Разобрав этот вопрос, следует сказать о том, откуда берутся изящные и удачные выражения. Их создает даровитый или искусный человек, а показать, в чем их сущность, есть дело нашей науки. Итак, поговорим о них и перечислим их. Начнем вот с чего. Естественно, что всякому приятно легко научиться чему-нибудь, а искомое слово имеет некоторый определенный смысл; потому что всего приятнее для нас те слова, которые дают ним какое-нибудь знание. Слова необычные нам непонятны, в слова общеупотребительные мы понимаем. Наиболее достигает этой цели метафора; например, если поэт описывает старость стеблем, остающимся после жатвы, то он нам сообщает сведения с помощью родового понятия, ибо то и другое — нечто отцветшее. То же самое действие производят сравнения, употребляемые поэтами, и потому они кажутся изящными, если только они хорошо выбраны. Сравнение, как было сказано раньше, есть та же метафора, но отличающаяся присоединением слова сравнения; она меньше нравится, так как она длиннее, она не утверждает, что «это — то», а потому и наш ум этого от нее не требует.
Итак, тот стиль и те суждения, естественно, будут изящны, которые сразу сообщают нам знания, поэтому-то поверхностные суждения не в чести (мы называем поверхностными те суждения, которые для всякого очевидны и в которых ничего не нужно исследовать); не в чести также суждения, которые, когда их произнесут, представляются непонятными. Но наибольшим почетом пользуются те суждения, произнесение которых сопровождается появлением некоторого познания, когда такого познания раньше не было, или те, которые несколько выше понимания, потому что в этих последних случаях как бы приобретается некоторое познание, а в первых двух нет. Подобные суждения пользуются почетом ради смысла того, что в них говорится; что же касается внешней формы речи, то наибольшее значение придается суждениям, в которых употребляются противоположения. Суждение может производить впечатление и отдельными словами, если в нем заключается метафора, и притом метафора не слишком далекая, потому что смысл такой метафоры трудно понять, и не слишком поверхностная, потому что такая метафора не производит никакого впечатления. Имеет также значение то суждение, которое изображает вещь как бы находящейся перед нашими глазами, ибо нужно больше обращать внимание на то, что есть, чем на то, что будет.
Итак, нужно стремиться к этим трем вещам: 1) метафоре, 2) противоположению, 3) наглядности.
Из четырех родов метафор наиболее заслуживают внимания метафоры, основанные на пропорции: так, Перикл говорил, что юношество, погибшее на войне, точно так же исчезло из государства, как если бы кто-нибудь изгнал из года весну. Или, как сказано в Эпитафии: «Достойно было бы, чтобы над могилой воинов, павших при Саламине, Греция остригла себе волосы, как похоронившая свою свободу вместе с их доблестью». Если бы было сказано, что грекам стоит пролить слезы, так как их доблесть погребена, это была бы метафора, и сказано было бы это наглядно, но слова «свою свободу вместе с их доблестью» заключают в себе некое противоположение.
Итак, мы сказали, что изящество получается из метафоры, заключающей в себе пропорцию, и из оборотов, изображающих вещь наглядно; теперь следует сказать о том, что мы называем «наглядным» и результатом чего является наглядность. Я говорю, что те выражения представляют вещь наглядно, которые изображают ее в действии: например выражение, что нравственно хороший человек четырехуголен, есть метафора, потому что оба эти понятия обозначают нечто совершенное, не обозначая однако действия. Выражение же «он находится во цвете сил» означает проявление деятельности. И Гомер часто пользовался этим приемом, с помощью метафоры представляя неодушевленное одушевленным. Во всех этих случаях вследствие одушевления изображаемое кажется действующим. Поэт
«Русская наука о русском литературном языке»», «Ученые записки МГУ, Т.3, кн.1 1946 изображает здесь все движущимся и живущим, а действие и есть движение.
Метафоры нужно заимствовать, как мы это сказали и раньше, из области родственного, но не очевидного. Подобно этому, и в философии меткий ум усматривает сходство в вещах, даже очень различных. Архит, например, говорил, что одно и то же — судья и жертвенник, ведь и у того и у другого ищет защиты то, что обижено.
Большая часть изящных оборотов получается с помощью метафор и посредством обмана слушателя: человеку становится яснее, что он узнал что-нибудь новое, раз это последнее противоположно тому, что он думал, и разум тогда как бы говорит ему: «Как это верно, а я ошибался». И изящество изречений является следствием именно того, что они значат не то, что в них говорится. По той же самой причине приятны хорошо составленные загадки: они сообщают некоторое знание и притом в форме метафоры. Сюда же относится то, что Теодор называет «говорить новое»; это бывает в том случае, когда мысль неожиданна и когда она, как говорит Теодор, не согласуется с ранее установившимся мнением, подобно тому, как в шутках употребляются искаженные слова; то же действие могут производить и шутки, основанные на перестановке букв в словах, потому что и тут слушатель впадает в заблуждение. То же самое бывает и в стихах, когда они заканчиваются не так, как предполагал слушатель, например: «Он шел, имея на ногах отмороженные места». Слушатель полагал, что будет сказано «сандалии», а не отмороженные места. Такие обороты должны становиться понятными немедленно после того, как они произнесены. Когда же в словах изменяются буквы, то говорящий говорит не то, что говорит, а то, что значит получившееся искажение слова. То же самое можно сказать и об игре словами. В таких случаях говорится то, чего не ожидали и что оказывается верным. Одно и то же слово употребляется здесь одном значении, а в разных, и сказанное в начале повторяется не в том же самом смысле, а в другом. Во всех этих случаях выходит хорошо, если слово надлежащим образом употреблено для омонимии или метафоры. Чем больше фраза отвечает вышеуказанным требованиям, тем она изящнее, например, если имена употреблены как метафоры и если во фразе есть подобного рода метафоры — и противоположение, и равенство, и действие.
И сравнения, как мы сказали это выше, суть некоторым образом прославившиеся метафоры. Как метафора, основанная на пропорции, они всегда составляются из двух понятий: например, мы говорим, что щит — фиал Ареса, а лук — бесструнная лира. Говоря таким образом, употребляют метафору непростую, назвать же лук лирой или щит фиалом — значит употребить метафору простую. Таким-то образом делаются сравнения, например, игрока на флейте с обезьяной и человека близорукого со светильником, на который капает вода, потому что и тот и другой мигают. Сравнение удачно, когда в нем есть метафора. Так, например, можно сравнить щит с фиалом Ареса, развалины — с лохмотьями дома. На этом-то, когда сравнение неудачно, и проваливаются всего чаще поэты и получают славу, когда сравнения у них бывают удачны.
И пословицы — метафоры от вида к виду.
Таким образом, мы до некоторой степени выяснили, из чего и почему образуются изящные обороты речи.
И удачные гиперболы - метафоры; например, об избитом лице можно сказать: «Его можно принять за корзину тутовых ягод», так под глазами сине. На это сильно преувеличено. Оборот «подобно тому как то-то и то-то» — гипербола, отличающаяся только формой речи. Гиперболы бывают наивны: они указывают на стремительность речи, поэтому их чаще всего употребляют под влиянием гнева. Человеку пожилому не подобает употреблять их.
Не должно ускользать от нашего внимания, что для каждого рода речи пригоден особый стиль, ибо не один и тот же стиль у речи письменной и у речи во время спора, у речи политической и у речи судебной. Необходимо знать оба стиля, потому что первый заключается в уменье говорить по-гречески, а зная второй, не бываешь принужден молчать, если хочешь передать что-нибудь другим, как это бывает с теми, кто не умеет писать. Стиль речи письменной — наиболее точный, а речи во время прений — наиболее актерский. Есть два вида последнего стиля: один передает характер, другой — аффекты. Если сравнивать речи между собой, то речи, написанные при устных состязаниях, кажутся сухими, а речи ораторов, даже если они имели успех, в чтении кажутся неискусными: причина этого та, что они пригодны только для устного состязания. По той же причине и их сценические приемы, не будучи воспроизводимы, не вызывают свойственного им впечатления и кажутся наивными: например, фразы, не соединенные союзами, и частое повторение одного и того же в речи письменной по справедливости отвергаются, а в устных состязаниях эти приемы употребляют и ораторы, потому что они сценичны. При повторении одного и того же необходимо менять интонацию, что как бы предшествует декламации. То же можно сказать о фразах, не соединенных союзами, например: «Пришел, встретил, просил». Эти предложения нужно произнести с декламацией, а не говорить их с одинаковым выражением и одинаковым голосом, словно нечто единое. Речь, не соединенная союзами, имеет следующую особенность; кажется, что в один и тот же промежуток времени сказано многое, потому что соединение посредством союзов объединяет многое в одно целое; отсюда ясно, что при устранении союзов единое сделается, напротив, многим. Следовательно, такая речь заключает в себе амплификацию: «Пришел, говорил, просил». Слушателю кажется, что он обозревает все то, что сказал оратор.