Детальностью и пространными описаниями эта картина из «Леной глуши» напоминает тургеневские пейзажи, преимущественно из «Записок охотника», всегда живописные, реалистические, овеянные лиризмом, согретые любовью к русской земле. Точность словоупотребления, помогающая правдиво запечатлить на бумаге всё, что видит острый глаз и улавливается органами слуха и обоняния, делают эту пейзажную зарисовку словно бы живой, дышащей жизнью, пёстро-красивой, пронизанной по-купрински бодрым и бодрящим настроением. Тонкой одухотворенностью отмечены пейзажи в рассказе «На глухарей» (1899). Чистота и сочность красок, какими воссозданы здесь картины природы, точность, детальность и правдивость описаний токующих глухарей и предрассветной охоты на них, передача тревог и волнений охотников, их своеобычного языка и всей поэзии охоты – всё это дает основание признать рассказ Куприна одним из лучших охотничьих произведений в русской литературе, своим лиризмом и живописной яркостью очень близким к тургеневским охотничьим очеркам и рассказам.
2. Художественные особенности полесских рассказов Куприна. «Лесные люди».
В полесских рассказах Куприна привлекательны и по-своему красивы «лесные люди», деревенские мужики, полесские охотники- «несложные, наивные и понятные, почти как сама природа». Особенно обаятелен образ крестьянина-охотника Талимона («Лесная глушь»), складом характера и бедностью своей жизни напоминающего тургеневского Калиныча. Деревенский бедняк, у которого самая худая хата во всем селе, скромный, застенчивый и уступчивый, с лицом «таким ласковым и добродушным, что на него просто залюбуешься, купринский Талимон отличается наблюдательностью, чисто мужицким умом, трезвым и рассудительным, ловкостью движений, трудолюбием. Куприн отмечает у Талимона «дорогую и трогательную общественную черту: он охотно берет на себя самые неприятные, хлопотливые обязанности и безропотно становится на охоте на худшие места. Он первый лезет по пояс в болото, первый переправляет по жидкому весеннему льду, строит шалаш, разводит костры, чистит ружья…»[3]
Любое дело Талимон делает неторопливо и уверенно. Как все полешуки, он говорит мало, медленно и спокойно, но всегда картинно и занимательно, как искусный, талантливый сказочник. «Сказовая» манера повествования, своеобразный язык коренного полешука, представляющий живописную и пёструю смесь русских, белорусских и украинских слов, чудесно передан в рассказанной Талимоном «старой байке» о птице-канюке: «Бачите, паныч, як это дело вышло… Случилось один раз… давно это было… может, сколько сот лет тому назад… случилось как-то, что зробилась на земле великая суша. Дождь не падал целое лето, и все речки и болота повысыхали… Птицы первые зажурились… Звесно: птаха пьет хоть и помалу, але вельми часто, и без воды ей кепсько… Вот и стали птицы просить у господа бога: «Дай ты нам, господи боже, хоть трошки водицы, а то мы без нее все, сколько нас есть, скоро поумираем». Сжалился над птицами бог…[4]
Все в Талимоне резко отличает его от вздорного, болтливого и несерьезного, глуповатого и бестолкового сотского Кириллы, поданного Куприным в явно ироническом освещении. Разность и противоположность характеров обоих крестьян раскрывается, в частности, через следующую художественную деталь, одну из многочисленных в рассказе. Рассказчик достал из своей сумки провизию и предложил сотскому и Талимону выпить и закусить. «Сотский торопливо принял из моих рук серебоянный стаканчик, гаркнул своим сиплым фальцетом: «За ваше здоровье, ваше
Высокородие», опрокинул залпом водку в рот, а воображаемые остатки лихо выплеснул через плечо. Талимон – хотя я видел, что ему хочется выпить не меньше сотского, - сначала немного поцеремонился.
-Пейте, пейте, паныч,- уговаривал он меня таким ласковым тоном, как будто хотел сказать, что ему ничего, он как-нибудь потерпит, обойдется, но что мне не выпить никак нельзя.
Я настаивал. Сдавшись, наконец, и взяв стаканчик, он снял шапку и несколько секунд нерешительно глядел на водку; потом слегка кивнул мне головой и промолвил: « Ну! Будьте здоровы, паныч», и с видимым наслаждением выпил».[5] Здесь каждое слово призвано внушить симпатию к Талимону и неприязнь, даже враждебность, к сотскому Кирилле.
Роль легенд, преданий, баек.
Полесские крестьяне знают и охотно рассказывают множество подлинно поэтических легенд, преданий и баек, расцвеченных богатой народной фантазией и облегченных в форму метких слов, образных выражений, сжатых присловий и поговорок. Одну из таких красочных старинных полесских легенд, будто созданных сумраком «векового бора, с его непролазными трущобами, куда не ступала даже звериная лапа», Куприн передает в живописном изложении крестьянина Трофима Щербатого из рассказа «Оборотень»- рассказа о том, как некоторые люди умеют прикидываться волками, бегают по лесу, воют и нагоняют страх на проезжих. Рассказ «Оборотень» впервые бы напечатан в газете «Одесские новости» (1901, 4 марта, №5230). В исправленном виде, под заглавием «Серебряный волк», тот же рассказ появился в газете «Возрождение» (Париж,1931, 7 января, №2045). «Старые полесовщики много чего бают, потому что они целый день в лесу да в лесу… всё видят, всё слышат…»,- говорит Талимон и сам с большим мастерством и вдохновением рассказывает легенду про казака Опанаса, проклятого богом и вместе с церковными колоколами провалившегося в бездонную пропасть за то, что он из-за золота отрубил казацкую голову своему названному брату Левку. Только сотский Кирилла со своим «тугим, коротким воображением» трудно осиливал легенды и предания и неумело их рассказывал.
Изображенные Куприным крестьяне из Полесья нередко проявляют заботливость «об общественном интересе родного села», как её проявляет, например, полесовщик Ярмола («Олеся»), охотно принявшийся за усвоение грамоты, чтобы уметь расписываться по поручению деревни на разных бумагах. Крестьяне любят свой край, прекрасно знают каждую тропинку своего леса, умеют быстро и безошибочно ориентироваться днем и ночью в каком угодно месте, хорошо различают зверей по их следам. Они смыленные, чуткие, отзывчивые.
3. Художественное открытие писателя. Особенности написания повести «Олеся».
Среди близких к природе и слитных с нею людей, не развращенных пороками буржуазной цивилизации, чем-то напоминающих толстовского Ерошку из «Казаков», Куприн на рубеже старого и нового веков жадно искал своего положительного героя. Эстетическим его воплощением явилась заглавная героиня повести «Олеся», данная во всей ее противоречивости и в то же время в резком контрасте к так называемым образованным людям города. Первопечатная редакция повести содержала указание на то, что историю полесской девушки рассказывает, вернее читает по рукописи, «милейший» Иван Тимофеевич Порошин, в усадьбе которого вечером собрались охотники после продолжительного хождения по болотам за бекасами и утками. Порошин в это время выглядел стариком, и его повествование о «не совсем обыкновенном эпизоде, в котором главную роль играла настоящая полесская колдунья», являлось воспоминанием о далёком прошлом. Эта вступительная часть повести напоминала зачины в произведениях предшествующих писателей, и , вероятно, поэтому она была опущена в последующих изданиях, а заодно выброшена и фамилия Ивана Тимофеевича, хотя форма повествования от первого лица, придающая речи особенную живость и непосредственность, была сохранена. В измененной редакции «Олеси» время действия значительно приближено к современной писателю эпохе. Повесть «Олеся(из воспоминаний о Волыни» впервые напечатана в газете «Киевлянин»(1898). В переработанном виде повесть появилась в печати в 1905 году.
Тип русского интеллигента, подобного купринскому Ивану Тимофеевичу, мягкого и отзывчивого, честного и добропорядочного, но недостаточно волевого и решительного человека, был хорошо знаком тогдашним читателям по произведениям Тургенева, позднего Толстого, Чехова, писателей значительно меньшего масштаба И.Потапенко, Вл.Немировича-Данченко и ряда других. Такие характеры не раз встречались и у Куприна (образы Козловского, Боброва). Ничего нового тут, в сущности, не было.
Олеся, Олеся, Олеся…
Несомненно большим достижением и художественным открытием писателя было создание образа Олеси. В лице Олеси входил в литературу свежий, новый, романтически окрашенный, поэтический образ простой деревенской девушки, нравственно и физически красивой, своенравной по характеру, совсем не похожей на дам «благородного» общества. Обаяние и прелесть купринской героини из Полесья заключались прежде всего в оригинальной красоте её внешнего облика, её лица: «Прелесть его заключалась в этих больших, блестящих, тёмных глазах, которым тонкие, надломленные посредине брови придавали неуловимый оттенок лукавства, властности и наивности; в смугло-розовом тоне кожи, в своевольном изгибе губ, из которых нижняя, несколько более полная, выдавалась вперед с решительным и капризным видом».[6] В Олесе одинаково пленительны и свежий голос с неожиданными низкими бархатными нотами, и врожденное изящество движений, и отсутствие жеманства и кокетничанья, и умение держать себя скромно и непринужденно.