Габдуллина В. И., учитель русского языка и литературы, исследователь творчества Ф. М. Достоевского
Люди на земле не одиноки, а связаны незримыми нитями: один человек не может состояться, одно сердце, одно сознание как магнитом притягивает к себе другое, как бы утверждая: Ты еси... Величайшее чудо на земле — Христос, Его любовь и Его жертва. Невозможно знать, что есть Христос, и не радоваться.
Достоевский открывает один из главных законов жизни: любовью принося в жертву свое я другому, человек исполняет закон стремления к идеалу и чувствует райское наслаждение.
В статье дан анализ некоторых сцен счастья в романах Достоевского: восторг Аркадия и его сестры Лизы перед жертвой их отца Версилова; Алеша и Грушенька, вместо падения и греха спасающие друг друга; сон Алеши о чуде, сотворенном Иисусом в Кане Галилейской; сон Став- рогина о золотом веке счастливого человечества... В трагическом романе «Бесы» перед читателем предстает картина любви — взаимной, жертвенной, полнокровной, счастливой. Ничего подобного нет, пожалуй, во всей мировой литературе.
В героях Достоевского особенно ощущается сопричастность иному, высшему миру, который проникает в каждую клеточку их жизни. Его создания все осияны светом миров иных. У Достоевского по определению не может быть мрака, отчаяния, безысходности, потому что и в бесовском аду остались праведники, светоносные (по слову Н. Бердяева), способные любить и жертвовать собой, а значит, свет еще светит во тьме, и тьма бесовства не объяла его.
Достоевский — поэт счастья, исступленно любящий живую жизнь. «Жизнь — дар, жизнь — счастье, каждая минута могла быть веком счастья», — пишет он брату через несколько часов после эшафота.
.. .Как оглянусь на прошлое и подумаю, сколько времени пропало в заблуждениях, в ошибках, в праздности... сколько раз я грешил против сердца моего и духа, так кровью обливается сердце мое... (XXVII, кн. 1, 163)'.
Это слова человека, только что видевшего перед собой смерть. В письме слышится потрясенность души и радостная взволнованность возвращения к жизни. Испытания и страдания ничто по сравнению с высшей ценностью жизни. Не раз оказывавшийся пред черной бездной небытия, Достоевский напряженно чувствует божественную тайну бытия, благодать жизни [3,117].
В романе «Идиот» есть такое загадочное место. Умирающий Ипполит спрашивает Мышкина, как ему всего лучше умереть: «.. .как можно добродетельнее...». Мышкин отвечает:
Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье (VIII, 433).
Ипполит лишается счастья жизни. В каждом романе великого писателя говорится об этом счастье. Раскольников готов жить хоть на аршине пространства, только бы жить. Кириллов с упоением вспоминает впечатления детства — осенний лист на земле, чуть подгнивший с краев. Мученик своего неверия, Иван Карамазов признается, как дороги ему клейкие весенние листочки, голубое небо, дорог иной человек неизвестно за что... Эту силу жизни он называет земляной, карамазовской, способной все вытерпеть...
Праведники у Достоевского — Зосима, его брат Маркел, Макар Долгорукий — счастливы и прославляют Бога и живую жизнь. Бог — это радость, веселье. О докторе Александре Семеновиче в романе «Подросток» Макар говорит: «Нет, ты не безбожник, ты человек веселый». В то же время персонажи, которые выключены из крута живой жизни — Лужин, Тоцкий, Миусов, Ракитин, или обделенные благодатью Сви- дригайлов и Смердяков — никогда не переживают веселья и счастья.
Можно сказать, что ценность человека у Достоевского определяется его способностью быть счастливым. В романе «Идиот» князь Мышкин часто бывает счастлив. Он проникает в другие души, отыскивая в них доброе, собственное положение его не интересует, в нем нет того, что много позже о. Александр Шмеман в Дневниках назвал яйностью2.
С какой радостью Мышкин рассказывает Рогожину о случайно замеченной им простой бабе, которая радостно улыбается своему младенцу в ответ на его первую улыбку, так объясняя случайному прохожему, князю, свою радость:
Вот так же точно бывает и у Бога радость, когда он с неба завидит, что грешник перед Ним от всего своего сердца на молитву становится...
И тот радуется, что вот — простая баба:
...такую важную мысль выразила, где все понятие о Боге как о нашем родном отце и о радости Бога на человека, как отца на свое родное дитя (VIII, 183—184).
Перед пошлыми светскими людьми, считающими его чудаком и больным, князь Мышкин открывает свою душу:
О, что такое мое горе и моя беда, если я в силах быть счастливым? Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его? Говорить с человеком и не быть счастливым, что любишь его?.. А сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными? Посмотрите на ребенка, посмотрите на Божию зарю, посмотрите на травку, как она растет, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят... (VIII, 459).
Отрицать все это — значит грешить против Святого Духа, который дышит в мире, где хочет...
Словами Ипполита в романе «Идиот» писатель проводит такую интереснейшую мысль:
Бросая ваше семя... ваше доброе дело... вы отдаете часть вашей личности и принимаете в себя часть другой; вы взаимно приобщаетесь один к другому... С другой стороны, все ваши мысли, все брошенные вами семена... воплотятся и вырастут. Получивший от вас передаст другому... Вы непременно станете смотреть наконец на ваше дело как на науку (VIII, 336).
Это и есть главное содержание романов Достоевского. Люди не одиноки и не брошены в пустом пространстве. Человеческие души связаны таинственными нитями с Создателем и друг с другом. Одно сознание, как магнитное поле, притягивает другое. Ухтомский назвал это «доминантой на лицо другого человека» [5].
Отношение героя к себе самому неразрывно «связано с отношением его к другому или с отношением другого к нему» [2, 354].
Известно, что сияющим идеалом человека на земле для Достоевского был Христос. В письме к Н. Д. Фонвизиной от 20 февраля 1854 г. он утверждает свой символ веры:
...верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа...(ХХУШ, кн, 1, 176).
В каждом человеке писатель открывает Христа. Поэтому в отношениях человека к другому человеку очень важна и необходима вера:
Если я несовершенен, гадок и зол, то я знаю, что есть другой, идеал мой, который прекрасен, свят и блажен (XI, 189).
Отсюда это трепетное, исступленное отношение между людьми у Достоевского. Как говорит Шатов Ставрогину:
Мы два существа и сошлись в беспредельности... в последний раз в мире (X, 195).
И еще очень важно. Аристотель в «Этике» (Письма к Ни- комаху) дал такое определение счастья: «Счастье — это некая деятельность души в полноте добродетели» [1].
Достоевский в известной записи «Маша лежит на столе...» (в апреле 1864 г. в связи со смертью жены) находит для определения счастья новые грани.
Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой, невозможно. Закон личности на земле связывает... Когда человек не исполнил закона стремления к идеалу, то есть не приносил любовью в жертву своего я людям или другому существу (я и Маша), он чувствует страдание и назвал это состояние грехом. Итак, человек беспрерывно должен чувствовать страдание, которое уравновешивается райским наслаждением исполнения закона, то есть жертвой... (XX, 172—175).
И сколько же здесь у Достоевского открытий.
После убийства Раскольников, окаменевший, впавший в жуткий мрак, неожиданно на улице став свидетелем того, как лошадь сбила Мармеладова, тащит его на себе, окровавленного, а потом с радостью говорит полицейскому Никодиму Фомичу: «Я весь в крови» (то есть на нем не только кровь убитых им старухи и Лизаветы, но и кровь спасаемого им Мармеладова). Он со счастьем обнимает Поленьку, на какое-то время возрождаясь от приятия и молитвы ребенка. Счастье — это остро ощущаемое созвучие с другой душой.
Убив, Раскольников внутренне отрезал себя от родных, близка ему только опозоренная и презираемая Соня. В каморке Раскольникова буквально убитая мать протискивается к выходу, второпях как-то не попрощавшись с Соней. Дуня, только что резко спорившая с братом, выходя вслед за матерью, «откланялась Соне внимательным, вежливым и полным поклоном». Родион Романович счастлив — Дуня сразу стала ему близка.
Дуня, прощай, — кричит он ей уже в сенях, — дай руку-то... — Да ведь я уже подавала, забыл, — отвечала Дуня, ласково и неловко оборачиваясь к нему. — Ну что ж, еще дай! — и он крепко стиснул ее пальчики. Дунечка улыбнулась, закраснелась, поскорее вырвала свою руку и ушла вслед за матерью, тоже почему-то вся счастливая (VI, 184).
Спокойно и естественно перешагнув через общепринятые предрассудки, она исполнила какой-то важный закон жизни и почувствовала, как стала близка и дорога брату.
В «Бесах», самом трагическом романе, есть страницы захватывающего счастья. Это счастье порой согласного звучания голосов епископа Тихона и преступника Ставрогина. Это когда великие слова Апокалипсиса на какое-то время растопили застывшую душу Ставрогина, и он впервые в жизни говорит Тихону: «Я вас очень люблю» (XI, 11). А сон Ставрогина о картине Лоррена «Асис и Галатея», названной писателем «Золотой век», сон, когда, как говорит Достоевский, «исчезают пространство и время и действие останавливается на точках, о которых грезит сердце». Эта картина снится Ставрогину как какая-то быль.
Уголок греческого архипелага три тысячи лет назад — ласковые волны, острова и скалы, цветущее прибрежье, волшебная панорама вдали, заходящее зовущее солнце... Здесь был земной рай человечества, боги сходили с небес и роднились с людьми. Тут жили прекрасные люди... О как я рад был, что у меня трепещет сердце и что я их наконец люблю!.. О чудный сон, высокое заблуждение... Мечта самая невероятная из всех, какие были, но которой все человечество всю свою жизнь отдавало все свои силы, для которой всем жертвовало... И все это ощущение я как будто прожил в этом сне, когда проснулся и раскрыл глаза, в первый раз в жизни буквально омоченные слезами. Ощущение счастья, еще мне неизвестного, прошло сквозь все сердце мое даже до боли... (XI, 21—29).