И всё же Купер не желал мириться с таким концом. По прошествии пятнадцати лет он возвращается к любимому порождению своей фантазии, изображая молодость героя, то есть как раз те времена, когда он прокладывал тропинки и не задумывался, куда они приведут. Да и автор, наделённый, в отличие от персонажа, тяжёлым знанием будущего (то есть для него-то – настоящего), словно готов о нём попросту забыть. «Следопыт» и «Зверобой» – это чистая пастель, беспримесная поэзия, которую писатель находит не столько даже в фигурах и положениях, сколько в лике озёр, рек, горной гряды и, конечно, леса. На таком фоне и идиллия семейного счастья отличается удивительной органикой.
Вот теперь можно обратиться к «Последнему из могикан» – наверняка самой сильной вещи не только в пенталогии, но и во всём наследии Купера.
В этом романе, где описывается эпизод так называемой Семилетней войны (1757–1763), в результате которой англичане прибрали к рукам всю Французскую Канаду, масса захватывающих приключений, что, между прочим, сделало его любимым детским чтением. Да только книга эта не детская, и внутреннее напряжение её держится не просто на сюжете.
Купер первым, по существу, в американской литературе изобразил индейца. В «Пионерах» роль у него скорее сопутствующая, здесь же ключевая. Пушкин был прав, конечно, заметив в статье «Джон Теннер», что Чингачгук овеян неким романтическим флёром, лишающим его в немалой степени ярко выраженных индивидуальных свойств. Но, мне кажется, Купер к портретной точности не стремился. А если стремился, то не очень-то и преуспел. Зато получилось другое. За индейцем – целое племя, род, история со своими ритуалами, мифологией, речью.
Финал трагичен. Погибает, уходит “на угодья счастливой охоты” сын Чингачгука Ункас – последний из могикан, и с ним уходит могучий пласт человеческой культуры, в основе которой лежит родственная близость природе.
Но это трагедия, соприродная мифу, не знающему, собственно, границы между жизнью и смертью. Одно всегда чревато другим, и недаром Соколиный Глаз – Кожаный Чулок торжественно говорит, что мальчик этот ушёл лишь на время.
Ему дано это знание, потому и фигура получилась столь мощной и многомерной. Стрелок, охотник, разведчик, он в то же время воплощает корневой дух Америки времён её молодости и великих упований. Это здешняя личность и вместе с тем тоже мифологический герой, который писателю-романтику должен быть особенно близок.
Тема «Шпиона», пояснял Купер, – тема патриотическая. А в «Последнем из могикан» – другая тема. Человек перед судом природы – вот внутренний сюжет романа. Человек, которому не дано – но необходимо – дотянуться до её величия, порой и недоброго. Всё остальное – схватки индейцев с бледнолицыми, красочные одежды, ритуальные танцы – это потом.
Куперу не нравились, как говорится, гримасы американской демократии. Но тем сильнее тянуло его к истокам, к первородности Мечты. В этом смысле он был похож на Ирвинга, только на месте арабесок старшего романтика у Купера – эпическая мощь и, стало быть, эпическая боль.
И потому не исключено, что расхождение со своей страной – это на самом деле возвращение к своей стране, а тоска по ушедшему – тайная вера в продолжение, не имеющее конца.