Автор: Шукшин В.М.
Дождь, дождь, дождь... Мелкий, назойливый, с легким шумом сеял день и ночь. Избы, дома, деревья -- все намокло. Сквозь ровный шорох дождя слышалось, только, как всплескивала, журчала и булькала вода. Порой проглядывало со, освещало падающую сетку дождя и опять закутывалос в лохматые тучи.
...По грязной издавленной дороге двигалась одинокая по. Рослая гнедая лошадь устала, глубоко проваливала бо, но время от времени еще трусила рысью. Двое на теле вымокли до основания и сидели, понурив головы. Старик возница часто вытирал рукавом фуфайки волосатое лицо и сердито ворчал:
-- Погодка, черт тебя надавал... Добрый хозяин собаку из дома не выпустит...
За его спиной, укрывшись легким плащом, тряслась на охапке мокрой травы маленькая девушка с большими серыми глазами. Охватив руками колени, она безразлично смот на далекие скирды соломы.
Рано утром эта "сорока", как про себя назвал ее сердитый возница, шумно влетела к нему в избу и подала записку:
"Семен Захарович, отвези, пожалуйста, нашего фельдшера в Березовку. Это до крайности необходимо. А машина у нас на ремонте. Квасов". Захарыч прочитал записку, вышел на крыльцо, постоял под дождиком и, войдя в избу, бросил ста:
-- Собери.
Ехать не хотелось, и, наверно, поэтому бойкая девушка не понравилась Захарычу -- он сердито не замечал ее. Кроме того, злила хитрость председателя с этим его "пожалуйста". Не будь записки и не будь там этого слова, он ни за что не поехал бы в такую непогодь.
Захарыч долго возился, запрягая Гнедуху, толкал ее кула и, думая о записке, громко ворчал:
-- Становись, пожалуйста, в оглобли, дура окаянная!
Когда выехали со двора, девушка пробовала заговорить с возницей: спрашивала, не болит ли чего-нибудь у него, мно ли снега бывает тут зимой... Захарыч отвечал неохотно. Разговор явно не клеился, и девушка, отвернувшись от него, начала негромко петь, но скоро замолчала и задумалась.
Захарыч, суетливо подергивая вожжи, тихо ругался про себя. Он всю жизнь кого-нибудь ругал. Теперь доставалось председателю и этой "сороке", которой приспичило именно теперь ехать в Березовку.
-- Ххе-е... жизнь... Когда уж только смерть придет. Нно-о, журавь!
Они с трудом выехали на гору. Дождь припустил еще сильнее. Телега качалась, скользила, точно плыла по черной жирной реке.
-- Ну и погодушка, чтоб тебя черти... -- ругался Захарыч и уныло тянул: -- Но-о-о, уснула-а-а...
Казалось, этому пути, дождю и ворчанию старика не бу конца. Но вдруг Захарыч беспокойно заерзал и, полу к спутнице, весело прокричал:
-- Что, хирургия, небось замерзла?
-- Да, холодно, -- призналась она.
-- То-то. Сейчас бы чайку горячего, как думаешь?
-- А что, скоро Березовка?
-- Скоро Медоухино, -- лукаво ответил старик и, почему-то рассмеявшись, погнал лошадь: -- Но-о, ядрена Матрена!
Телега свернула с дороги и покатилась под гору, прямо по целине, тарахтя и подпрыгивая. Захарыч молодецки покрикивал, лихо крутил вожжами. Скоро в логу, среди стройных березок, показалась одинокая старая избушка. Над избушкой струился синий дымок, растягиваясь по березняку слоистым голубым туманом. В маленьком окошке светился огонек. Все это очень походило на сказку. Откуда-то выкатились два огромных пса, кинулись под ноги лошади. Захарыч соскочил с телеги, отогнал бичом собак и повел лошадь во двор.
Девушка с любопытством осматривалась и, когда заметила в сторонке между деревьями ряды ульев, догадалась, что это пасека.
-- Бежи отогревайся! -- крикнул Захарыч и стал распрягать лошадь.
Прыгнув с телеги, девушка тотчас присела от резкой боли в ногах.
-- Что? Отсидела?.. Пройдись маленько, они отойдут, -- посоветовал Захарыч.
Он бросил Гнедухе охапку травы и первый потрусил в из, отряхивая на ходу мокрую шапку.
В избушке пахло медом. Перед камельком стоял на коленях белоголовый старик в черной сатиновой рубахе и под дрова. В камельке весело гудело и потрескивало. На полу затейливо трепетали пятна света. В переднем углу мигала семилинейная лампа. В избушке было так тепло и уютно, что девушке даже подумалось: не задремала ли она сидя в телеге, не снится ли ей все это? Хозяин поднялся навстречу нежданным гостям -- он оказался очень высоким и слегка сутулился, -- отряхнул колени и, прищурив глаза, сказал глуховато:
-- Доброго здоровья, люди добрые.
-- Там добрые или нет -- не знаю, -- ответил Захарыч, пожимая руку старому знакомому, -- а вот промокли мы изрядно.
Хозяин помог девушке раздеться, подбросил еще в каме. Он двигался по избушке не торопясь, делал все спокойно и уверенно.
Захарыч, устроившись у камелька, блаженно кряхтел и приговаривал:
-- Ну и благодать же у тебя, Семен. Прямо рай. И чего я пасечником не сделался -- ума не приложу.
-- По какому же делу едете? -- спросил хозяин, погляды на девушку.
-- А вон с доктором в Березовку едем, -- объяснил Заха. -- Ну, помочил он нас... Хоть выжимай, язви его со...
-- Доктор, значит, будете? -- спросил пасечник.
-- Фельдшер, -- поправила девушка.
-- А-а... Смотри-ка, молодая какая, а уже... Ну, согревай, согревайся. А мы тем делом сообразим чего-нибудь.
Девушке было так хорошо, что она невольно подумала: "Все-таки правильно, что я сюда поехала. Вот где действи... жизнь". Ей захотелось сказать старикам что-нибудь приятное.
-- Дедушка, а вы весь год здесь живете? -- спросила она первое, что пришло в голову.
-- Весь год, дочка.
-- Не скучаете?
-- Хе!.. Какая нам теперь скука. Мы свое спели.
-- Ты тут, наверно, всю жизнь насквозь продумал, один-то? Тебе бы сейчас учителем работать, -- заметил Захарыч.
Пасечник достал из-под пола берестовый туесок с медо и налил всем по кружке. Захарыч даже слюну глотнул, однако кружку принял не торопясь, с достоинством. Девуш застыдилась, стала отказываться, но оба старика настой уговаривали, разъясняя, что "с устатку и с холода это -- первейшее дело". Она выпила полкружки.
Вскипел чайник. Сели пить чай с медом. Девушка рас, в голове
у нее приятно зашумело и на душе стало легко, как в праздник. Старики вспоминали каких-то кумо. Пасечник раза два покосился на улыбающуюся девушку и показал на нее глазами Захарычу.
-- Тебя, дочка, как звать-то? -- спросил он.
-- Наташей.
Захарыч отечески похлопал Наташу по плечу и сказал:
-- Ведь она, слушай, ни разу не пожаловалась даже, что холодно, мол, дедушка. От другой бы слез не обобрался.
-- А вон у ней, видишь, -- указал пасечник на комсо значок и
добавил: -- Они молодцы!
Наташе вдруг захотелось рассказать что-нибудь особен о себе.
-- Вы вот, дедушка, ругались давеча, а ведь это я сама попросилас ехать в Березовку.
-- Да ну? -- изумился Захарыч. -- И охота тебе?
-- Нужно -- значит, охота, -- задорно ответила Наташа и покраснела. -- Лекарство одно в нашей аптеке кончилось, а оно очень необходимо.
-- Хэх ты!.. -- Захарыч крутнул головой и решительно за: -- Только сегодня мы уж никуда не поедем.
Наташа перестала улыбаться. Старики снова принялись за свой разговор. За окном было уже темно. Ветер горстями сыпал в стекло дождь, тоскливо скрипела ставня. Девушка встала из-за стола и присела у печки. Ей вспомнился врач -- толстый, угрюмый человек. Провожая ее, он говорил: "Смот, Зиновьева... Погода-то больно того. Простудитесь еще. Может, нам кого-нибудь другого послать?" Наташа предста, как доктор, узнав, что она пережидала непогоду на па, посмотрит на нее и подумает: "Я ведь и не ожидал от тебя ничего такого. Молоды вы и слабоваты. Это извини", а вслух, наверное, скажет: "Ничего, ничего, Зиновьева". Вспомнилось также, как пасечник посмотрел на ее комсомольский значок... Она резко поднялась и сказала:
-- Дедушка, мы все-таки поедем сегодня. -- И стала оде.
Захарыч обернулся и вопросительно уставился на нее.
-- В Березовку за лекарством поедем, -- упрямо повтори она. -- Вы понимаете, товарищи, мы просто... мы не име права сидеть и ждать!.. Там больные люди. Им нужна помощь!..
Старики изумленно смотрели на нее, а девушка, ничего не замечая, продолжала убеждать их. Пальцы ее рук сжались в тугие, острые кулачки. Она стояла перед ними маленькая, счастливая и с необыкновенной любовью и смущением при больших, взрослых людей понять, что главное -- это не жалеть себя!..
Старики все так же, с удивлением смотрели на нее и, ка, ждали еще чего-то. Счастливый блеск в глазах девуш постепенно сменился выражением горькой обиды: они совсем не поняли ее! И старики показались ей вдруг не таки уж умными и хорошими. Наташа выбежала из избушки, прислонилась к косяку и заплакала... Было уже темно. По крыше уныло шуршал дождь. На крыльцо с карниза дробно шлепались капли. Перед окном избушки лежал желтый квад света. Жирная грязь блестела в этом квадрате, как масло. В углу двора, невидимая, фыркала и хрустела травой лошадь. Наташа не заметила, как на улицу вышел хозяин.
-- Где ты, дочка? -- негромко позвал он.
-- Здесь.
-- Ну-ка пошли в избу. -- Пасечник взял ее за руку и по за собой. Наташа покорно шла, вытирая на ходу слезы. Когда они появились в избушке, Захарыч суетливо копошил в темном углу, отыскивая что-то.
-- Эка ты! Шапку куда-то забросил, язви ее, -- ворчал он.
А пасечник, подкладывая в печку, тоже несколько сму говорил:
-- На нас не надо обижаться, дочка. Нам лучше разъяс лишний раз... А это ты хорошо делаешь, что о людях за так. Молодец.
Наконец Захарыч нашел шапку. На Наташу вместо паль надели большой полушубок и брезентовый плащ. Она сто посреди избы неуклюжая и смешная, поглядывая из-под башлыка мокрыми веселыми глазами и шмыгая носом. А вокру нее хлопотали виноватые старики, соображая, что бы еще надеть на нее...
Через некоторое время телега снова мягко катилась по дороге, и на ней снова тряслись два человека.
По-прежнему ровно шумел дождь; обочь дороги, в канав, тихонько булькало и хлюпало.