Грабарь И. Э.
В частности, история русского искусства и особенно русской архитектуры есть не что иное, как история эволюции европейских форм, попадавших на русскую почву. Приток этих форм был непрерывным от самого начала Руси до появления Петра и, начиная с Ивана III, из года в год увеличивался, дойдя при первых Романовых почти до полного переустройства жизни на западный лад. Технический язык документов эпохи царя Алексея Михайловича и, особенно, Федора Алексеевича пестрит иностранными терминами в неменьшей степени, чем при Петре Великом, и уж, конечно, в гораздо большей, чем в наше время. "Глымзы", "базы", "каптели", "фрамуги", "каракштыны", "штап салькелен", "штап ганен", - без этих терминов не обходился ни один договор о постройках того времени, и видно, что их до страсти любили. Специалисты не прочь были щегольнуть непонятным простому обывателю заморским словечком, и можно себе представить, как лихо и с каким смаком они его произносили.
В дни детства Петра в знаменитой Немецкой слободе в Москве было уже изрядное число всяких "мастеровых людей сторонних чужих земель", были инженеры, архитекторы, живописцы, скульпторы и всякие "палатных и каменных дел мастера". Взявши Азов, Петр задумал создать из него вторую столицу, большой приморский город с грандиозной верфью, на которой он мог бы строить корабли – не чета воронежским, - словом, он затевал там нечто вроде того, что потом создал на Неве. Для этого у него и в Немецкой слободе было недостаточно "мастерового люда" - "всяких художеств мастеров". Нужны были тысячи новых людей, которых он и нашел во время своего пребывания за границей.
Первая большая партия таких людей была нанята в течение марта, апреля и половины мая 1698 года в Амстердаме, всего до 1000 человек. Для отправки их пришлось зафрахтовать четыре корабля, из которых два отправили в Архангельск, а два к Балтийским берегам, чтобы доставить людей в Москву на Нарву1. По приезде Петра в Лондон здесь была нанята еще одна большая партия "мастеровых людей", в числе которых находилось несколько инженеров и архитекторов. Из имен этих последних известно лишь одно: инженера Яна Перри2. Вернувшись из Англии снова в Амстердам, Петр опять нанимает "многих инженеров", из которых Гюйсен сохранил нам в своем журнале только одно имя – инженера Гонц. Наконец, в Вене, на обратном пути в Москву, нанята четвертая большая партия "всякого рода художников". Сохранилось известие, что в Азове работали инженеры и архитекторы разных национальностей, и в числе их три австрийца, один пруссак, один француз и один англичанин. Кроме чисто инженерных сооружений, произведенных ими и там, и помимо жилых домов для служащих, они построили еще целый монастырь и собор.
Со времени основания в 1703 году Петербурга такие большие партии иностранных техников привозятся почти каждый год, и скоро в новой столице их стало уже так много, что в Петербурге завелась своя "Немецкая слобода", едва ли значительно уступавшая числом жителей московской. Так называлась тогда вся левая сторона города, на которой с основания здесь в 1794 году Адмиралтейства начали селить иностранцев, служивших на верфи. Еще больше их стало со времени появления Литейного двора. К 1717 году здесь было уже несколько иностранных церквей – три лютеранские, из которых одна финско-шведская, и одна католическая. Ввиду массы наезжавших сюда иностранцев-путешественников пришлось завести казенный почтовый двор – нечто вроде гостиницы для приезжих, - перестроенный из прежнего питейного дома. Он стоял приблизительно там, где теперь приходится служительский корпус Мраморного дворца, и был одним из самых нарядных зданий по всей набережной. В 1715 году Петр велел здесь большую "залу убрать наилучше". Сюда любил захаживать сам царь и здесь же устраивал иногда "ассамблеи".
Первый петербургский архитектор-иностранец был Доменико Трезини, который до 1713 года, по-видимому, строил тут один3. За первые десять лет существования города им выстроено чудовищно много, до того много, что трудно представить себе, когда этот человек мог спать и есть, да еще участвовать в маскарадах, да исполнять обязанности церковного старосты в своей церкви. Он выстроил – ни много, ни мало – всю первоначальную набережную Петербургской стороны и всю "набережную Миллионную", т.е. ту, которая тянулась на месте нынешней Дворцовой, отступя несколько назад от теперешней линии домов, приблизительно в линию с Зимним дворцом и Эрмитажем по Миллионной улице. Кроме того, он безостановочно вел стройку Петропавловской крепости, сначала земляные, а позже и каменные укрепления. Из построек его эпохи не сохранилось ни одной, и самое раннее из сохранившихся его произведений – Петровские ворота (1717 - 1718 годы) и Петропавловская колокольня (1714 – 1725 годы)4. О набережной на Петербургской стороне мы можем составить себе некоторое представление по гигантской панораме Петербурга, гравированной Алексеем Зубовым. Панорама эта, сверх обычных во всякой панораме условностей, имеет еще и ту, что на ней в один ряд и непрерывною лентою изображены не только оба берега Невы, но еще и часть Большой Невки и Фонтанки. Зато не захвачена Немецкая слобода, и на "Адмиралтейском острову" взят только Летний сад с Невы и с Фонтанки. Свою панораму Зубов окончил в 1716 году, но для полноты прибавил в следующем году еще 11 небольших гравюрок, видов разных "знатнейших" палат и других сооружений, как в самом городе, так и в его окрестностях5. Наиболее старательно и, видимо, точно изображена набережная на Петербургской стороне, открывающаяся большими затейливой архитектуры палатами вице-канцлера Шафирова. Как и большинство домов этой набережной, шафировские палаты были мазанковые, на высоком каменном фундаменте с погребами. Направо от него стоят палаты Никиты Моисеевича Зотова, первого "князь-папы", дальше виднеются дома стольника Ржевского, канцлера Головкина и других приближенных Петра6.
Довольно точно изображена у Зубова и нынешняя Университетская набережная с дворцом Меншикова и стоящею с ним рядом его же домовою церковью Воскресения Христова. Первый дом Меншикова был на Петербургской стороне, рядом с Шафировским, с левой стороны от него, и на панораму не попал. Как и все другие, он был мазанковый, хотя и отличался от своих соседей роскошью своего наружного и внутреннего убранства. Когда Петр подарил Васильевский остров своему любимому "Саше", то он тотчас же выстроил там, на берегу Невы большие "хоромы" в два света, а когда они были окончены, приступил к постройке "палат" ближе к берегу. Хоромы – т.е. деревянный дом – стояли несколько отступя от Невы, а "палаты", или каменный дом, он заложил на самом берегу. Это тот самый "дворец Меншикова", в котором теперь помещается 1-й Кадетский корпус.
Сваи под его фундамент начали бить еще в августе 1710 года, тотчас после отделки "хором", но до 1713 года дело вперед не продвинулось, так как Меншиков был все время в отъездах, а Трезини и без того был завален делами по горло. В июне 1713 года "светлейший" нанял где-то около Гамбурга немецкого архитектора Готфрида Шеделя, которому и поручил постройку своих новых дворцов в Петербурге и в Ораниенбауме. Так как жить в России с бусурманским именем, да еще без отчества было никак нельзя, то его, как и Трезини, очень скоро окрестили русским именем и отчеством и уже заодно переменили несколько и фамилию. Domenico Trezzini превратился в Андрея Петровича – иногда и в Андрея Акимовича – Трезина; Gottfried Schädel в Ивана Ивановича Шейделя, а потом и в Шейдена. Это тот самый Шейден, который потом, при митрополите Рафаиле Заборовском, в 1730-х годах перестроил чуть не половину киевских церквей и превратился в заправского киевлянина, а под конец и в киевского помещика. Судя по Зубовской гравюре, дворец Меншикова сохранил до настоящего времени в общих чертах свой первоначальный облик, нет только перед ним его пристани, да изменилось покрытие, особенно кровли боковых выступов, выглядевших тогда башенками, увенчанными массивной княжеской короной. Дворец этот был долгое время, чуть ли не до первых больших построек Растрелли-сына, самым большим и нарядным домом Петербурга, от которого считал долгом приходить в восторг каждый из иностранных туристов-писателей. Внутри сохранились только лестница и зал, и то не в своем первоначальном виде, а, вероятно, так, как они были переделаны в последние годы пребывания Меншикова у власти7.
Если его дворец был самым пышным в городе, то, пожалуй, самым парадным изо всех тогдашних загородных дворцов был его "увеселительный дом в Оранибоме". Первые загородные дворцы были очень невелики и просты по архитектуре. Такой дворец нам сохранил тот же Зубов в одной из своих приклеек к панораме. Это небольшой двухэтажный домик в семь оконных осей, на довольно высоком фундаменте, с высоким же крыльцом, к которому вплотную подходит небольшой канал. Спереди разбит фигурный цветник и стоят трельяжные беседки, а сзади виднеется густая рощица-парк. Все убранство дома состоит в разбивке его стен пилястрами, в балюстраде на аттике и в затейливой обработке слухового окна. Вот простейший тип первых петровских загородных дворцов.
Ораниенбаумский дворец свидетельствует о таком широком архитектурном размахе, какого не было в Петербурге до Леблона. Отдельные детали дворца неизмеримо ниже его общего замысла, смелой циркумференции его крыльев с интересно задуманными павильонами на концах и с двухэтажным корпусом, увенчанным такою же короною, как и павильоны петербургского дворца, - в центре. Центральная часть соединялась с павильонами поверх нижней анфилады комнат открытой галереей, в настоящее время уже забранной и утратившей прежнее очарование. Поразительное сходство некоторых приемов и деталей в обоих меншиковских дворцах не оставляет сомнения в том, что строил его не Шедель, как он об этом и сам говорит в своем прошении на имя императрицы Елисаветы Петровны. Но именно потому, что выполнение здесь далеко не на высоте замысла, хочется думать, что первая мысль этой композиции родилась в чьей-то другой голове. Особенно это приходит в голову при взгляде на дворец с моря, откуда видна эта единственная в своем роде "лестничная выдумка" - сложная система сходящихся и расходящихся линий, то пропадающих, то вновь появляющихся площадок, теряющихся и опять выплывающих перил и балясин8.