Лично Корнелиус особенно и не настаивал на этом, так как, если бы да- же бумага и нашлась, еще неизвестно, имеет ли она какое-нибудь отношение к предъявленному обвинению.
Судьи делали вид, будто они желают, чтобы Корнелиус защищался энер- гичнее. Они проявляли к нему некое благосклонное терпение, которое обыч- но указывает или на то, что следователь как-то заинтересован в судьбе обвиняемого, или на то, что он чувствует себя победителем, уже сломившим противника и держащим его всецело в своих руках, почему и нет необходи- мости проявлять к нему уже ненужную суровость.
Корнелиус не принимал этого лицемерного покровительства и в своем последнем ответе, который он произнес с благородством мученика и со спо- койствием праведника, сказал:
- Вы спрашиваете меня, господа, о вещах, о которых я ничего не могу сказать, кроме чистой правды. И вот эта правда. Пакет попал ко мне ука- заннымною путем, и я перед богом даю клятву в том, что не знал и не знаюо сих пор его содержания. Я только в день ареста узнал, что это была переписка великого пенсионария с маркизом Лувуа. Я уверяю, наконец, что мне также неизвестно, каким образом узнали, что этот пакет у меня, и неогу понять, как можно усматривать преступление в том, что я принял на хранение нечто, врученное мне моим знаменитым и несчастным крестным отцом.
В этом заключалась вся защитительная речь Корнелиуса. Судьи ушли на сещание.
Они решили: всякий зародыш гражданских раздоров гибелен, так как он раздувает пламя войны, которое в интересах всех надо погасить.
Один из судей, слывший за глубокого наблюдателя, определил, что этот молодой человек, по виду такой флегматичный, в действительности должебыть очень опасным человеком, - под своей ледяной личиной он скрывт пылкое желание отомстить за господ де Виттов, своих родственников.
Другой заметил, что любовь к тюльпанам прекрасно уживается с полити- кой, и исторически доказано, что много очень зловредных людей садовничали так рьяно, как будто это было их единственным занятием, в то время как на самом деле они были заняты совсем другим. Доказательством могут служить Тарквиний Гордый, который разводил мак в Габиях, и великий Кон- дэ, который поливал гвоздики в Венсенской башне, в то время как первый обдумывал свое возвращение в Рим, а второй - свое освобождение из тюрьмы.
И в заключение судья поставил следующую дилемму: или господин Корне- лиус ван Берле очень люб свои тюльпаны, или он очень любит политику; в том и в другом случае он говорит нам неправду; во-первых, потому о найденными у него письмами доказано, что он занимался и политой; во-вторых, потому что доказано, что он занимался и тюльпанами; лукович- ки, находящиеся здесь, подтверждают это. Наконец - а в этом и заключает- ся величайшая гнусность - то обстоятельство, что Корнелиус ван Берле за- нимался одновременно и тюльпанами и политикой, доказывает, что нара у обвиняемого двойственная, двуличная, раз он способен одинаково увле- каться и цветоводством и политикой, а это характеризует его как человека самого опасного для народного спокойствия. И можно провести некоторую, - вернее, полную аналогию между ним и Тарквинием Гордым и Кондэ, корые только что были приведены в пример.
В заключение всех этих расждений говорилось, что принц, штатгальтер Голландии, несомненно, будет бесконечно благодарен магистратуре города Гааги за то, что она облегчает ему управление Семью провинциями, истреб- ляя в корне всякие заговоры против его власти.
Этот довод взял верх над всеми остальными, и, чтобы окончательно пре- сечь всякие зародыши заговоров, судьи единогласно вынесли смертный при- говор Корнелиусу ван Бер, заподозренному и уличенному в том, что он, Корнелиус ван Берле, под видом невинного любителя тюльпанов принимал участие в гнусных интригах и в возмутительном заговоре господ де Виттов против голландского народа и в их тайных сношениях с врагами - француза- ми.
Кроме того, приговор гласил, что вышеуказанный Корнелиус ван Берле будет выведен из тюрьмы Бюйтенгоф и отправлен на эшафот, воздвигнутына площади того же названия, где исполнитель судебных решений отрубит ему голову. Так как совещание это было серьезное, то оно длилось около полу- часа. В это время заключенный был водворен в камеру, куда и пришел сек- ретарь суда прочесть ему приговор.
У Грифуса от перелома руки повысилась температура, он был вынужден остаться в постели. Его ключи перешли в руки сверхштатного служителя, который и ввел секретаря, а за ним пришла и стала на пороге прекрасная фрисландка Роза. Она держала у рта платок, чтобы заглушить свои вздохи и рыдания.
Корнелиус выслушал приговор скорее с удивлением, чем с грустью. Сек- ретарь спросил Корнелиуса, не имеет ли он что-нибудь возразить.
- Нет, - ответил Корнелиус. - Признаюсь только, что из всех причин смерти, которые предусмотрительный челов может предвидеть для того, чтобы устранить их, я никогда не предполагал этой причины.
После такого ответа секретарь поклонился Корнелиусу ван Берле с тем почтением, какое эти чиновники оказывают большим преступникам всех ран- гов.
Когда он собрался выйти, Корнелиус остановил его:
- Кстати, господин секретарь, скажите, пожалуйста, а на како день назначена казнь?
- На сегодня, - ответил секретарь, несколько смущенный хладнокровием осужденного.
За дверью раздались рыдания.
Корнелиус нагнулся, чтобы посмотреть, кто это рыдает, но Роза угадала его движение и отступила назад.
- А на который час, - добавил Корнелиус, - назначена казнь?
- В полдень, сударь.
- Черт возьми, - заметил Корнелиус, - мне кажется, что минут двадцать тому назад я слышал, как часы пробили десять. Я не могу терять ни одной минуты.
- Чтобы исповедаться, сударь, не так ли? - сказал, низко кланяясь, секретарь. - И вы можете требовать любого священника.
При этих словах он вышел, пятясь назад, а заместитель тюремщика пос- ледовал за ним, собираясь запереть дверь Корнелиуса. Но в этот момент дрожащая белая рука прунулась между этим человеком и тяжелой дверью.
Корнелиус видел только золотую шапочку с белыми кружевными ушками, головной убор прекрасных фрисландок; он слышал только какой-то шопот на ухо привратнику; последний положил тяжелые ключи в протянутую к нему бе- лую руку и, спустившись на несколько ступеней, сел посредине лестницы, которую таким образом он охранял наверху, а собака - внизу.
Золотая шапочка повернулась, и Корнелиус увидел заплаканное личико и большие голубые, полные слез глаза прекрасной Розы.
Молодая девушка подошла к Корнелиусу, прижав руки к своей груди.
- О сударь, сударь! - произнесла она.
И не докончила своей фразы.
- Милое дитя, - сказал взволнованный Корнелиус, - чего вы хотите от меня? Теперь я ни в чем не волен, предупреждаю вас.
- Сударь, я прошу у вас одну милость, - сказала Роза, простирая руки наполовину к небу, наполовину к Корнелиусу.
- Не плачьте, Роза, - сказал заключенный, - ваши слезы волнуют меня больше, чем предстоящая смерть. И вы знаете, что чем невиннее заключен- ный, тем спокойнее он должен принять смер. Он должен идти на нее даже с радостью, как умирают мученики. Ну, перестаньте плакать, милая Роза, и скажите мне, чего вы желаете.
Девушка упала на колени.
- Простите моего отца, - сказала она.
- Вашего отца? - спросил удивленный Корнелиус.
- Да, он был так жесток с вам Но такова уж его натура. Он был груб не только с вами.
- Он наказан. Роза, он больше чем наказан переломом руки, и я его прощаю.
- Спасибо, - сказала Роза. - А теперь скажите, - не могла ли бы я лично сделать что-нибудь для вас?
- Вы можете осушить ваши прекрасные глаза, дорогое дитя, - сказал с нежной улыбкой Корнелиус.
- Но для вас... для вас...
- Милая Роза, тот, кому осталось жить только один час, был бы слишком большим сибаритом, если бы вдруг стал что-либо желать.
- Ну, а священник, которого вам предложили?
- Я всегда верил в бога, Роза, и никогда не нарушал его воли. Мне не нужно примирения с богом, и потому я не стану просить у вас священника. Но всю мою жизнь я лелеял только одну мечту, Роза. Вот если бы вы помог- ли мне осуществить ее.
О господин Корнелиус, говорите, говорите, - воскликнула девушка, заливаясь слезами.
- Дайте мне вашу прелестную руку и обещайте, что вы е будете надо мной смеяться, дитя мое...
- Смеяться? - с отчаянием воскликнула девушка, - Смеяться в такой мо- мент! Да вы, видно, даже не посмотрели на меня, господин Корнелиус.
- Нет, я смотрел на вас, Роз смотрел и плотским и духовным взором. Я еще никогда не встречал более прекрасной женщины, более благородной души, и если с этой минуты я больше не смотрю на вас, так только потому, что, готовый уйти из жизни, я не хочу в ней оставить ничего, с чем мне было бы жалко расстаться.
за вздрогнула. Когда заключенный произносил последние слова, на Бюйтенгофской каланче пробило одиннадцать часов.
Корнелиус понял.
- Да, да, - сказал он, - надо торопиться, вы правы, Ро.
Затем он вынул из-за пазухи завернутые в бумажку луковички.
-ой милый друг, я очень любил цветы. Это было в то время, когда я не знал, что можно любить что-либо другое. О, не краснейте, не отворачи- ваесь, Роза, если бы я даже признавался вам в любви. Все равно, милое мое дитя, это не имело бы никаких последствий. Там, на площади Бюйтенго- фа, лежит стальное орудие, которое через шестьдесят минут покарает меня за эту дерзость. Итак, я любил цветы, Роза, и я открыл, как мне, по крайней мере, кажется, тайну знаменитого черного тюльпана, вырастить ко- торый до сих пор считалось невозможным и за который, как вы знаете, а быть может не знаете, обществом цветоводов города Гаарлема объявлена премия в сто тысяч флоринов. Эти сто тысяч флоринов, - видит бог, что не о них я жалею, - эти сто тысяч флоринов находятся в этой бумаге. Они вы- играны тремя луковичками, которые в ней находятся, и вы можете взять их себе, Роза. Я дарю вам их.
- Господин Корнелиус!
- О, вы можете их взять, Роза. этим никому не нанесете ущерба, до- рогое дитя. Я одинок во всем свете. Мой отец и мать умерли; у меня ни- когда не было ни братьев, ни сестер; я никогда ни в кого не был влюблен, а если меня кто-нибудь любил, то я об этом не знал. Впрочем, вы сами ви- дите, Роза, как я одинок: в мой предсмертный час только вы находитесь в моей камере, утешая и поддерживая меня.