IV. Оперные кошмары и сны.
В отличие от восприятия оперы как знака культурной традиции, иной, снижающе-фамильярный план оперных ссылок хорошо демонстрирует фраза из очерка-фельетона "Три вида свинства": "То не Фелия Литвин с оркестром в 100 человек режет резонанс театра страшными криками Аиды, нет, то Василий Петрович Болдин режет свою жену" [2, с. 525]. В подобных случаях возникает эффект развоплощения, мы имеем дело с оперой вне театра, растворенной в быте. Вместо Баттистини или Фелии Литвин оперными цитатами здесь изъясняются симпатичный "голубой воришка" на булгаковский лад Жорж-Юрий Милославский или достопочтенный Арон Исаевич Эрлих. Образ последнего в связи с оперными пристрастиями Булгакова запечатлелся в воспоминаниях сотрудника газеты "Гудок" И.Овчинникова. "В комнате мы двое с Булгаковым. Ждем гранок. За стеной, в пустой комнате, слышно, шагает из угла в угол Арон Исаевич Эрлих. Как и нас, его задерживают гранки. Ноет сладенький, крохотный тенорок. "Сегодня ты, а завтра я... Пусть неудачник плачет". Две сакраментальные фразы, которые всегда поет Эрлих. Булгаков стучит кулаком в стену. Пение смолкает. Через минуту Эрлих в нашей комнате. - "Вы ко мне стучали? Не отпирайтесь!" - гудит он сердитым баритоном, превращаясь в Онегина" [5, с. 136]. Пение Арона Исаевича было для Булгакова одним из тех оперных кошмаров, которые нередко преследовали и его героев Вспомним один из эпизодов знаменитого сна попавшего в сумасшедший дом Никанора Ивановича Босого: "Лампы погасли, некоторое время была тьма, и издалека в ней слышался нервный тенор, который пел: "Там груды золота лежат, и мне они принадлежат" [4, с. 302]. А когда Иван Бездомный пробирался по Москве в полосатых кальсонах и рваной толстовке, "все окна были открыты, и из всех окон, из всех дверей, из всех подворотен, с крыш и чердаков, из подвалов и дворов вырывался хриплый рев полонеза из оперы "Евгений Онегин". Кошмар продолжался и при дальнейшем продвижении ошалевшего поэта через таинственную сеть арбатских переулков. "... На всем его трудном пути невыразимо почему-то его мучил вездесущий оркестр, под аккомпанемент которого тяжелый бас пел о своей любви к Татьяне" [4,с. 195]. Чайковский цитируется в пародийно-сниженном контексте чаще всего. Так, в пьесе "Блаженство" упомянутый Жорж-Юрий Милославский пытается очаровать женщину будущего словами Татьяны: "Пускай погибну я, но прежде я в ослепительной надежде…" Эту оперную цитату он выдает за собственные стихи. Есть сведения, что в первоначальных вариантах "Мастера и Маргариты" председатель правления МАССОЛИТа должен был носить фамилию не Берлиоза, а Чайковского (см. 11, с. 62). В период, когда писалась повесть "Роковые яйца", музыка Чайковского подвергалась атакам с разных сторон. Ее считали упадочной и ноюще-сентиментальной, предлагали "сбросить с корабля современности" как мелкобуржуазный хлам. Такие голоса раздавались из лагеря, явно чуждого Булгакову. Творчество самого Булгакова было в их глазах столь же чужим и враждебным, как и музыка Чайковского. И тем не менее в сознании писателя с заигранными и затертыми номерами "Евгения Онегина" и "Пиковой дамы" связывались ассоциации, заставляющие его использовать ссылки на эти эпизоды в пародийно-ироническом освещении. Комичен прием использование такой ссылки в воображаемом портрете экстравагантного "левого" поэта Владимира Маяковского, написавшего на афише непонятное слово Дювлам. "Серый забор. На нем афиша. Огромнее, яркие буквы. Слово. Батюшки! Что ж за слово-то? Дювлам. Что ж значит-то? Значит-то что ж? Двенадцатилетний юбилей Владимира Маяковского… Мучительное желание представить себе юбиляра. ... Он лет сорока, очень маленького роста, лысенький, в очках, очень подвижный. Живет в кабинете с нетопленым камином. Любит сливочное масло, смешные стихи и порядок в комнате. Любимый автор - Конан-Дойль. Любимая опера - "Евгений Онегин" [2, с. 32]. Другой булгаковский чудак профессор Персиков отмечен как жертва оперных увлечений бывшей супруги. "Газет профессор Персиков не читал, в театр не ходил, а жена профессора сбежала от него с тенором оперы Зимина в 1913 году" [2, с. 96]. Этот уникальный ученый, всемирно известный специалист по голым гадам стал объектом внимания некоего лица Кремля. Один раз, поговорив с оным лицом по телефону, Персиков пережил еще один в своей жизни оперный кошмар. "Отойдя от телефона. Персиков вытер лоб и трубку снял. Тогда в верхней квартире загремели странные трубы и потекли вопли Валкирий, - радиоприемник у директора суконного треста принял вагнеровский концерт в Большом театре. Персиков под вой и грохот, сыплющийся с потолка, заявил Марье Степановне, что он будет судиться с директором, что он сломает ему этот приемник к чертовой матери" [2, с. 116]. Друзьями-соглядатаями профессора после открытия им красного луча стали "ангел во френче" и дежуривший в передней вялый Васенька с дымными глазами. Это породило своего рода апокалиптические предчувствия, которым соответствовала и которые многократно умножила грохочущая музыка "Полета валькирий" Вагнера. А с невежеством и девственной наивностью другого героя той же повести как нельзя лучше гармонировали нежные мелодии Чайковского. Всем ясно, что речь идет о бывшем флейтисте, ныне же заведующем показательным совхозом "Красный луч" Александре Семеновиче Рокке. "Пиковая дама" с ее фатальным сюжетом и тайной трех карт вошла в ассоциативный ряд повести в связи с образом Рокка вполне обоснованно. Александр Семенович по-своему не менее азартный игрок, чем Герман. Подобно последнему, силой вырвавшему у старой графини тайну выигрышных карт, Рокк проник к Персикову и завладел секретом красного луча. Заполучил он и яйца, которые посредством открытия Персикова должны раз и навсегда решить сельскохозяйственную проблему куроводства. Ждать результатов осталось совсем недолго. Рокк ловит миг удачи, вспомнив о своей прежней профессии. Используя прием ложного хода и торможения перед взрывом-кульминацией, Булгаков вводит в текст оперную цитату и насыщает весь эпизод двойной семантикой. Во-первых, дуэт "Уж вечер" из "Пиковой дамы" Рокк играет на флейте, что отсылает нас к известному соло флейты из "Орфея" Глюка. Еще в древности флейта ассоциировалась с погребальными обрядами. У Глюка это музыка потустороннего мира блаженных теней. С "Пиковой дамой" возникают и сюжетные, и стилистические аналогии. В опере Чайковского стилизованно-пастушеский условный мир благовоспитанных барышень из приличного общества должен быть разрушен неистовыми бурями, которые ожидают героиню впереди. В манере описания игры Александра Семёновича узнаются приемы, близкие пасторали "Искренность пастушки". "В 10 часов вечера, когда замолкли звуки в деревне Концовке, расположенной за совхозом, идеалистический пейзаж огласился прелестными нежными звуками флейты. Выразить немыслимо, до чего же они были уместны над рощами и бывшими колоннами Шереметевского дворца. Хрупкая Лиза из "Пиковой дамы" смешала в дуэте свой голос с голосом страстной Полины и унеслась в лунную высь, как видение старого и всё-таки бесконечного милого, до слез очаровывающего режима. Угасают... Угасают... - свистала, переливаясь и вздыхая, флейта" [2, с. 183]. Добавим, что и в опере Чайковского о старом, до слез очаровывающем режиме времен графини (то бишь, маркизы) Помпадур вздыхает, угасая в дреме, вздорная старая барыня, владеющая роковой тайной трёх карт. Далее всё в повести развивается согласно известному афоризму И.Ильфа и Е.Петрова: "Судьба играет человеком, а человек играет на трубе" (у Булгакова - флейте). Яйца оказались не куриными. Голые гады, которые из них вылупились, вскоре начнут крушить всё вокруг, превращая в реальность самые невероятные кошмары Апокалипсиса. И девам-воительницам валькириям, уносящим героев в чертог богов Валгаллу, предстоит немало работы. Пока же Александр Семёнович Рокк ничего не подозревает. И вот он видит в лопухах голову огромного змея толщиной в человека. Глянув в лишенные век ледяные глаза, заведующий совхозом цепляется, как за соломинку, за мелькнувшую мысль о чудесах индийских факиров и заклинателей. "Голова вновь взвилась, и стало выходить туловище. Александр Семёнович поднёс флейту к губам, хрипло пискнул и заиграл, ежесекундно задыхаясь, вальс из "Евгения Онегина". Глаза в зелени тотчас же загорелись непримиримою ненавистью к этой опере". Затем музыкальная цитата оказывается смятой налетевшим вихрем реальных событий. Достигается эффект столкновения "двух музык", подобный крушению мчащихся на большой скорости поездов. "Что ты, одурел, что играешь на жаре?" - послышался веселый голос Мани, и где-то краем глаза справа уловил Александр Семёнович белое пятно. Затем истошный визг пронзил весь совхоз, разросся и взлетел, а вальс запрыгал как с перебитой ногой" [2, с. 138]. Наконец, ещё один пример оперной пародии, на этот раз необъявленной, находим в одном из ранних вариантов "Мастера и Маргариты", тогда ещё имевшем название "Копыто инженера". Берлиоз здесь носит имя Владимир Миронович, Иван Николаевич Бездомный чаще всего ласково зовётся по-русски Иванушкой. Переживая кошмары после встречи с Воландом, Иванушка поёт частушки про Понтия Пилата, а после строгого замечания, что, мол, не полагается петь под пальмами, неосторожно произносит: "Мне бы у Василия Блаженного на паперти сидеть". Он пойман на слове и, как по волшебству, рождается оперный парафраз. "И точно учинился Иванушка на паперти. И сидел Иванушка погромыхивая веригами, а из храма выходил страшный грешный человек - исполу царь, исполу монах. В трясущейся руке держал посох, острым концом его раздирая плиты. Били колокола. Таяло. - Скудные дела твои, царь, - сурово сказал ему Иванушка, - лют и бесчеловечен, пьешь губительные обещанные дьяволом чаши, вселукавый монах. Ну, а дай мне денежку, царь Иванушка, помолюся ужо за тебя. Отвечал ему царь, заплакавши: -Почто пужаешь царя, Иванушка. На тебе денежку, Иванушка-верижник, божий человек, помолись за меня! И звякнули медяки в деревянной чашке" [2, с. 598].