Еще о детстве:"Языческое детство. В окрестностях этой дачи ("Отрада", Стрелецкая бухта, Херсонес. Непосредственно отсюда античность – эллинизм) я получила прозвище "дикая девочка", потому что ходила босиком, бродила без шляпы и т.д., бросалась с лодки в открытое море, купалась во время шторма и загорала до того, что сходила кожа, и всем этим шокировала провинциальных севастопольских барышень. Однако в Царском Селе она делала все, что полагалось в то время благовоспитанной барышне. Умела, сложив по форме руки, сделать реверанс, учтиво и коротко ответить по-французски на вопрос старой дамы, говела на Страстной в гимназической церкви. Изредка отец брал ее с собой в оперу (в гимназическом платье) в Мариинский театр. Бывала в Эрмитаже, в Музее Александра III и на картинных выставках. <...> Зимой часто на катке в парке…" (Там же. С. 214)
Примерно в этом возрасте и запомнила ее Валерия Срезневская (в девичестве Тюльпанова): "С Аней мы познакомились в Гунгебурге – довольно модном тогда курорте близ Нарвы, – где семьи наши жили на даче. Обе мы имели гувернанток, обе болтали бегло по-французски и по-немецки – и обе ходили с нашими "мадамами" на площадку около курзала, где дети играли в разные игры, а мадамы сплетничали, сидя на скамьях. Аня была худенькой стриженой девочкой, ничем не примечательной, довольно тихонькой и замкнутой" (Ахматова А.А. Собр. соч. Т. 5. С. 337 – 338 (из воспоминаний В. Срезневской).
В гимназии они были просто приятельницами, настоящая дружба пришла потом – тем не менее, впечатления Валерии Сергеевны имеют особую ценность, потому что на ее глазах подруга из "ничем не примечательной девочки" превратилась в девушку, вдохновлявшую поэтов, и именно она оказалась свидетельницей знакомства Анны Горенко с Николаем Гумилевым. Ко времени этого знакомства "она очень выросла, стала очень стройной, с прелестной хрупкой фигуркой чуть развившейся девушки, с очень черными, очень длинными и густыми волосами, прямыми как водоросли, с очень белыми точеными красивыми руками и ногами, с несколько безжизненной бледностью очень определенно вычерченного лица, с глубокими большими светлыми глазами, странно выделяющимися на фоне черных волос и темных бровей и ресниц. Она была неутомимой наядой в воде, неутомимой скиталицей-пешеходом, лазала как кошка и плавала как рыба. Почему-то считалась лунатичкой – и не очень импонировала "добродетельным" обывательницам затхлого и очень дурно и глупо воспитанного Царского Села" (Там же. С. 339). Лунатичкой Аня считалась не без оснований – в детстве у нее бывали проявления лунатизма, да и в последующие годы луна, по ее собственным признаниям, действовала на нее как-то особенно.
Накануне Рождества 1903 / 1904 гг. Аня Горенко и Валя Тюльпанова вместе с братом Вали отправились в Гостиный двор покупать елочные украшения. Там случайно встретились с братьями Гумилевыми. Оказалось, что Валя, более живая и общительная, уже знакома с ними. Домой возвращались вместе, Валя пошла с Митей, Аня – с Колей. После этого Валя нередко видела Колю у дома Горенко. Семья жила замкнутой жизнью, и чтобы проникнуть в эту крепость, молодой человек искал знакомства с братом Ани, Андреем. "Нюте он не нравился, – свидетельствует Валерия Сергеевна, – вероятно, в этом возрасте девочки мечтают о разочарованных молодых людях старше 25 лет, познавших уже много запретных плодов и пресытившихся их пряным вкусом" (Там же, С. 341). Действительно, в отрочестве Ане нравился не гимназист Гумилев, а более взрослый молодой человек – Владимир Викторович Голенищев-Кутузов, студент восточного отделения Петербургского университета. Над влюбленным гимназистом подружки посмеивались и с типично-девчоночьей вредностью, зная, что он плохо знает немецкий, часами читали перед ним вслух немецкие стихи.
Зато начинающий поэт Гумилев увидел в девочке-подростке свою музу, – Еву, Беатриче, лунную деву, русалку.
…У русалки мерцающий взгляд,
Умирающий взгляд полуночи,
Он блестит то длинней, то короче,
Когда ветры морские кричат.
У русалки чарующий взгляд,
У русалки печальные очи.
Я люблю ее, деву-ундину,
Озаренную тайной ночной,
Я люблю ее взгляд зоревой
И горящие негой рубины.
Потому что я сам из пучины
Из бездонной пучины морской ("Русалка" <1904>)
Воспоминания – и самой Ахматовой, и Срезневской – объясняют, почему он видел ее именно такой.
"Выбросить меня из творческой биографии Гумилева невозможно, как Л.Д. Менделееву – из биографии Блока", – писала впоследствии Ахматова (<Листки из дневника>. Собр. соч. Т. 5, С. 119). И сама признавала: "Удивительно, что поэт, влиявший на целые поколения после своей смерти, не оказал ни малейшего влияния на девочку, которая была с ним рядом, и к которой он был привязан огромной трагической любовью" (Там же. С. 137).
Юность. Ахматова и Гумилев.
Первыми серьезными потрясениями, выходящими за пределы узкого личного мирка, были "кровавое воскресенье" и гибель русского флота при Цусиме в мае 1905 г. В семье, где отец в силу профессии был связан с флотом, это событие переживалось как личная трагедия.
…А на закат наложен
Был белый траур черемух,
Что осыпался мелким
Душистым сухим дождем…
И облака сквозили
Кровавой цусимской пеной,
И плавно ландо катили
Теперешних мертвецов… (Из цикла "Юность")
"Непременно 9 января и Цусима, – писала Ахматова в дневнике, – потрясение на всю жизнь, и так как первое, то особенно страшное" (Pro domo sua, С. 163).
Так случилось, что общероссийские нестроения в семье Горенко отозвались внутренними: в 1905 г. отец и мать, уже немолодые, почему-то разошлись. Конкретные причины биографы Ахматовой, как правило, не уточняют, но противоречия, вероятно, назревали давно – и они набрасывают некую тень на детство поэтессы. Отец, выйдя в отставку, поселился в Петербурге, а Инна Эразмовна с детьми перебралась на юг, в Евпаторию. В том же году умерла от туберкулеза старшая дочь, 20-летняя Инна.
Жизнь на юге стала для Ани Горенко достойным завершением "языческого детства". Себя тогдашнюю она позднее преобразила в героиню поэмы "У самого моря" (1914 г.):
…Бухты изрезали низкий берег,
Все корабли убежали в море,
А я сушила соленую косу
За версту от земли на плоском камне.
Ко мне приплывала зеленая рыба,
Ко мне прилетала белая чайка,
А я была дерзкой, злой и веселой
И вовсе не – знала, что это – счастье…
В связи с переездом в гимназическом ее обучении случился перерыв, в течение которого она занималась с преподавателем, и только в 1906 г. тетя повезла ее в Киев держать вступительные экзамены в Фундуклеевскую гимназию. Преподавание в гимназии велось на достаточно высоком уровне. Психологию, например, преподавал будущий философ Г.Г. Шпет (1878 – 1937) – однако гордости за свою знаменитую ученицу он впоследствии не испытывал, напротив, отзывался о ее поэзии резко, говоря, что "ничтожное содержание в многообещающей форме есть эстетическая лживость".
Уже в гимназические годы что-то выделяло Аню Горенко из среды одноклассниц – какая-то особая женственность, изящество. Даже форменное платье у нее было элегантно и сидело на ней как влитое. Она действительно бывала "дерзкой, злой и веселой", в общении усвоила себе несколько презрительную манеру. Одна из ее соучениц вспоминала инцидент на уроке рукоделия. Нужно было шить ночную сорочку. Каждая ученица должна была принести свой материал. Все принесли что-то более или менее заурядное, а Горенко – какую-то необыкновенную ткань, широкую и полупрозрачную. Учительница сделала замечание: "Это же надеть будет неприлично!" "Вам – может быть, – невозмутимо ответила девочка, – но не мне". Серьезных последствий, правда, инцидент не имел, – в общем-то гимназистка Горенко была на хорошем счету. "В гимназии училась разно: в младших классах – плохо, в старших – хорошо" – вспоминала она (Pro domo sua. С. 180).
Веселой дерзостью ее натура не исчерпывалась. Та же соученица вспоминала и совсем другое: "В церкви полумрак. Народу мало. Усердно кладут земные поклоны старушки-богомолки, истово крестятся и шепчут молитвы. Налево, в темное приделе, вырисовывается знакомый своеобразный профиль. Это Аня Горенко. Она стоит неподвижно, тонкая, стройная, напряженная. Взгляд сосредоточенно устремлен вперед. Она никого не видит, не слышит. Кажется, что она и не дышит. Сдерживаю свое первоначальное желание окликнуть ее. Чувствую, что ей мешать нельзя. В голове опять возникают мысли: "Какая странная Горенко! Какая она своеобразная!"" (воспоминания В.А.Бар в кн. "Воспоминания об Анне Ахматовой". М., 1991. С. 28 – далее ВА).
Окончив гимназию, осенью 1907 г. Анна Горенко поступила на юридический факультет Высших Женских курсов. Из предусмотренных программой дисциплин ей нравились только история права и латынь, изучение которой подспудно способствовало формированию будущего ахматовского "классицизма". В те же годы она увлекалась французскими символистами, впитывала и достижения современной русской поэзии, знакомясь с творчеством Брюсова, Блока, Белого, Кузмина и др.
Несколько раз к ней приезжал Гумилев, неотступный в решимости завоевать сердце своей "русалки". "Бесконечное жениховство Николая Степановича и мои столь же бесконечные отказы, наконец, утомили даже мою кроткую маму и она сказала мне с упреком "Невеста неневестная", что показалось мне кощунством. – писала Ахматова. – Почти каждая наша встреча кончалась моим отказом" (<Листки из дневника> Собр. соч. Т. 5. С. 127). Так продолжалось до начала 1910 г.
По поздним записям Ахматовой вообще невозможно понять, что все-таки в конце концов заставило ее дать согласие стать женой Гумилева. Она болезненно воспринимала почти все, что было написано о поэте эмигрантскими мемуаристами, и с негодованием относилась к попыткам истолковать их отношения. В.С. Срезневская, следуя установкам Ахматовой, говорит, что в ее лирике Гумилев не отразился, в то время как у него образ жены маячит вплоть до последних стихотворений. Однако ранние стихи Ахматовой позволяют усомниться в этом утверждении – в них отчетливо запечатлелось робкое, стыдливое, полное сомнений, но все-таки вполне определенное чувство молодой девушки.