Смекни!
smekni.com

Кооперация в условиях НЕПа (стр. 7 из 13)

Только за последние пять месяцев произошло некоторое увеличение показателей: средний размер вклада на одного члена достиг 1 р. 50 к., а удельный вес этого источника – 2% баланса. Для сравнения сообщим, что в дореволюционной кооперации по состоянию на 1 января 1914 г. удельный вес вкладов в ее балансе достиг 51,5%; средний размер вклада на одно товарищество составил 16428 р., на одного члена – 25,4 р., что соответственно в 26 и 17 раз больше максимальных из приведенных в табл. 25 цифр за 20-е годы.

Среди причин слабого поступления вкладов первенствующее значение, наряду с такими, как недостаток свободных средств у крестьян и недоверие к кооперации, приобрела боязнь «высветиться» наличием денег и быть зачисленным в «зажиточно-кулацкую верхушку» со всеми вытекающими из этого последствиями. Тем более опасно было получать проценты на вклады, что уже тогда оценивалось как нетрудовые доходы и грозило лишением избирательных прав.

Еще в 1919–1920 гг. была практически сведена на нет многолетняя практика распределения среди членов кооперации прибыли от реализации их продукции и другой хозяйственной деятельности, что привело к потере важного стимула участия членов в кооперативной деятельности. Распределение среди своих членов кооперативных доходов не было легализировано и после перехода к нэпу. Позднее стала практиковаться выдача кооперативным организациям, принимавшим участие в заготовках сельхозпродукции для государства, так называемых «кооперативных доплат». «Доплаты» эти были не дележом прибыли, как это должно иметь место в кооперативной организации, а своего рода добавкой к твердой цене. Они начислялись кооперативным центрам, которые в свою очередь часть из них перечисляли союзам, а последние – товариществам. Принципы и четкий порядок распределения «доплат» так и не были разработаны; в 1926 г. еще велись дискуссии о том, как это надо делать.

Данных о сумме доплат, достававшихся товариществам, а тем более непосредственно их членам – сдатчикам продукции, не удалось выявить, однако из общих цифр очевидно вытекает, что рядовому крестьянину – сдатчику продукции вряд ли перепадало более 1–2 рублей.

К середине 20-х гг. сложилась парадоксальная ситуация. К этому времени утвердилась государственная монополия на большинство заготовляемых сельхозпродуктов. Кооперация была ограничена «частоколом» твердых цен на закупку у крестьян продуктов их труда, выше которых, как правило, она не могла платить. С другой стороны, в то время еще легально функционировал частный рынок, где цены были свободными и частный покупатель готов был платить крестьянину более высокую цену. Предполагалось, что «кооперативные доплаты» будут побуждать крестьян продавать свою продукцию кооперативу. Однако, как свидетельствуют приведенные выше цифры, даже такая паллиативная мера не получила распространения. Один из партийных деятелей в кооперации, зам. председателя правления Сельскосоюза М. Беленький вынужден был признать, что этот метод получил «лишь частичное и крайне недостаточное применение». В качестве выхода из положения он предлагал заменить «доплаты» «специальными формами премирования кооперативных сдатчиков». Однако вскоре был найден более «кардинальный» метод – началось насильственное изъятие сельскохозяйственной продукции у крестьян, а затем – «раскулачивание».

Как следует из вышесказанного, в процессе восстановления сельскохозяйственной кооперации в наибольшей степени деформировались те ее элементы, которые составляли основу функционирования кооперации как компонента рыночных отношений. Это и не скрывалось. В официальных документах того времени открыто провозглашалось, что цель кооперации – «высвободить» крестьян из системы рыночных отношений и вовлечь их в систему «планового регулирования», а степень продвижения по этому пути отражает якобы «зрелость» самой кооперации. Как писал тот же М. Беленький, вся беда состоит в том, что кооперация только начинает переход от одной системы к другой, «едва нащупывает правильные пути перехода от свободных рыночных отношений к плановой связи с госпромышленностыо и другими отраслями народного хозяйства».

Описанные выше отклонения от кооперативных норм не приобрели еще необратимый характер – это были только «милы» замедленного действия и могли быть преодолены на основе здравого смысла в ходе пока еще в целом поступательного развития кооперации. Главная же опасность состояла в том, что наряду с такими «минами» над кооперативным движением нависли две мощные «таранные машины», которые в любой момент могли обрушиться на кооперацию, сокрушив ее до основания. Первая из них – это система финансовых рычагов, вторая – система партийного управления кооперацией.

Хотя отправление сельхозкооперацией кредитных функций, как в форме создания специальных кредитных товариществ, так и другими формами объединений, было в конце концов дозволено в январе 1922 г., необходимых условий для этого не создавалось. Да и объективные факторы начального периода нэпа не благоприятствовали этому. Однако главное препятствие оказалось воздвигнутым позднее, когда этот важнейший для крестьян вид кооперативного обслуживания стал понемногу прокладывать себе дорогу. К концу 1923 г. число чисто кредитных кооперативных товариществ достигло 1050 при 160 тыс. членов, а в течение этого года кредитные функции стали выполнять еще и 2800 сельхозтовариществ с 300 тыс. членов. Охват крестьянских хозяйств обоими видами кредитного обслуживания едва достиг 1/20 дореволюционного уровня. Государство приняло решительные меры, чтобы все дело кредитования деревни сосредоточить в своих руках непосредственно или путем подчинения кооперативных кредитных объединений. Оно понимало, что выпустить из рук кредит – значит выпустить власть и над кооперацией, и над крестьянством в целом.

В течение 1922 – 1924 гг. ускоренными темпами формируется мощная государственная система кредитования деревни, возглавляемая Центральным банком сельскохозяйственного кредита (ЦСХБ). По состоянию на 1 октября 1924 г., под началом ЦСХБ уже функционировали 3 республиканских банка, 50 областных и губернских обществ с–х. кредита (тоже государственных объединений) с 130 отделениями на местах. Выдача кредитов осуществлялась подразделениями этой системы или непосредственно или через первичные кооперативы и местные союзы по усмотрению, выбору и на условиях, определявшихся ЦСХБ. Так сформировалось государственно-кооперативная система кредитования деревни, в которой кооперативному компоненту отводилась роль технического исполнителя государственных команд: кому, сколько, когда, на каких условиях выдавать кредит или не кредитовать вообще.

Еще более зловещей оказалась система партийного управления кооперацией. Когда внедрялись «назначенцы» ЦК РКП(б) в правления Сельскосоюза и Всекооппромсоюза, казалось, что речь идет о наблюдении за общей стратегией кооперативного движения. Однако с конца 1922 г. и особенно с начала 1923 г. осуществляется переход к установлению жесткого контроля над всей кооперацией – от всероссийских центров до первичных организаций, глобальному «овладению» всей кооперацией, «внедрению» в нее «партийных сил», к планомерному устранению из ее руководящих органов неугодных этим «силам» лиц.

Всю эту работу берет на себя учраспредотдел ЦК РКП(б), позднее переименованный в орграспредотдел. Его опорными пунктами стали учраспреды при Центросоюзе и Сельскосоюзе, а затем и при других крупных центрах и союзах, которые формально считались подразделениями кооперативного аппарата и, следовательно, содержались за счет членов кооперации, а фактически являлись частью учраспреда ЦК и работали под его непосредственным руководством.

Проводниками тактики «овладения» были и коммунистические фракции, среди которых первое место по значимости при решении этой задачи отводилось объединенной фракции центров сельскохозяйственной кооперации (Сельскосоюз, Льноцентр, Союзкартофель). В ее состав вошло 35 коммунистов – членов правлений, советов и ревкомиссий этих центров. Фракция по существу представляла собой продолжение аппарата ЦК и его учраспреда, проводила его кадровые решения, минуя райкомы и МК РКП(б). Без одобрения фракции, а через нее и отдела ЦК пи одно назначение и перемещение ответственных работников кооперации не могло осуществиться. Постоянно действующие парторганы кадрового воздействия на кооперацию создавались и в республиках и губерниях.

Если в 1922 г. власти еще довольствовались относительно небольшим числом вводимых в кооперативные органы представителей партии, подчеркивая, что она «сознательно» проводит линию на деловое сотрудничество и «меньшинство в правлениях» с предоставлением «беспартийным кооператорам» более половины мест, то в 1923 – 1924 гг. отказались от «ложной скромности» и смело «перешагнули» 50%-й рубеж. В правлении Сельскосоюза удельный вес членов РКП(б) составил в 1923 г. уже 50% (5 из 10), в 1924 г. – 58,3% (7 из 12); в правлении Всекопромсоюза первоначально было 3 коммуниста из 7, в 1924 г. число коммунистов осталось прежним, но правление было уменьшено до 5 человек, и их удельный вес составил уже 60%. Что же касается Центросоюза, то еще в 1920 г. в правление были введены только коммунисты. В 1922 г. пошли на «уступку:» из 15 мест три отдали «беспартийным кооператорам». В 1924 г. ее посчитали, видимо, чрезмерной: довели число членов правления до 18 при сохранении за «беспартийными» тех же трех мест.

Если же взять выборные органы всероссийских центров кооперации в целом (правления, советы, ревкомиссии), то за один год «прогресс» выглядит следующим образом: на 1 марта 1923 г. из 261 избранного в эти органы коммунистов было 115 (44,03%), на 1 марта 1924 г. – из 322 избранных членов РКП(б) 198 (61,48%), рост абсолютный в 1,7 раза, относительный в 1,4 раза.

Может быть, в то время считали, что такой «прогресс» – следствие восторженного отношения членов кооперации к коммунистам, которым они отдают свои голоса на выборах чуть ли не с «визжанием от восторга»? Прямых указаний о такой реакции не обнаружено. А вот о том, что ждали противоположной, с циничной откровенностью говорит один из партийных документов (октябрь 1923 г.): «Несмотря на столь значительное и быстрое проникновение коммунистов в правленческие органы с.-х. кооперации, этот процесс прошел в общем и целом совершенно безболезненно: не замечалось до сих пор ни ухода крестьян из кооперации, ни замедления в развитии и росте товариществ. Также удалось сохранить в кооперации наиболее деловую часть старых кооперативов, без сколько-нибудь заметного саботажа и упадка энергии со стороны последних». Нельзя не заметить элементы наглого бахвальства и самодовольства тем, что отрицательная реакция крестьян и кооператоров была не очень сильной (мол, «проглотили горькую пилюлю молча»); однако ко времени составления документа «внедренческая» работа только разворачивалась и почти еще не коснулась низовой сети. Но там, где это произошло, реакция была однозначной, о чем сообщает тот же документ абзацем ниже: «Отлив крестьян из кооперации все же имел место в отдельных организациях, перешедших к коммунистам, в связи с хозяйственным провалом последних».