Смекни!
smekni.com

Гарденины, их дворня, приверженцы и враги (стр. 1 из 118)

Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Автор: Эртель А.И.

Александр Иванович Эртель

ГАРДЕНИНЫ, ИХ ДВОРНЯ, ПРИВЕРЖЕНЦЫ И ВРАГИ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Экскурсия швейцара Григория в область сравнительной физиологии. - Откровенные излияния барчука. - "Орел". - Нервы и сон Элиз Гардениной. - Утро ее превосходительства. - Вернопреданное письмо - "Серебряный чай". - Успокоительные отчеты - Случай на Сенной и неудачная поездка дворецкого Климона Алексеича на студенческую квартиру. - "Ну, времечко наступило!"

Зимнее петербургское утро. Пухлыми непрерывными хлопьями падает снег. С Гагаринской набережной видны, как сквозь сито, очертания Васильевского острова, мосты, елки на Неве, придавленные стены Петропавловской крепости, шпиц собора и правее - спутанные линии крыш на Петербургской и на Выборгской, далекие фабричные трубы. Швейцар Григорий окончил чай в своей каморке, перетер и прибрал посуду, сладко зевнул, потянулся, не спеша напялил на свое откормленное тело коротенький кавалерийский полушубок и, отомкнув зеркальные двери подъезда, вышел наружу. Младший дворник, рыжий малый со скуластым коричневым лицом, в засаленной поддевке и в фартуке, отметал снег.

- Снежит, Григорий Евлампыч, - сказал он, почтительно кланяясь швейцару.

Швейцар прикоснулся к своей фуражке с галуном, постоял, посмотрел, прищурившись, на Неву, сделал неодобрительное лицо и начал чистить суконкой медное яблок"

звонка.

- Отчего это, Григорий Евлампыч, господа спят долго? - сказал дворник, опираясь на метлу. - Я вот на Калашниковой у купцов жил: те страсть как рано поднимаются.

- Вот и вышел дурак, - важно проговорил швейцар, - то купцы, а то господа.

- Что ж купцы? Чай, естество-то одно.

- Эва, махнул! Может, и у тебя одно естество с генеральшей?

Дворник не решился ответить утвердительно.

- Об нас что толковать, - сказал он, - коли из мужиков, так уж из мужиков. А я вот насчет купечества. Какие есть несметные богачи, но между прочим встают рано.

- Да купец-то, по-твоему, не мужик? Дедка его ошметком щи хлебал, а он разжился, в каретах ездит. Но все ж

таки, как его ни поверни, все - черная кость. Обдумал что сказать - естество! Ты видал ли когда тело-то барское, какое оно из себя?

- А что?

- А то! Барское тело - нежное, белое, вроде как рассыпчатое, самые прожилки-то по нем синенькие. Али голос возьми у настоящего барина. У него и голос-то благородный, вальяжный такой. Сравнял!

- Ну, пущай, Григорий Евлампыч, пущай... Я только вот о чем: с чего они спят-то долго?

- Ас того и почивают, что господа. И потом (Григорий говорил "потом") женский быт. В женском быту завсегда, брат, спится крепче.

- Кабыть работа.

- А ты думал - нет? Вот вчерась их превосходительство с визитами ездили - раз; перепрягли лошадей, на Морскую к французинке поехали - два; оттедова, господи благослови, в приют на Васильевский остров - три; из приюта за барчуком в училище - четыре; а вечером в симфоническое собрание, на музыку. Вот и понимай, деревенщина, какова барская работа.

Дворник хотел что-то сказать, но только крякнул, поплевал на руки и с остервенением стал действовать метлою.

В это время на подъезд выбежала молоденькая горничная.

- А! Федось Митревна! Наше вам. На погоду взглянуть? - сказал ей швейцар, игриво осклабляясь.

- С добрым утром, Григорий Евлампыч! У, снежището какой! - Горничная вздрогнула плечами и спрятала руки под фартук. - Григорий Евлампыч! Барышня приказали:

приедет мадам певица - не принимать, им сёдни нездоровится, петь не будут.

- Что так? Аль простудимшись?

- А кто их знает; встали с восьми часов, - скажи, говорят, чтоб не было приему.

- Ладно. Их превосходительство почивают?

- Почивают еще. Юрий Коскентиныч только кофий откушали, должно в училище поедут. Рафаила Коскентиныча немец будить пошел... то-то хлопоты их будить! Брыкаться начнут, беда.

- Григорий, Григорий! - повелительно прозвучал на верху лестницы тот "благородный" барский голос с приятным и важным рокотанием в горле, о котором Григорий только что рассказывал дворнику. Швейцар торопливо отворил двери подъезда, вошел какой-то скользящею и беззвучною походкой в сени, вытянулся, снял фуражку. Горничная, повиливая всем корпусом и не вынимая рук из-под фартука, побежала наверх. Навстречу ей, сидя на позолоченных перилах лестницы, быстро спускался плотный, белотелый, чернобровый юноша с необыкновенно румяными губами, с блестящими глазами навыкате, в синей "уланке"

и рейтузах, ловко обхватывающих его стройные и гибкие ноги. На площадке лестницы он спрыгнул с перил, щелкнул каблуками, закричал притворно строгим голосом:

"Эт-тэ, что несешь под фартуком?" - и схватил горничную.

Та взвизгнула, вырвалась, побежала далее с румянцем стыда и счастья на лице. Юноша молодецки шевельнул плечом, засунул руки в карманы рейтуз и, напевая из "Мадам Анго", сошел вниз. На жирном лице швейцара играла почтительно-восхищенная улыбка.

- А? Снег, мороз, Григорий, а? - сказал юноша, стараясь говорить басом и смотря выше швейцара.

- Так точно, ваше-ство, одиннадцать градусов.

- Скажи Илюшке, чтоб Летуна заложил.

- Слушаю-с, ваше-ство. В бегунцы прикажете?

- А? Да, да, пусть в бегунцы заложит.

- Слушаю-с.

Юноша еще хотел что-то прибавить, но вместо того промычал, значительно пошевелил выдвинутою нижнею губой и, напевая, подошел к зеркальным стеклам подъезда.

За ними виднелся рыжий малый с метлою.

- А? Кто такой? - спросил юноша.

- Младший дворник, ваше-ство, с неделю тому нанят, - и швейцар улыбнулся своему разговору с дворником.

- Ты что смеешься, а?

- Деревенщина, ваше-ство, все по купцам живал. Удивляется.

- Чему удивляется?

- Удивительно ему, как живут господа и как купцы.

Мужик-с.

Барчук вдруг схватил Григория за пуговицу и с оживленным, наивно-детским выражением в лице сказал своим настоящим, ломающимся голосом:

- Я не понимаю, Григорий, отчего мы не берем людей из Анненского, а нанимаем от разных купцов и тому подобное, а? Я понимаю тебя: ты - из гусар, вахмистр и тому подобное. Ты знаешь, я тоже выйду в гусары. В лейб-гусары, а? Но из Анненского у нас Илюшка, и больше никого.

Горничные у maman - немки, у сестры Лизы - Фенька эта, - он кивнул подбородком в сторону лестницы. - Но я люблю, чтоб все были наши крепостные. Понимаешь, это настоящий барский дом, когда собственные люди. Это делает тон. Вот как у графа Обрезкова. Ты знаешь нашего анненского повара?

- Никак нет, ваше-ство.

- Великолепнейший повар, а? Папа воспитывал его в аглицком клубе. Я тебе скажу, братец, какое он фрикасе делает из куропаток! Но вот живет в деревне, болтается, вероятно пьянствует.

- Когда изволите, ваше-ство, в вотчину прокатиться, там покушаете.

Юноша быстрым движением прошел вдоль сеней и бросился на резной дубовый стул около пылающего камина.

- В том-то и дело, милейший мой, - сказал он, понижая голос и совсем дружелюбно взглядывая на швейцара, - в том-то и дело, братец, что любезнейшая сестрица с своими нервами... Вот бабы, а? Не по-нашему, брат, не погусарски. Чуть что - ах, Элиз! Ах, ах, за доктором, в аптеку, за границу! - и он сделал кислое и жалобное лицо, передразнивая кого-то. - Понимаешь, Григорий, я говорю:

отлично, поезжайте, черт побери, с вашею плаксой Элиз в Гиер, в Остенде, а я не могу, я - владелец, я должен быть в Анненском. Рафу пятнадцать лет, позвольте спросить, кто же хозяин? Воруют там разные... maman ничего не смыслит, а? Я отлично понимаю: прежде, бывало, наворует, а он всетаки крепостной. Я всегда могу от него конфисковать и тому подобное. Но теперь наворует и - ффють - ищи его, а?

- Это так точно-с.

- И ты знаешь, Григорий, управляющий в Анненском тридцать лет служит, - можешь вообразить, сколько он наворовал! Конюший Капитон - сорок лет, кажется... Продает лошадей, покупает, - все это безотчетно. Как тебе покажется, а? Но я намерен все это привести в порядок, повоенному, братец! - и, помолчав, неожиданно добавил: - Ты знаешь, Григорий, я тебя возьму в конюшие, а? Хочешь?

- Рад стараться, ваше-ство. Конечно, когда изволите войти в совершенные лета.

- Ну да, ну да. Ты знаешь, я решил так: послужу в лейб-гусарах... ну, хоть до эскадрона, потом перейду в штаб, потом дадут полк, - конечно, кавалерийский, терпеть не могу эту пехтуру! - ну, и потом, потом... - юноша на мгновение задумался, - потом генерал-майором свиты выйду в отставку. А? Ты как думаешь?

- Чего лучше, ваше-ство, - с серьезнейшим видом согласился Григорий.

- А? Не правда ли? - Юноша широко открытыми великодушными глазами посмотрел на Григория. - Так я тебя беру, братец, можешь рассчитывать. Анненское я Рафу не отдам, пусть берет Орловское... Ты знаешь, Орловское , родовое, а Раф младший... Но оно гораздо, гораздо хуже Анненского, а?. Элиз - по завещанию нижегородский лес.

У maman - приданое, да еще вдовья часть: дом, рязанские акции... Вот, братец, не понимаю, для чего бабам состояние, а? Но ты замечаешь, как я отлично все знаю?.. О! Не беспокойся, меня не проведут! - Он помолчал, взял с подзеркальника развернутою газету, но, вновь охваченный потребностью откровенности, отбросил газету, с наслаждением погладил себя по коленке и сказал: - Да, братец, в лейбгусары! Вот прочитаешь в своей газетке: Юрий Гардеыин за отличие производится в ротмистры... Обрадуешься, а?

- Точно так-с. - Григорий покосился на круглые часы, вделанные в темно-красную, в помпейском вкусе, стену, и добавил: - Осмелюсь доложить, ваше-ство, не прикажете ли закладывать?.. Четверть десятого... Их превосходительство прогневаться изволят.

С лица будущего свитского генерала мгновенно сбежало наивно-доверчивое и великодушное выражение.

- Да, да, братец, прикажи, - сказал он гортанным басом и с небрежным видом направился к дверям подъезда.

Швейцар, взглянув на барина, тотчас же уловил его намерение выйти наружу и отчетливым, неслышным движением распахнул двери.

К тому, что Юрий Константинович не одеваясь и с обнаженною головой выходил на холод, он, как и все в доме, давно уже успел привыкнуть. Рыжий дворник по-прежнему разметал снег. Барчук рассеянно посмотрел на пустынную набережную, на белую равнину Невы, перевел свои выпуклые красивые глаза на дворника и вдруг, побагровев до самых воротничков, закричал гневным, раскатисто-командирским голосом: