошим аргументом для политиков США в период холодной войны, а затем и в последующем идеологическом противостоянии двух стран. Выступления членов делегации калмыков из США на конференции руководителей 29-ти государств Азии и Африки в Бандунге в 1955 г. вызвали большой международной резонанс[363].

В 1956 г., когда вышел Указ, я помню, отец забегает домой, и у него крупные слезы текут. Подбегает к радио, включает на полную мощность, а там калмыцкая музыка. Впервые я его видел плачущим. Он взял отпуск на три дня, нам с братом купили красивые бушлаты и каждый день мы с утра ходили на вокзал. Я помню, двери товарняка раздвигаются, и на перрон высыпает обилие калмыцких лиц. Гармошки, домбры. Люди начинают танцевать. Отец стоит и плачет, обнимает всех подряд. У меня карманы были набиты деньгами. Потому что по калмыцкому обычаю как бельг-подарок надо было давать деньги. Тогда деньги были большие, как полотенца. Я помню, думал, е-мое, какой же я богатый! Сколько же конфет я смогу купить! Для меня тогда самые шикарные конфеты были «золотой улей», там внутри мед. Я тогда впервые сам побежал в магазин и купил один или два килограмма. Честно признаюсь, подлость совершил, с братом не поделился и под кроватью один съел. У меня потом сыпь на теле вышла. Я подумал, ну вот это наказание[364].

Однажды в 1956 г., идя по улице в г. Славгороде, испытал сумасшедшую радость, когда услышал по радио калмыцкую песню; я не мог понять, что случилось. Только когда песня закончилась, до меня стало доходить, что в судьбе нашего народа происходит крутая перемена. Я был просто ошеломлен, остановился как вкопанный и уже больше ничего другого не замечал вокруг[365].

Как только мы узнали о восстановлении республики, решили возвращаться на родину. В августе свернули работы на лове и вместе со всеми выехали в Хатангу. Но районное руководство хотело удержать нас любой ценой. Нам даже не сделали расчет, не выплатили проездные. Тем не менее, ни одна семья на факторию не вернулась. Только домой, только на родину![366]

Пароход «Усиевич», который развозил калмыков в 1944 г., в 1958 г. собирал оставшиеся семьи спецпереселенцев, чтобы доставить их на железно-дорожную станцию для выезда на родину.

Рожденным в то время детям стали давать калмыцкие имена, причем нередко эти имена были эпически торжественны и связаны с радостью возвращения: Сян Цаг – Благое Время, Цаган Хаалг – Счастливая Дорога.

На станции Артезиан, первой на нашем пути на родину станции Калмыкии, моя старая мать огромным усилием воли выползла из вагона, опустилась негнущимися коленями на раскаленный августовский песок и, рыдая, стала благодарить Бога за то, что он вернул ее на родную землю. Простирая высохшие старческие руки к окружавшим станцию песчаным барханам, она говорила им слова любви, слова восхищения родною землею. Я стоял рядом и, ни словом не нарушая материнской благодарственной молитвы, но давно уже не веря ни в Бога, ни в черта, ни тем более в созданных самим человеком кумиров и идолов, беззвучно плакал, глотая слезы, высокие и горькие слезы[367].

Когда пришла весть о возможности возвращения на Родину, многие за бесценок продавали свои дома и уезжали. Мои предки поручили своим русским соседям продать дом и переслать деньги (кстати, деньги они так и не получили), а сами, как на крыльях, помчались домой. Долго ехали по железной дороге, затем на пароходе до Цаган-Амана. Он тогда назывался Бурунным и был маленьким забытым селом. Приехало столько людей, что жилья не хватало. Им в первые годы опять пришлось жить в землянках, но они не унывали. Государство дало ссуду, и дед сам построил большой дом, который до сих пор стоит в центре поселка Цаган-Аман[368].