Распространение радикальных стремлений в молодежи, в связи с польским восстанием и петербургскими пожарами 1862 г., произвело сильное впечатление как на руководящие сферы, так и на часть общества. Начинается реакция; появляется желание затормозить дело реформ. Катков отказывается от либеральной программы и становится глашатаем обуздания и подавления прогрессивных стремлений. В среде молодежи господство получает не серьезный радикализм "Современника", а поверхностный, кричащий, внешний радикализм "Русского Слова". Центральной фигурой является теперь Д.И. Писарев (1841 - 68), благодаря несравненному блеску его стиля и несравненной легкости его литературной манеры. В 3 - 4 года напряженной деятельности он подверг смелому анализу весь строй старых понятий.
Пересмотрев кодекс старой морали, старой эстетики и старой науки, он пришел к полному разрушению прежнего "идеалистического" миросозерцания и старался заменить его миросозерцанием "трезвым", достойным "развитой личности" и "мыслящего реалиста". Он не убоялся посягнуть на славу величайшего русского поэта, отлично сознавая, что создает себе репутацию вандала. Искусство он отрицал, однако не вполне: он только не хотел признавать за ним первостепенного значения. Главным образом надо "полезное дело" делать, а как отдых можно себе позволить и искусством позабавиться. На место искусства Писарев ставил науку, но не все ее отделы, а исключительно естествознание. Боясь чар "идеализма", он даже Грановского причислил к "сиренам", сладкий глас которых может сбить с пути истинного реалиста. Однако его проповедь "разумного эгоизма" не только не привилась, но подкопала все здание утилитаризма - подкопала именно своей нравственной несостоятельностью. Одни взгляды на искусство не в состоянии никого дискредитировать: Лев Толстой еще с гораздо большей резкостью уничтожает эстетику, всю изящную литературу и в частности Пушкина, - и это нимало не ослабляет "толстовщину". "Писаревщина" пала потому, что в основе ее "разумного эгоизма" лежало не общественное благо, не самопожертвование, а принцип индивидуального благополучия. Тот же принцип масса читающей публики находила и в романе Чернышевского: "Что делать". Суровая фигура аскета Рахметова и великодушный поступок Лопухова, покидающего родину, чтобы дать возможность любимой им жене сойтись с человеком, которого она полюбила, казалось, ясно говорили о первостепенном значении самопожертвования в общественной и личной жизни; но внимание большинства читателей сосредоточилось по преимуществу на героине романа, Вере Павловне, с легким сердцем принимающей приносимые для нее жертвы и видящей ряд розовых снов. Отсюда весьма кратковременное, но очень яркое отклонение от идеалов Добролюбова и Чернышевского-публициста, которое чаще всего характеризуется тургеневской кличкой "нигилизм".
У Тургенева, однако, воплощение нигилизма, Базаров - человек, во всяком случае, крупный, весьма мало напоминающий тех крикливых адептов "новых идей", радикализм которых, главным образом, в том и выражался, что мужчины носили длинные волосы, а женщины их стригли. Фальшь многочисленных "противонигилистических" романов и повестей, появившихся в середине и конце 60-х годов, заключается не в том, что лохматые, нечесанные, грязные мужчины и утратившие всякую женственность девицы выдуманы: они несомненно были и несомненно оскорбляли тонко чувствующих людей, - но надо было понять, что ко всякому массовому движению примешиваются умственные и нравственные подонки, имеющие слишком мало общего с истинными выразителями движения. Базаровым нигилизма в литературе был Писарев: нигилизм вульгарный, внешне крикливый и неглубокий выразился в других деятелях "Русского Слова". Самая характерная фигура между ними - Г.Е. Благосветлов, редактировавший журнал до его закрытия в 1866 г., а затем основавший "Дело". Умственным созданием его был В. Зайцев, часто заставлявший о себе говорить резкими выходками и яростным ниспровержением всяческих авторитетов. Это он сказал, что "юнкерская" поэзия Лермонтова пригодна только для чахоточных барышень. Целый ряд подобных выходок был высказан в редакционных собраниях Благосветловым, а Зайцев их только изложил на бумаге.
Таким же разрушителем был полковник Н.В. Соколов (умер эмигрантом в 1880-х годах), помещавший в "Русском Слове" статьи политико-экономического характера. Серьезное противодействие поверхностному радикализму "Русского Слова" нападки консервативных и умеренных органов оказать не могли: они только обостряли отрицательное направление. "Современник" попытался образумить Писарева и других деятелей "Русского Слова", доказывая, что они вредят успеху того миросозерцания, во имя которого ополчаются, что они не реалисты, а лжереалисты, что они ополчаются против метафизической философии, не зная ее и потому не умея указать ее действительно слабые стороны, и т. д. Но "Современник" не вышел победителем из этого спора, потому что не мог выставить бойца, равного Писареву. Добролюбов умер, Чернышевский, в 1862 г. арестованный и в 1864 г. осужденный, выбыл из рядов действующей литературы, а заменивший его и Добролюбова М.А. Антонович не стоял на высоте положения. Он был сух и рассредоточен, а надо было покорять не столько ум, сколько сердце. Еще важнее то, что он сам был такой же "разноситель", как сотрудники "Русского Слова". Когда появились "Отцы и дети", он выступил против Тургенева со статьей: "Асмодей нашего времени", в которой приравнивал первого писателя к обскуранту Аскоченскому и доказывал, что Базаров есть клевета на молодое поколение. Позже (1868) Антонович написал неслыханно-резкий памфлет против Некрасова. В полемике против "Русского Слова", которую вел Антонович в 1864 и 65 годах под псевдонимом "Постороннего сатирика", он был прав по существу, но на публику поток ругательств и взаимных изобличений производил крайне тягостное впечатление и не мог не уронить престижа обоих журналов.
Больше всего "раскол между нигилистами" доставлял удовольствия многочисленным уже тогда врагам новых стремлений и молодого поколения. От недавнего единодушия теперь не осталось уже ни малейшего следа; литературно-общественная мысль распадалась на ряд партий и фракций. Крайнюю правую составляли обскурантская "Домашняя Беседа" В.И. Аскоченского и крепостническая "Весть" Скарятина . "Домашняя Беседа" была более забавна, чем сердита, и ее только вышучивали, но за "Вестью" стояла опасная по своим связям общественная группа, и с ней надо было полемизировать серьезно. Самым опасным врагом прогрессивных течений являлись "Московские Ведомости", в 1863 г. перешедшие к Каткову и под его талантливым редакторством (при значительном содействии П.М. Леонтьева ) превратившаяся в орган первостепенной политической важности и огромного влияния.
Когда польское восстание было подавлено, они начинают создавать ряд новых опасностей, причисляя к ним, одну за другой, все великие реформы императора Александра II. Другой орган Каткова - "Русский Вестник", совершенно утратив свой прежний характер, становится главным приютом "противонигилистической" беллетристики. Начав с облеченных во все формы уважения к противнику "Отцов и детей", "Русский Вестник" дает своим читателям "Взбаламученное море" Писемского, "Марево" В.П. Клюшникова , ряд романов Лескова-Стебницкого и Всеволода Крестовского, где "нигилисты" - в лучшем случае дурачки, а большей частью - воры, мошенники, грабители, убийцы и поджигатели.
Особенное положение в ряду литературно-общественных партий первой половины 60-х годов заняли так называемые "почвенники", сгруппировавшиеся около журнала "Время". Главными сотрудниками его были Аполлон Григорьев, Достоевский и Страхов. Уже одно присутствие Аполлона Григорьева в роли первого критика делало журнал как бы продолжением "молодой редакции "Москвитянина"": лозунг близости к народной "почве" прямо вытекал из "органической" критики Григорьева. В политическом отношении "Время" держало себя солидно с лучшими органами прогрессивной мысли, горячо поддерживая все начинания эпохи реформ, вот почему было возможно появление во "Времени" нескольких стихотворений Некрасова и очерков Щедрина. Но журнал коренным образом расходился с духом эпохи по вопросу о народности, которую он понимал как полнейшее подчинение народному мировоззрению. Столь же коренными образом он расходился с той "соблазнительной ясностью", которую эпоха, на основе естествознания, вносила в вопросы сверхчувственного бытия. Главный полемист "Времени", Н.Н. Страхов (Косица), в своей позднейшей деятельности все теснее примыкал к тону "Русского Вестника".
У Страхова есть горячие поклонники, ставящие его очень высоко. Несомненно, это был критик и публицист очень образованный, любивший литературу и сделавший многие интересные пояснения к нашим писателям. С его именем не связано, однако, ни одно прочно установившееся толкование, которое могло бы считаться его неприкосновенным вкладом в историю русской критической мысли. Почти всю свою жизнь Страхов считал себя лучшим истолкователем Толстого, но как же он понимал его? Как философа смиренномудрия, как проповедника идеалов скромного семейного счастья и вообще как решительного врага всего того, что выработано радикальной русской мыслью. Это толкование теперь рухнуло бесследно. С конца 70-х годов Толстой становится предметом вражды для людей того направления, которого держался Страхов; выясняется притом, что основы позднейшего духовного облика Толстого заключались уже в первых его произведениях. Оригинальным проявлением уравнительных течений эпохи реформ было выступление на литературное поприще так называемого "разночинца". Литература первой половины века, даже в таких радикальных выразителях своих, как Бакунин и Герцен, была, за самыми малыми исключениями, дворянская. Теперь же вожди теоретической мысли и ряд новых беллетристов по происхождению принадлежат либо к духовенству, либо к мелкому чиновничеству.