Хотя в Англии быстрый осознанный рост государственности способствовал объединительной политике ее короля, на Британском острове (Альбионе, как его называли) оставались места, на которые не распространялись ни королевская власть, ни закон. Право своих предков, наследников античной Римской империи, на верховную власть над всеми правителями Британии, на которую некогда претендовала династия Вессекса, английские короли так и не реализовали на практике, но никто и не думал всерьез оспорить это право. Однако Эдуард придавал гораздо больше внимания этому притязанию, чем кто-либо из его непосредственных предшественников. Он никогда не разделял желаний отца и деда возвратить себе нормандские и анжуйские вотчины в Северной Франции, хоть и был наполовину французом. За исключением Гаскони, Эдуард жаждал установить свое господство только над Британскими островами. Воспитанный в утонченных традициях легендарного короля Артура и его рыцарей, которых почитали за защитников Британии и римского запада, король считал себя его наследником.
Однако настоящие потомки воинов Артура воспринимали Эдуарда совсем по-иному. Для кельтов западной Британии он был просто королем саксов, которые убивали и грабили их прародителей. Он был сеньором вооруженных французских всадников, которые, научив саксов дисциплине, воздвигли так много английских аванпостов в долинах центрального и южного Уэльса. Для свирепых племен, живших за Северном, каменные замки нормандцев были столь же чужими, как и лагеря римских легионеров тысячелетие назад.
При этом кельтам было чуждо осознание общих интересов, которое нормандские короли и Плантагенеты пробудили в своих английских подданных. Население уэльских и шотландских нагорий до сих пор хранило преданность племенам и их вождям. В низинах Шотландии англо-нормандские бароны, институты и династия способных князей создали в последнее столетие зародыш феодального королевства на незавоеванном полуострове, покрытом торфяными болотами и горными цепями, который римляне называли Каледонией. Наследники пиратских князей, вторгшихся в ее западные пределы из Ирландии, исконных пиктских вождей и мелких кельтских «королей» некогда романизированного юго-запада, преемники короля скотов Кеннета Мак-Альпина дали имя всему этому дикому, пропитанному туманами региону, а вместе с ним и начало сплоченности, прежде неизвестной. За последующие пятьдесят лет они захватили даже поселения викингов в Сазерленде и Западные острова, упрочив свое господство. В период их правления почти полностью прекратились набеги на фермы и монастыри северной Англии. Они вели дружественную политику со своими родственниками и номинальными сюзеренами Плантагенетами и, прикрываясь своим великодушным нейтралитетом, навязали порядок беспокойным племенам земель и островов далекого севера и запада.
В Уэльсе все было по-другому. Разделенные по племенному и династическому признаку и расположенные гораздо ближе к сердцу англо-нормандской военной мощи, его южные и центральные долины были колонизированы вскоре после завоевания нормандскими авантюристами, которые подчинили валлийцев владычеству королей Англии, хотя и не прямому. От верхних областей Северна в Поуис до древних княжеств Дехеубарт и Морганви вдоль Бристольского канала крупнейшие маркграфы — Клэры и Мортимеры, Боэны и Фитцаланы, Браозы, Чеуорты и Гиффарды — правили огнем и мечом, либо с королевского позволения, либо своим умом. С помощью своих замков и рыцарей они господствовали в долинах этих земель, оставляя голые горы, покрытые вереском, кочующим кельтским племенам, занимающимся овцеводством.
Ибо они глубоко проникли только в долины. Вокруг же, как и тысячу лет назад, текла древняя жизнь горной Камбрии — жизнь пастухов и воинов.
Горцы жили набегами, разводили овец и крупный рогатый скот. Летом они пасли свои стада на пастбищах на холмах или hafod, зимой — в долинах или hendre. Эта скудно населенная местность была настолько дикой, что паломничество к Св. Давиду по своему риску и трудности приравнивалось набожными англичанами к паломничеству в Иерусалим. Редкие маленькие города ради собственной безопасности жались к замкам маркграфов; церкви, приземистые и аскетичные, занимавшие тактически выигрышные места, напоминали форты. Мелкие племенные «короли» или brenins проводили лето, нападая друг на друга и на саксов, а долгими зимними днями наслаждались балладами бардов, ностальгически воспевавших старые славные времена под аккомпанемент арф. На белых лошадях, с золотыми ожерельями на шеях, окруженные отрядами юных воинов и гордые воспоминаниями о древних победах, они считали «позором умереть в собственной постели и честью пасть на поле битвы». Каждую весну члены клана собирались и шли по затерянным в заоблачной высоте тропам над долинами, чтобы внезапно напасть на поселения вражеских племен или на обособленные английские фермы, как повелось с древнейших времен.
Маркграфы долгое время позволяли валлийцам вести такой древний образ жизни, полный войн и раздоров, не позволявший им объединяться против английских наместников. Только когда власть в Англии была слабой или королевство переживало период раздробленности, валлийцы предпринимали согласованные попытки выгнать англо-нормандских лордов из страны. Но вне своих каменных стен маркграфам редко удавалось взять верх над племенами с холмов. На грабежи и поджоги они нередко отвечали тем же, и так как их собственные фермы тоже были заманчивой добычей для других, все это воспринималось философски. В свою очередь, маркграфы слились с туземной жизнью Уэльса. Они заключали браки с дочерьми местных вождей и нередко вставали на их сторону в племенных стычках. Неудобства, связанные с набегами и сезонными войнами, с лихвой искупались свободой, которой маркграфы наслаждались вдали от изъезженной судьями Англии, творя свой собственный, а не королевский закон. Такой независимостью не пользовался больше ни один лорд в островном владении Эдуарда. Ни одно предписание не вторгалось в их свободы, и ни один призыв не простирался в их суды. Маркграфы содержали собственные армии, чтобы совершать набеги на земли соседей и охранять свои собственные, так же, как Плантагенеты в прошлом сделали феодализм политической смирительной рубашкой для своего воинственного класса.
Точно так же прижились и стали частью жизни Уэльса цистерцианские монахи и их монастыри. Одиночество и аскетизм цистерцианцев напоминали примитивным жителям холмов жизнь их собственных ранних евангелистов.
Для валлийцев XIII века, говорили, аббат-цистерцианец казался Св. Давидом или Св. Тейло, вернувшимся с небес на землю. Несмотря на свою принадлежность к латинской церкви, на храмы, которые строили для них маркграфы и валлийские князья, цистерцианские монастыри в Уэльсе были гораздо ближе к кельтской, чем романской культуре, все более приспосабливаясь к традиционному образу жизни кельтов, для которых личное благочестие и преданность своему племени имели большее значение, чем догма и единообразие международного порядка. Как маленькие Лантвит и Лланкарфан веками были в тени Рима, так Тинтерн и Мергем, Абби Дор и Страта Флорида, Аберконуэй и Балле Крукис в новую эпоху стали творцами церковного великолепия Рима. Пока они формировали центры местной культуры и учености, они также помогали Уэльсу приобщиться к миру христианства и платить за это мирным сосуществованием с более спокойными соседями.
Если бы не случай, вливание Уэльса в англо-нормандское королевство могло бы произойти с наименьшим принуждением, как, например, было с кельтским Корнуоллом. В 1237 году, со смертью последнего наследного графа, корона утратила величайшее из владычеств маркграфов — палатинат Честера, чьей исторической функцией было охранять равнины Чешира и Шропшира от набегов со стороны Сноудонских холмов. Несмотря на официально узаконенное автономное существование, управление Честером перешло в руки королевских чиновников, которые, будучи воспитанными в строгих традициях казначейства и общего права, питали отвращение к освященным временем кимрским обычаям, таким, как кража скота и кровавые междоусобицы. А напротив них, через маленькие поросшие лесом холмы, неопределенного владычества, лежало княжество Гвинед, последнее из древних независимых «королевств» Уэльса, единственное место, где охраняемый обрывами Сноудонии существовал королевский суд Уэльса, корпус валлийского закона, осуществляемого местными судьями, и очаг настроений не только племенных, но и народных.
Веком ранее, после гражданских войн Стефана и Матильды, другое полунезависимое валлийское княжество расцвело на южных берегах Кардиганского залива под управлением Риса ап Груффита, князя древнего рода Тьюдур или Тюдор. Захватив Кардиганский замок у маркграфа Роджера де Клэра, он удерживал его, то противодействуя, то раболепствуя перед Генрихом II, чье превосходство он признавал и чьим наместником себя провозгласил. В 1176 году, на рождественском пиру, он созвал первый зарегистрированный eisteddfod, в котором представители каждого региона Уэльса оспаривали право на корону бардов в музыке и поэзии.
После смерти Риса его владение распалось, и главенство над местными вождями перешло к наследникам его противника с севера, Оуэна князя Гвинеда. Внук Оуэна, Ллевелин ап Иуорт — Ллевелин Великий, как его называли барды, — воспользовался трудностями короля Иоанна, чтобы захватить территорию маркграфа в верховьях рек Ди и Северна, а позже, став на сторону своих собратьев — главных держателей в Англии, добился уступок у короны. По его настоянию в Великую Хартию вольностей были включены еще три статьи. Одно время он даже захватил Шрусбери и контролировал две трети валлийских земель, вызвав прилив национальной гордости в своих соплеменниках. Однако, сознавая их неисправимую склонность к сепаратизму, он не делал попыток щеголять своей властью и, распределив свои завоевания между мелкими вождями, пожелал царствовать над сердцами своих валлийцев, нежели над их землями. Осознав силу воссоединенной Англии, он принес оммаж за Гвинед молодому королю Генриху III и прожил остаток своих дней в мире и спокойствии.