Смекни!
smekni.com

Христианство в былинах: наслоение или почва? (стр. 1 из 3)

Л.Р.Прозоров

В последнее время вновь в немалом количестве появляются публикации, призванные доказать, что идеологической основой русских былин было православное христианство. В основном это статьи публицистов национал-патриотического толка (что, разумеется, не принижает их ценность, и, одновременно, не уменьшает ответственности авторов, т. к. круг читателей публицистики несравненно больше, чем у любой научной статьи, а уровень подготовленности - ниже).

Нельзя не уважать стремления покойного Иоанна Санкт-Петербургского и Ладожского послужить своей вере подобным образом; однако вполне правомерно будет задаться вопросом - с пригодными ли средствами была предпринята попытка достигнуть столь благородной цели? Не впал ли автор в излишнее полемическое преувеличение, говоря о православных основах былин? Нечестно было бы спорить с очевидными плодами увлеченности автора вроде утверждения о былинном богатырстве, как "монашеском служении"(1) . Слишком очевидна несостоятельность причисления к монахам (и даже сближения с ними) семейного Добрыни (состоявшего, кстати, во втором браке), "бабьего пересмешника" Алеши, Ильи Муромца, прижившего - очевидно, вне брака - сына и дочь; не стоит уж и вспоминать, что все перечисленные герои отнюдь не чурались пиров, и постоянно нарушали шестую заповедь Моисееву. Повторяю, оспаривать эти полемические увлечения отстаивающего свою веру человека просто нечестно.

Очень сложно согласиться и с тезисом В. В. Кожинова о том, что "в послереволюционное время усиленно насаждалось представление, согласно которому русские былины - это выражение-де чисто языческого бытия и сознания"(2) . Очень неясно, кто же насаждал это представление? В. Я. Пропп считал, что "эпос направлен против… мифологии, как мировоззрения"(3) , т. е. язычества. Его основной оппонент в былиноведении, Б. А. Рыбаков, относил историческую основу большинства былин к уже христианской эпохе X-ХIII вв.(4) , а над религиозной подоплекой русского эпоса вообще, похоже, не задумывался. Тем более что с точки зрения этого ученого, разница между христианством и язычеством не была, как известно, принципиальной (5) . Глашатаи же т. н. "научного атеизма" вроде М. И. Шахновича, заявляли, что "в русском эпосе отразилась идея освобождения народа от древнего язычества"(6) . Итак, к утверждению В. В. Кожинова можно присоединиться, лишь приняв расширенную, церковную трактовку "язычества", как всего нехристианского, в том числе и советского материализма, и "классового сознания", которое обнаруживал в былинах тот же Пропп. Не думаем, однако, что В. В. Кожинов имел в виду столь обширную трактовку этого термина.

Однако подобные увлечения и промашки православных публицистов не должны заслонять от нас поднимаемого ими серьезного вопроса о роли христианской составляющей в русских былинах. Ведь действительно, отрицать ее наличие невозможно - в текстах былин достаточно часто упоминаются реалии христианской эпохи - нательные кресты и иконы, церкви и монастыри, попы и монахи и т. п. Говорится о "вере православной", церковных заповедях и тому подобных реалиях. Правда, к этой теме следует подходить с осторожностью. Сознание современного исследователя, преимущественно секуляризированное и агностическое, часто вне зависимости от его самоопределения, как "христианина", способно воспринять, как специфически языческие или специфически христианские, черты, общие любому религиозному сознанию. Так, легко увидеть влияние христианства в "гласе небесном", часто появляющемся в былинах о Добрыне Никитиче(7) . Однако раздающийся с небес голос, сообщающий герою необходимую информацию, встречается, например, в древнеиндийской литературе(8) , где трудно предположить христианское влияние, и весьма редко, чтобы не сказать - никогда, появляется в библии и житиях святых. Но в любом случае перед исследователем былин встает вопрос, - является ли все это, так сказать, почвой былин, их идейной основой, изначальной органической составляющей русского эпоса или наслоением, терминологическим флером, прикрывшим гораздо более древний слой.

Ответ на этот вопрос потребует, прежде всего, выяснения правомерности его постановки. Известны ли примеры "ассимиляции" средневековым христианским сознанием дохристианских по происхождению эпических преданий?

Подобные примеры немедленно находятся в западной Европе. Это британская артуриана, в которой полулегендарный король предстает идеальным католическим государем, его рыцари - добрыми христианами. А между тем стоит обратиться к житиям британских святых - современников "короля былого и грядущего" - Гильдаса, Кадока, Карантока и Падарна, как образ благочестивого короля, несшего в битве "на своих плечах крест господа нашего Иисуса Христа", постоянно внимающего епископу Кентерберийскому и посылающему рыцарей на поиски чаши с кровью Христа, рассеивается. В житиях Артур - язычник, заклятый враг церкви, разоритель монастырей(9) .

Не менее выразительны перемены, произошедшие в эпосе германских народов. В скандинавской "Саге о Вольсунгах" и германской "Песни о Нибелунгах" описываются одни и те же события, одни и те же герои. Однако, в христианской "Песни о Нибелунгах" "чудесным образом" исчезают языческие боги-асы, активно вмешивавшиеся в ход скандинавской саги, валькирия Брюнхильд превращается в королеву-богатырку Брунгильду, зато появляются отсутствовавшие в ней церкви, капелланы, упоминания об обеднях и т. д..

Так, знаменитая "ссора королев", в "Песни…" происходящая у дверей собора(10) , в саге происходит во время совместного (ритуального?) купания(11) .

Однако подобные примеры показывают лишь принципиальную возможность подобного рода "подмены ценностей", неизбежной при устном бытовании архаичного эпоса в христианском, или, по крайней мере, христианизированном обществе Средневековья. Для нашего же вопроса требуются конкретные примеры, позволяющие судить о таких же процессах, происходивших в русском былинном эпосе.

И подобные примеры действительно существуют.

Одним из знаковых моментов былинного эпоса с точки зрения православных авторов является сцена покушения на Илью Муромца его сына - Сокольника. Копье преступного сына ударяется о крест (обычно фантастически тяжелый) на груди спящего богатыря и отскакивает. Сцена действительно выразительная. Но на Северной Двине записан любопытный вариант этой былины, где крест отсутствует:

Прилетело копье Илье во белы груди:

У Ильи был оберег полтора пуда(12) …

Вариант записан в первой половине XIX, так что влияние советского атеистического сознания на сказителя следует исключить. Также следует исключить и возможность замены "оберегом" креста в тексте былины. Замена могла произойти только в другом направлении. В глухом углу Русского Севера сохранился исходный вариант былины, в то время, как большинство сказителей заменило уже непонятный "оберег" на хорошо знакомый крест.

Сохранился еще один довольно яркий переходный момент: когда рать "татар" подступает к Киеву, Владимир собирается бежать, но княгиня Апраксея советует ему:

Ты пойди-тко-сь во божью церковь,

И ты молись богам нашим могуциим(13) .

Не менее очевидно, что исконные здесь - "могучие Боги", а церковь появилась позднее.

Гораздо полнее документирован переход к христианской символике и терминологии в сравнительно поздней былине из Новгородского цикла - былине "Василий Буслаев молиться ездил".

В наиболее полных - и, на наш взгляд, наиболее поздних - вариантах этой былины рассказывается, как Василий Буслаев отправляется на покаяние в Иерусалим. При этом произносятся знаменитые слова: "смолоду много бито-граблено, под старость надо душу спасти", хотя по былине трудно сказать, что герой близок к старости. Это холостой удалец, предводитель такой же неженатой молодежи(14) . В большинстве вариантов Василий приплывает в Иерусалим из Новгорода на корабле, и путь его подробно не описывается. Реже встречается весьма невнятное описание, в котором Василий, пройдя знакомым русским купцам с IX века(15) путем, плывет по Волге в Каспийское море, а оттуда, опять-таки непонятным способом проникает в Иерусалим(16) . Тут остается согласиться с Проппом, "что былина эта сложилась и пелась не в паломнической среде, где пути на… Иерусалим были очень хорошо известны"(17) . Однако гораздо больший интерес представляет третье описание пути Буслаева, в котором герой направляется вниз по Волхову, в Ладогу и, через Неву, в Виранское или Веряжское (Балтийское) море(18) . В некоторых вариантах такого маршрута Буслаев даже не попадает ни в какой Иерусалим; о нем и не упоминается. Роковая встреча с "бел-горюч камнем" с запрещающей надписью и вещей мертвой головой происходит посреди "Веряжского моря"(19) .

Но следует учитывать, что на Балтике действительно располагался остров, значение которого в славянском язычестве вполне сопоставимо со значением Иерусалима в христианском мире. Это Рюген со священным городом Арконой(20) . На нем немало белых скал, а языческий культ балтийских славян, крупнейшим центром которого была Аркона, включал отсечение голов жертв и сохранение их(21) . Собственно, отдельное хранение черепов характерно для славянского языческого культа в целом, для западнославянского в особенности(22) . Возможно, это связано с кельтским влиянием (23), столь ощутимым у славян вообще и у балтийских славян в особенности(24) . Допускаем также и более глубокие корни этого обычая - древнеевропейская культура мегалитов также отличалась обычаем хранить в святилищах черепа(25) . Так соединяются воедино "бел-горюч камень" и голова из былины. Еще в конце XI века из крещеной за два столетия до того Чехии на Рюген прибывали пилигримы за оракулами(26) . Вполне допустимо и плавание на Рюген новгородских удальцов, и плавание такое по своему значению могло быть сопоставимо с посещением Иерусалима, которым и заменилось, очевидно, в былине, когда древняя религия окончательно отошла в прошлое, Аркона была разрушена, а сам Рюген стал германским. Это тем более вероятно, что балтийско-славянское происхождение новгородцев ("людие новгородские от рода варяжска до днешнего дни") доказано надежно и твердо на основе лингвистических, археологических и антропологических данных(27) ; что новгородский архиепископ Илья в 1166 году говорил священникам, что "наша земля недавно крещена" и поминал "первых попов"(28) , а за век до того в самом Новгороде при столкновении языческого волхва с епископом на стороне последнего оказался только пришлый князь со своей дружиной(29) ; что, наконец, Рюген был просто ближе к Новгороду, чем тот же Иерусалим или даже Царьград, а сам Новгород был ближе к Рюгену, чем Чехия.