Понятие дискурса и особенности политического дискурса
Сознание (и, прежде всего языковой уровень сознания) реализует и выявляет себя в дискурсе [Базылев 97, 7]. В современной гуманитарной науке термин «дискурс» понимается весьма неоднозначно (обзор существующих подходов см., например, в [Менджерицкая], [Красных 98, 190 и след.]). Мы присоединяемся к мнению тех ученых, которые рассматривают дискурс как «сложное коммуникативное явление, включающее, кроме текста, еще и экстралингвистические факторы (знания о мире, мнения, установки, цели адресата)» [Караулов, Петров, 8]. При таком понимании дискурс обязательно включает в себя «сложную систему иерархии знаний» [Караулов, Петров, 8], выступает как одновременно социальный, идеологический и лингвистический феномен, представляет собой «языковое использование как часть социальных отношений и процессов» [Менджерицкая, 132–133].
Мы придерживаемся именно подобного понимания дискурса и в его толковании опираемся на определение Т. ван Дейка: «Дискурс, в широком смысле слова, является сложным единством языковой формы, значения и действия, которое могло бы быть наилучшим образом охарактеризовано с помощью понятия коммуникативного события или коммуникативного акта. Дискурс <...> не ограничивается рамками текста или самого диалога. Анализ разговора с особой очевидностью подтверждает это: говорящий и слушающий, их личностные и социальные характеристики, другие аспекты социальной ситуации, несомненно, относятся к данному событию» [Дейк, 121–122].
Основная проблема политики – власть. Следовательно, политический дискурс (ПД) отражает борьбу различных сил за обладание властью. Это определяет особенности коммуникативных действий в рамках ПД. В основе коммуникативных актов ПД – стремление воздействовать на собеседника, этим определяется их эксплицированная или имплицитная суггестивность, явно доминирующей над информативностью. Любое общение представляет собой диалог (M.M. Бахтин), но в данном случае мы имеем дело с диалогом, в котором доминирует один из собеседников. Диалог происходит по схеме «вождь – толпа», причем вождь может быть и коллективным (например: газета, телевизионный канал и т.п.). В подобном диалоге эффективной оказывается апелляция не к ratio, не к некоторым логически безупречным доказательствам, а к эмоциям. Это ведет к тому, что тексты ПД отличаются экспрессивностью и образностью, проявляющимися, в частности, в сведении абстрактных понятий и логических построений к конкретным ментальным «картинкам», призванным вызывать прогнозируемые «вождем» эмоции (подробнее об этом мы скажем чуть ниже).
ПД конфликтен, агонален, в нем постоянно происходит борьба за номинации, ср.: соратник и сообщник, партизан и боевик, борец за свободу и террорист и т.д. Данные пары номинаций, приведенные нами для иллюстрации, наглядно показывают, что в каждом случае имеется в виду один денотат, но коннотации оказываются полярными, а приведенные имена отличаются в соответствующих контекстах ярко выраженной аксиологичностью. Борьба за номинации оказывается борьбой за фундаментальные групповые ценности (Ю.А. Сорокин). Таким образом, к числу особенностей ПД мы можем отнести превалирование коннотативности над денотативностью и аксиологичностью. Необходимо обратить внимание, что оценки при этом отличаются ярко выраженной полярностью, строятся на бинарных оппозициях, исключающих какую-либо градуальность: добро – зло, враг – друг, черное – белое и др. Позволю себе привести пример, заимствованный, правда, не из политического, а из бытового дискурса. Мне довелось присутствовать при диалоге дамы предпенсионного возраста и сорокалетнего мужчины. На ее реплику: «Вы же еще молодой», он возразил, что все-таки вряд ли его столь однозначно можно причислить к молодому поколению; на это последовал ответ: «А разве вы старый?!» В подобном мире существуют только полярные точки шкалы, какие-либо промежуточные состояния исключаются.
ПД оказывается в весьма своеобразных отношениях с социальной действительностью. В нем она мультиплицируется и виртуализируется, при этом виртуальных миров оказывается несколько: в одном из них правительство проводит демократические реформы и создает правовое государство, в другом – разрушает отечественную экономику и превращает страну в сырьевой придаток Запада и т.д. и т.п.
Важной особенностью диалога в рамках ПД является то, что он, за исключением редких случаев (например, выступление на митинге), является дистантным, т.е. сам коммуникативный акт и сигнал о его успехе или неудаче могут быть достаточно удалены друг от друга во времени.
Высказывание, принадлежащее ПД, оказывается направленным не к личности, а к массам. И политик, и толкующие его действия ориентируются не на создание нового, а на следование уже известным образцам и, соответственно, на угадывание этих «образцов» в тех или иных поступках (вербальных и невербальных). Это диктует необходимость максимальной стереотипизации содержания высказывания. Стереотипное содержание требует стандартизированной формы. Стандартизация высказываний ведет к стандартизации дискурса, в который они включены, и речевого поведения в целом. Наиболее удобной формой подобной стандартизации является ритуал, сводящий все многообразие речевого поведения к ограниченному набору типовых ситуаций. Для коммуникации в подобных условиях важными оказываются указывающие на стандартную форму вербальные сигналы, при получении которых в сознании реципиента сразу актуализируется стереотипная картинка, связанная со стереотипным содержанием. Ритуальные высказывания оказываются лингвистически неинформативными. Информативным является не столько содержание высказывания, сколько факт места и роли в ритуале адресанта и адресата, при этом почти на нет сводится личностное поведение коммуникантов, их личностный выбор. Яркой иллюстрацией сказанного служит, допустим, речевое поведение депутатов Государственной Думы при утверждении премьер-министра. Ораторы, по правилам игры обязанные убедить в чем-либо слушателей, на самом деле вовсе не стремились к этой цели, так как результат совершавшегося ритуала был известен всем участникам и зрителям задолго до его начала (как и бывает всегда при исполнении ритуала). Не откажем себе в удовольствии привести еще один пример, обратившись к известному стихотворению А. Галича «О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира», в котором рассказывается, как рабочий-передовик, зачитывая с пафосом текст, переданный ему работником обкома, произносит следующие слова:
– Израильская, – говорю, – военщина
Известна всему свету!
Как мать, – говорю, – и как женщина
Требую их к ответу!
Клим Петрович с ужасом понимает, что «пижон-порученец перепутал в суматохе бумажки». Однако никто из слушателей даже не замечает этого:
И не знаю – продолжать или кончить,
В зале вроде ни смешочков, ни вою...
Первый тоже, вижу, рожи не корчит,
А кивает мне своей головою!
В последнем примере мы, конечно, имеем дело с литературным произведением, в котором отмеченная особенность речевого поведения подвергается сатирическому заострению, гиперболизации, но для нас важно указание автора стихотворения на то, что для данного речевого жанра в такой типовой ситуации практически неактуальным оказывается содержание речи, важным является лишь ее «общее направление», выражаемое с помощью мелодического контура (достаточно жестко заданного) и некоторых слов-сигналов.
Для ритуальных речевых актов характерно следующее:
– фиксированность формы и «стертость» содержания, т.е. существует лишь форма знака и результат, который должен получиться при осуществлении определенных операций с этим знаком;
– обязательная последовательность жестко определенных действий, исключающая для участников ритуала свободу выбора;
– смысл высказываний, входящих в ритуальный речевой акт, как и смысл действий некоторого ритуала, не может быть выведен из значений высказываний (действий).
– лингво-культурное сообщество санкционирует применение ритуалов, препятствует их нарушению, стремится максимально расширить сферу их действия, ограничить свободу маневра индивида в культурном пространстве.
Политический дискурс и национальный миф
Такие отмеченные выше особенности ПД, как суггестивность, «виртуальность», ритуализация, образность определяют его неразрывную связь с национальным мифом. Остановимся на этом вопросе чуть подробнее.
Т.В. Цивьян, говоря о модели мира, т.е. «сокращенном и упрощенном отображении всей суммы представлений о мире в данной традиции, взятом в их системном и операционном аспекте» [Цивьян, 5], подчеркивает, что она принципиально ориентирована «на мифологический прецедент, когда действительному историческому событию подыскивается прототип из мифологического прошлого» [Цивьян, 19][1][13].
Различные исследователи мифа указывали, что одной из главных его функций является структурирование принятой в обществе парадигмы культурного поведения. Ограничимся лишь двумя авторитетными свидетельствами. «Мифологический символ функционирует таким образом, чтобы личное и социальное поведение человека и мировоззрение (аксиологически ориентированная модель мира) взаимно поддерживали друг друга в рамках единой системы. Миф объясняет и санкционирует существующий космический порядок в том его понимании, которое свойственно данной культуре, миф так объясняет человеку его самого и окружающий мир, чтобы поддерживать этот порядок...» [Мелетинский, 169–170]. «Так как миф рассказывает о деяниях сверхъестественных существ и о проявлении их могущества, он становится моделью для подражания при любом сколько-нибудь значительном проявлении человеческой активности <...>. Функция мифа – давать модели и, таким образом, придавать значимость миру и человеческому существованию» [Элиаде, 147].