Смекни!
smekni.com

Образ Ив Карамазова в романе Братья Карамазовы ФМ Достоевского (стр. 5 из 14)

Человек и его страдания находятся в центре религии богоборчества. В Евангелии все связано с личностью самого Христа и непонятно без связи с Христом.

Иван утверждает: “Христова любовь к людям есть в своем роде невозможное на земле чудо”. “Правда, Он был Бог. Но мы - то не боги” (I т. 14. 148). Герой Достоевского склонен абсолютизировать разрыв между нами и Богом.

Как замечают многие религиозные философы, в основе Евангелия не закон, а сам Христос, его личность. Такова новая этика искупления и благодати. Евангельские заветы неосуществимы, как правило, но невозможное для человека возможно для Бога. “Представление писателя о Христе как о Богочеловеке, совмещающем в единстве своей личности две группы - Божественную и человеческую, является общехристианским”[44]. Идеал в эстетики Достоевского - та высшая точка эстетической программы, где сходится эстетическое и этическое. Личность Христа, как его представляет себе писатель, воплощает идеал, в котором сливаются красота, истина, высшая нравственность.

“После появления Христа, как идеала человека во плоти, стало ясно, как день, что высочайшее последнее развитие личности именно и должно дойти до того, чтоб человек нашел, осознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек и своей личности, из полноты развития своего Я, - это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастье. Таким образом закон Я сливаются с законом гуманизма” (XXIV, 134). Можно считать несомненным, что большая часть страданий и несчастий связана с поглощенностью своим “я”. В пределе это ведет к сумашествию, которое всегда есть поглощенность своим “я”, неспособность выйти из него. Величайшее таинство есть таинство. Причастия, - считают религиозные философы. Для нас остается непонятной судьба человека от рождения до смерти, непонятны выпавшие на его долю страдания. “Но деточки ничего не съеме (яблока) и пока еще ни в чем не виновны. Нельзя страдать неповинному за другого, да еще такому неповинному!” - восклицает Иван, не понимая за что страдают дети (XIV, 258). Но нужно помнить, что это лишь очень малый отрывок судьбы человека в вечности, его прохождения через многие миры. Так же, как если бы мы взяли один день из нашей жизни и без связи с другими днями ничего не поняли бы без него.

Именно поэтому христианство неотделимо от бессмертия. Многие ученые, занимающиеся творчеством Достоевского, не раз подчеркивали, что для писателя очень важна идея бессмертия. Счастье Захаровой “Три “приговора”, ставит эту проблему”[45].

“Если убеждение в бессмертие так необходимо для бытия человеческого, то, стало быть, оно и есть нормальное состояние человечества, а коли так, то и само бессмертие души человеческой существует несомненно” - так писал Достоевский в дневнике (XXI, 126). Так же рассуждают и Алеше, и Зосима. “В боге и бессмертие” (XIV, 147).

Совершенно неверно думать, что страдание выпадет на долю человека пропорционального его вине и греху. Бердяев замечает, что думая так, мы уподобляемся утешителям Иова, которые говорили ему, что Бог посылает страдания из-за греховности. На самом деле же Бог Яхве хвалился перед Сатаной преданностью своего слуги Иова, а Сатана подбил испытать его. Иов становится жертвой проверки. Бог посылает на Иова бедствия. Вместо того, чтобы отречься от Бога, Иов вызывает Бога на открытое объяснение лицом к лицу. Бог говорит о невозможности для человека познать мироздание, Иов кается, Бог прощает его и наделяет новыми детьми и благополучием.

Книга Иова, которая произвела на Достоевского неизгладимое впечатление (он не раз замечает это в письмах, в дневниках), является великим свидетельством о существовании невинного страдания.

Главные идеи, выделенные Зосимой в Книге Иова, по мнению Пономаревой Г., Ефимовой Н., довольно близки взглядам Достоевского[46].

Именно они и противопоставлены взглядам Ивана, объясняют причины его умонастроений. Очень часто Ивана спрашивают с образом Иова, в частности Г.Б. Пономарева. Их бунты якобы близки по схеме. “Вот, - говорит Иов, - я завел судебное дело; знаю, что буду прав< ... >. Я желал бы, только отстоять пути мои перед лицем Его! И это уже в оправдание мне; потому, что лицемер не пойдет пред лице Его”[47]. Но бунт Ивана отвергает Бога, Иван не желает судиться с Богом, он дал окончательный ответ ему - “возвращаю билет”, поэтому жизнь библейского героя, хотя и может иметь нечто общее с образом Ивана, несовместима с жизнью Карамазова по сути. Неслучайно Достоевский приписывает интерпретацию книги о Иове Зосиме - идейному оппоненту Ивана. “Тут творец, как и в первые дни творения, завершая каждый день похвалою: “Хорошо то, что я сотворил”, - смотрит на Иова и вновь хвалится созданием своим... Перед правдой земною совершается действие вечной правды”. “С тех пор ... не могу читать эту пресвятую повесть без слез” (XIV, 316).

Природа и Божий мир, считает Зосима, так же нужны человеку для нахождения пути к Богу, как и Священное писание. Сам Зосима понял свое призвание монаха однажды утром “вижу, восходит солнышко, тепло, прекрасно, зазвенели птички, уже начинается день” (XIV, 323). И при этом благообразии в душе его произошел переворот. И понял он, что “все божие хорошо и чудесно!” Нужна любовь.

Иван отвергает любовь, Бога, бессмертие, но на этом его бунт не кончается. Во имя чего ему остается жить (а жить он будет “вопреки логики”)? Если нет жизни вечной, то нет ни награды, ни кары, ни добра, ни зла. Дальнейшее развитие бунта прослеживается в следующих главах.

Глава II.

В данной главе будет рассмотрен второй этап карамазовского бунта -нигилизм.

Романтический бунт Ивана превратился в революцию нигилизма, во “все дозволено”. “Нигилизм - это не только отчаяние и отрицание, но главное - это воля к отрицанию и отчаянию”[48].

Поэма “Великий Инквизитор” представляет новую ступень в развитии мировоззрения Ивана. Это нигилистическая революция. Комментируя главу “Великий Инквизитор”, Достоевский писал, что в лице Ив. Карамазова он изобразил представителя той молодежи, которая “отрицает изо всех сил” “мир божий и смысл его” (XXIII, 228). В советской литературе утвердилась традиция: связывать философию нигилизма с философией Ницше. Особенное внимание уделял данной проблеме (проблеме нигилизма) в творчестве Достоевского Фридлиндер, сравнивая философию героев Достоевского с философией Ницше. Тема близости философов разрабатывалась Д.С. Мережковским в книге “Лев Толстой и Достоевский” и Л. Шестовым в книге “Достоевский и Ницше”. Чем вызвано внимание ученых к данной теме?

Начинается поэма с пришествия Бога - Христа. В легенде противопоставляются два образа - Бог и Инквизитор. Данная антитеза не случайна. Путь, на который вступил Инквизитор в прошлом, мыслится Иваном как путь идейного отступничества от Христа: “Мой старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидевший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы... остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в силах они будут спрашиваться со своею свободою... . Поняв все это, он воротился и примкнул к умным людям” (XIV, 284).Здесь мы видим, что Иван отчасти ставит себя на место и того, и другого героя своей поэмы, в этом важнейший поисковый момент.

Христос оказывается перед судом инквизитора, который и есть личностное воплощение того голоса в Иване, что не примет Бога и Христа.Миропонимание инквизитора означает постановку нового земного Божества на место Бога. Это очень важный и характерный момент любого бунта. Поскольку трон Всевышнего опрокинут, - пишет Камю, - бунтовщик признает, что “ту справедливость, тот порядок, то единство, которое он тщетно искал в своей жизни, ему теперь предстоит созидать своими собственными руками, а тем самым оправдать низложение Бога. Тогда-то и начинаются отчаянные усилия основать царство людей, даже ценой преступления...”[49].Итак, бунтарский дух поставил перед собой цель переделать творение, чтобы утвердить господство и божественность людей.

Великий Инквизитор берет на себя ответственность “сделать людей счастливыми”. Но нельзя организовывать счастье, как нельзя организовывать истины”[50]. Великий Инквизитор утверждает, что люди не могут выносить своей свободы, и Бог, давший ее несчастным, глубоко заблуждался. Инквизитор с первых страниц признает, что он не с Богом, а “с ним”, “вековечным” и “абсолютным”. Только он мог задать такие вечные вопросы. “Ты идешь в мир с голыми руками”, а человечество, утверждает Великий Инквизитор, провозгласит: “Нет греха, а есть лишь голодные” (XIV, 275) Нужно накормить людей, а уж потом спрашивать с них добродетели. “Мы достроим башню, ибо достроим тот, кто накормит, а накормим лишь мы... и солжем, что во имя твое. О никогда, никогда без нас они не накормят себя,” - утверждает Инквизитор.(XIV, 275) “Эти жалкие” люди будут благодарны Им - лжебогам за то, что они согласились господствовать над ними. Для человека важно знать: “пред кем преклониться?” и непременно “все вместе.” В них живет потребность “общности” преклонения. Человек слаб, объявляет Инквизитор, его нужно вести, как стадо. Таким образом, мы видим отрицается не только Бог, но и все общепринятые ценности: идеала человека свободного, моральные нормы, определенная культура.