Н. В. Колосницына
Среди русских поэтов мало кто так ненавидел всякий вид рабства, как Пушкин. В своем эссе "Прогулки с Пушкиным" А. Синявский весело заявил, что Пушкин "вбежал в литературу на тонких эротических ножках". Это остроумно, но едва ли верно. Легкой любовной лирике Пушкин действительно отдал дань очень рано, быстро осваивая творческий опыт Анакреона, Парни, Батюшкова. Но известность в широких кругах он приобрел стихами с ярким гражданским звучанием. Уже в одном из первых опубликованных стихотворений, "Лицинию", выражено кредо юного поэта: "Свободой Рим возрос, а рабством погублен". А ода "Вольность", хотя и не была опубликована, разошлась в списках по всей России. Поэтому вернее было бы сказать, что Пушкин влетел в литературу на крыльях вольнолюбивой лирики. Его творчество оказало большее влияние на русскую мысль, чем вся пропаганда декабристских обществ.
Любовь к свободе была заявлена Пушкиным сразу и очень смело. И не только в лирике. В первой же южной поэме ("Кавказский пленник") ее герой, разочарованный во всем, воодушевлен только идеалом свободы:
Свобода! он одной тебя
Еще искал в пустынном мире.
Страстями чувства истребя,
Охолодев к мечтам и к лире,
С волненьем песни он внимал,
Одушевленные тобою,
И с верой, пламенной мольбою
Твой гордый идол обнимал.
В этих стихах прочитывалось отношение к свободе всех русских людей, испытавших влияние освободительной войны против наполеоновского ига и не желавших мириться с рабством собственного народа. В оде "Вольность" видели прямой призыв к восстанию:
Питомцы ветреной Судьбы,
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
Именно поэтому Пушкин был признан "художественным выразителем идеологии декабризма" как самими декабристами, так и официальными советскими литературоведами 1930-х годов. Так же оценивала его и царская полиция, обнаружившая, что у каждого арестованного участника восстания 14 декабря хранились вольнолюбивые пушкинские стихи.
И все же что-то в Пушкине наиболее последовательных декабристов не устраивало. Вызывало недоумение, упрек, а то и прямое осуждение уже само поведение поэта. Его ближайший друг И. И. Пущин писал: "Между тем тот же Пушкин, либеральный по своим воззрениям, имел какую-то жалкую привычку изменять благородному своему характеру и очень часто сердил меня и вообще всех нас тем, что любил, например, вертеться у оркестра около Орлова, Чернышева и других: они с покровительственной улыбкою выслушивали его шутки, остроты...
Странное смещение в этом великолепном создании! Никогда не переставал я любить его; знаю, что и он платил мне тем же чувством; но невольно, из дружбы к нему, желалось, чтобы он наконец настоящим образом взглянул на себя и понял свое призвание"1 .
Не нравились декабристам и слишком вольные любовные стихи, которые, как им казалось, были недостойны высокого таланта поэта. Серьезным и требовательным к себе друзьям Пушкина постоянно хотелось воспитывать его по своему образу и подобию. Воспитывали и Пущин, и "первый декабрист" Владимир Раевский, и А. Бестужев, и К. Рылеев. От Пушкина требовали той же подчиненности жизни и творчества делу свободы, которой отличались сами декабристы. А он не подчинялся ни этому идеалу, ни своим более зрелым, как казалось, друзьям. В жизни Пушкин мог быть легкомысленным, увлекался и женщинами, и карточной игрой, и ссорами с кишиневскими боярами, и многим другим. "Спартанец" В. Раевский призывал Пушкина воспевать времена древней новгородской вольницы, "когда гремело наше вече" и сам народ был царем. Любовную лирику он вообще считал недостойной поэта:
Оставь другим певцам любовь!
Любовь ли петь, где брызжет кровь,
Где племя чуждое с улыбкой
Терзает нас кровавой пыткой.
"К друзьям в Кишинев"
Пушкин и пытался следовать этим советам, даже начал поэму и трагедию "Вадим" о древнем новгородском герое, борьбе с Рюриком, но дальше начала так и не пошел. И не только потому, что легендарный тираноборец был ему, с его стремительно развивающимся историческим сознанием мало интересен, но и потому, что русскую аристократию, которую имел в виду под "чуждым племенем" Раевский, никак не мог считать чужой для народа, так как и сам к ней принадлежал.
Суровые декабристские критики ждали от Пушкина острой сатиры на самодержавие, крепостничество; не найдя ее в первой главе "Евгения Онегина", А. Бестужев осудил роман за ничтожество главного героя. Пушкин не без раздражения возражал: "Твое письмо очень умно, но все-таки ты неправ, все-таки ты смотришь на "Онегина" не с той точки: Ты говоришь о сатире англичанина Байрона и сравниваешь ее с моею, и требуешь от меня таковой же! Нет, моя душа, многого хочешь. Где у меня сатира? о ней и помину нет в "Евгении Онегине". У меня затрещала бы набережная, если б коснулся я сатиры. Самое слово сатирический не должно находиться в предисловии" (10, 104)2 .
Вообще очень скоро выяснилось, что пушкинское понимание свободы и тем более задач поэзии было не только более широким, чем декабристское, но и просто иным. Пушкин хотел быть свободным от всякой идеи, какой бы возвышенной она ни была. Он был "врагом стеснительных условий и оков" и путь к духовной свободе видел в высокой культуре, образованности, в полной независимости от влияний, в глубоком размышлении обо всех впечатлениях бытия:
В уединении мой своенравный гений
Познал и тихий труд, и жажду размышлений.
Владею днем моим; с порядком дружен ум;
Учусь удерживать вниманье долгих дум;
Ищу вознаградить в объятиях свободы
Мятежной младостью утраченные годы
И в просвещении стать с веком наравне.
Эти строки содержатся в послании Чаадаеву, но они кажутся ответом и В. Раевскому на приведенные выше стихи. Что же это за свобода, в объятьях которой поэт ищет вознаграждения? Это свобода быть самим собой, в наибольшей мере реализовать все, что дано человеку природой. Б. Бурсов пишет: "Как там ни говори о человеке, первейшая и главнейшая обязанность человека оставаться всегда человеком. Исходная точка: человеческая природа вечно обнаруживает в себе свое несовершенство, но тем обязательнее для человека отстаивать верность своему человеческому назначению. Значит - непрестанно спрашивать с себя, проявлять непримиримость к своему несовершенству. Без постоянного ощущения своего несовершенства мы бы прекратили всякие размышления о необходимости его преодоления. Истинно совершенен тот, кто вечно занят освобождением от несовершенства. Вот как раз таким был Пушкин"3 .
Пушкин очень рано понял свое предназначение. Еще в Лицее он написал:
Великим быть желаю,
Люблю России честь,
Я много обещаю -
Исполню ли? Бог весть!
"Про себя"
Здесь замечательны и желание величия во имя чести России, и самоирония, снимающая возможный чрезмерный пафос, и, может быть, осознание трудности поставленной перед собой задачи.
При всем кажущемся легкомыслии поведения Пушкин сознавал свою ответственность перед собственным дарованием. Благодаря "тихому труду" он действительно стал "с веком наравне". Еще в детстве в совершенстве овладев французским языком, в Лицее он изучил греческий, латынь и несколько хуже даже нелюбимый немецкий, а потом еще десять языков, в том числе целый ряд славянских. И это позволяло ему свободно чувствовать себя в любой культуре. Пушкину в равной мере были доступны величие Библии и Корана, гармония античной литературы, блестящее и легкое остроумие французских поэтов и философов, психологическая глубина, жизненная сила драматургии Шекспира... Он свободно переносился через пространство и время, везде чувствуя себя не гостем, а хозяином.
Всей душой сочувствуя декабристам, восхищаясь их благородством и мужеством, готовностью умереть во имя свободы, Пушкин все же никогда не отождествлял себя с ними, сохраняя и здесь свою независимость. В литературе не раз обсуждался вопрос о том, почему он не был принят в тайные общества. Объясняли по-разному: и полицейской слежкой за поэтом, и недоверием к серьезности его, и стремлением уберечь поэта от возможной кары. Но, видимо, главное-то было именно в независимости его мыслей и поведения. И на самом деле: еще до восстания Пушкин понял и бесперспективность любых освободительных движений, совершаемых в отрыве от народа, и неготовность народов к борьбе за свое освобождение.
Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощенные бразды
Бросал живительное семя -
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды...
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
"Свободы сеятель пустынный..."
В годы же после восстания, обратившись к истории, Пушкин пришел к выводу о невозможности революции в России и все надежды на будущее возлагал на просвещение. Изучив крестьянскую войну под руководством Пугачева, он дал классически ясную и точную формулировку: "Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный" (6, 349).
И вместе с тем история дала Пушкину великолепное чувство гордости за Родину, несмотря на все унижения и падения, которые пережил наш народ: "...Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора - меня раздражают, как человека с предрассудками - я оскорблен, - но клянусь честью, ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал" (10, 689).
Вот эта великолепная образованность, высокая просвещенность, глубокий историзм и стали основой свободной мысли Пушкина, ее независимости от чужих мнений, кому бы они ни принадлежали.
Другой опорой независимости было происхождение Пушкина, который гордился своим шестисотлетним дворянством, замечая a propos: "Мое дворянство древнее". Теперь мы знаем, что оно тысячелетнее: он Рюрикович. Этот вывод любителя-исследователя А. А. Черкашина принят официальным пушкиноведением4 .