Смекни!
smekni.com

Стратегия современного чтения: новая парадигма (стр. 1 из 2)

М. В. Загидуллина

Доказывается, что в ситуации кризиса читательской культуры чтение остается неизменной и неуничтожимой частью жизни современного человека, однако сама направленность чтения меняется, что связано с процессом неизбежной компрессии классического наследия, «сворачивания» культурных пластов прошлого и замещения высвободившегося пространства новыми формами культурной информации.

Место литературы как социального института в XIX в., когда она выполняла не только сугубо литературные, эстетические функции, многократно рассматривалось с самых разных точек зрения. Однако такое положение вещей было свойственно исключительно эпохе расцвета книжной культуры. Пока книга была главным источником знаний (точнее, информации), литература неизбежно оставалась центральным общественным институтом. В ХХ в. книга (и, как следствие, литература) теряет свои позиции. Установка советского правительства на формирование писателя и читателя по заданной схеме, отвечающей политической доктрине, достаточно обстоятельно рассмотрена в двух фундаментальных и очень интересных, хотя и не бесспорных исследованиях Евгения Добренко «Формовка советского читателя» и «Формовка советского писателя» [Добренко, 1997; 1999]. «Сужение» горизонтов литературы, уничтожение такой ее функции, как профетизм, чем она и славилась в XIX в., «связывание крыльев» в конечном итоге должны были низвести литературу до уровня «пса у трона». Но такие рассуждения так же заведомо категоричны, сколь рассуждения о «великой роли» литературы в советском обществе. По-видимому, книга (литература) остается важнейшей частью жизни человека, человека вообще, вне связи с политикой и географией.

Какое же место занимает чтение в жизни человека третьего тысячелетия [см.: Дубин, 2000; 2001]? Новые технологии отличаются простотой в освоении. Высокий профессионализм в большинстве случаев не нужен для работы на персональном компьютере. Чтобы смотреть видеофильмы, не надо быть «киномехаником». Если в «дотелевизионный» период существовали целые группы населения, вообще не имеющие никаких культурных интересов (книг, журналов, газет), то теперь телевизор стал достоянием даже самых далеких от культуры (в узком понимании слова) слоев.

Между тем чтение занимает ту уникальную нишу культурного пространства, которая не может быть заполнена другими формами культуры. В этом отношении мнение В. В. Прозорова о том, что «все широко известные нам средства массовой коммуникации образуют в громадной и всепланетарной своей совокупности новую глобальную версию искусства слова» [Прозоров, 2000, 7], где газета выполняет функции эпоса, радио — лирики, а телевидение — драмы [см.: Там же, 10—12], представляется фигуративным. Так, телевидение (особенно нынешнее, «пультовое», мультиэкранное и пр.) формирует так называемое рассеянное внимание. Телезритель весь вечер нажимает на кнопки, отключаясь от просмотра фильма, когда идет реклама, и переключаясь на другой канал, он успевает увидеть новости спорта или погоды, фрагмент другого фильма, клип и т. п., а затем опять смотреть «главный» фильм. Чтение с «рассеянным» вниманием невозможно. Стоит при чтении на некоторое время отвлечься на «свои мысли», как оказывается, что прочитанная страница не прочитана, а честно «просмотрена» и совершенно не осталась в памяти. Можно смотреть телевизор и вязать, но нельзя читать и делать уборку или мыть посуду. Теле- и видеокультура формирует «раздробленное» мировосприятие. Человек получает массу интересной информации, но она не скреплена воедино, не подчинена какой-либо целостной конструктивной энергии, эклектична. Мир превращается в набор кадров, хаотично сменяющих друг друга. Зритель невольно ищет какую-либо доминанту в этом хаосе, опору, за которую можно было бы зацепиться, и выбирает сценарий, близкий своему характеру, например: «Мир — это веселая музыка» или «Правительство ворует, а мы в дураках» и т. д. Телевидение услужливо подыгрывает любому сценарию. Это так называемый эффект блип-культуры, или культуры «ярких пятен», вспышек, обособленных друг от друга.

Книга в этом смысле — явление противоположное. Художественный текст скреплен единой волей автора, является завершенным отражением полного мировидения. Читатель вынужден сосредоточенно погрузиться в мир книги, чтобы хотя бы узнать, что будет дальше. Серьезный художественный текст, который мы можем назвать классическим, остается в памяти в виде замкнутого, цельного нового мира, превращающегося в часть не столько читательского, сколько жизненного опыта человека. Классический текст не стирается из памяти сразу, как только закрыта последняя страница. Между тем такова судьба многих детективов. Большинство из них живут лишь в момент чтения, но во второй раз читать их уже не придет в голову. Классический текст может стать любимым: его хочется перечитывать вновь и вновь. Процесс чтения уникален. Каждое читательское сознание по-своему реагирует на произведение 1 . Зрительское восприятие более однообразно, потому что большую часть той работы, которую должно проделать воображение читателя (представить внешний облик героев, интерьер дома, пейзаж и т. д.), выполнил режиссер.

В США провели специальные исследования, направленные на выявление качеств читателей и нечитателей. Известный российский исследователь проблем чтения С. Н. Плотников проанализировал результаты этих опросов: «Читатели, в отличие от нечитателей, способны мыслить в категориях проблем, схватывать целое и выявлять противоречивые взаимосвязи явлений; более адекватно оценивать ситуацию и быстрее находить правильные решения; имеют больший объем памяти и активное творческое воображение; лучше владеют речью: она выразительнее, строже по мысли и богаче по запасу слов; точнее формулируют и свободнее пишут; легче вступают в контакты и приятны в общении; обладают большей потребностью в независимости и внутренней свободе, более критичны, самостоятельны в суждениях и поведении. Словом, чтение формирует качества наиболее развитого и социально ценного человека» [Homo legens, 1999, 64—65].

Таким образом, чтение — это не «устаревшая форма» получения информации, а созидательный процесс. Человек в процессе чтения творит в себе новые качества. Чтение, по словам С. Н. Плотникова, оказывается уникальной технологией интеллектуального воспроизводства в обществе. А значит, оно не может исчезнуть.

Известные представители такой научной отрасли, как социология литературы [см., например: Гудков, 1994; Рейтблат, 2001; Дубин, 2001], выдвигают следующие положения, обобщающие само явление чтения:

1) литература понимается как социальный институт, направленный на поддержание культурной идентичности общества;

2) институт литературы имеет исторический характер, т. е. отдельные функции и их интерпретация значимы только в определенных временных границах;

3) литература письменно фиксирует «ядерные» культурные значения и с ослаблением религиозных институтов претендует на синекдоху всего понятия «культура»;

4) литературно-социологический анализ явлений предполагает совмещение социальных, культурных, когнитивных и литературных значений и их динамики;

5) акт чтения рассматривается как специфическая форма социального взаимодействия.

Все это говорит о неуничтожимости чтения в человеческой жизни: книга может принимать новые формы (например, стать аудиокнигой или электронным текстом), но она остается в человеческой жизни.

Всевозможные опасения, связанные с вытеснением книги другими формами досуга, сейчас кажутся неоправданными, достаточно заглянуть в любой книжный магазин. Превращение книгоиздательства в одну из прибыльных отраслей бизнеса могло быть возможно только в случае востребованности чтения большим кругом людей. И поэтому вопрос оказывается не в исчезновении чтения как такового (так его ставить сейчас нет смысла), а в принципиальном изменении качества чтения.

Классические литературные тексты, сформировавшие своеобразные пантеоны крупных национальных литератур, долгое время служили той самой «синекдохой» культуры и образованности вообще, о чем шла речь выше. Это означало, что набор классических текстов выполнял функции межпоколенной скрепы: каждое новое поколение подключалось к традиционным ценностям посредством прочитывания тех же книг, что читали и старшие. Это прохождение через «заветы нации», выраженные в корпусе классических произведений, рассматривалось как залог единства поколений, а уроки литературы в школе выдвигались на уровень идеологически значимых, равных по важности истории, а порой даже и превосходящих ее значимость (это отражалось, например, в традиционно большом количестве часов в школьной программе, отводимых на изучение литературы).

Утрата интереса к традиционной классике, нежелание новых поколений читать, стимулируемое к тому же и общим ослаблением места литературы в школьной системе знаний и контроля, рассматривается именно как тревожный знак разрыва культурной традиции. В этой связи следует все же указать, что, например, поколения школьников до 1880-х гг. читали литературу, самым «современным» именем которой был Державин. Вся литература XIX в. как классика не рассматривалась; это произошло не везде и не одновременно. Формирование канона чтения ХХ в., осложненное революцией, привело к пересмотру литературной традиции: из программы исчезла та часть, которая была обязательной для школьников прошлого века, а именно богословская отечественная традиция, а литература XIX в. утвердилась наконец в ее социологическом варианте, освященном именем В. Г. Белинского. «Приговоры» литературного критика (признанного революционера-демократа) при этом вполне соответствовали задачам революционного просвещения, хотя следует признать, что повинен в этом вовсе не Белинский, а его социологическая интерпретация, применение его эстетики к нуждам господствующей идеологии. В результате литературный пантеон быстро «врос» в массы, особенно если учесть решительный поворот к ликбезу и всеобщему образованию. Очередной слом идеологии в 1990-е гг. немедленно отразился на классическом наборе имен; собственно канон двадцатого века был «перевернут» и во многом пересмотрен; литература XIX в. осталась в неизменном виде, не считая изменений в интерпретациях «освободительных периодов».