Партийная цензура историко-краеведческих изданий 1920— 1930-х гг. на Урале
Е. Н. Ефремова
В годы советской власти партийной цензуре были подвержены все этапы развития интеллектуальной мысли с момента ее зарождения в сознании автора и до читательского восприятия. А. В. Блюм, автор целого цикла статей и нескольких монографий, посвященных различным аспектам истории российской цензуры, анализируя систему тотального контроля 1929— 1953 гг., выделяет 5 уровней, или, как он их называет, фильтров, «многоярусной контролирующей машины»: 1) самоцензура, или авторская цензура; 2) редакторская цензура; 3) главлитовская цензура, занимающая «срединное положение»: «под ней, “ внизу”, фильтры авторские и редакторские, над ней, “ вверху”, полицейские и партийные указания, которые она неукоснительно выполняла»; 4) карательная цензура ОГПУ/ НКВД/ МГБ; 5) идеологическая цензура, осуществляемая партийным руководством [см.: Блюм, 14— 25] 1 . Но, несмотря на тотальный характер цензуры, найти документальное подтверждение партийного контроля, через который проходила вся издательская продукция, очень сложно: в процессе функционирования этой системы вся документация была строго засекречена, а после отмены цензуры большая часть ее уничтожена 2 . Частично восполнить эти лакуны в истории партийной цензуры помогают документы, сохранившиеся в различных фондах бывших партийных архивов. Однако этот поиск осложняется тем, что документы по одному делу могут быть разрознены и храниться в разных фондах. Так, среди документов Свердловского истпарта [подробнее см.: Яркова, 9— 21] сохранился протокол производственного совещания научных работников Истпарта от 16 марта 1937 г., на котором обсуждался и был утвержден список книг по истории революционного движения, изданных уральскими и центральными издательствами, которые необходимо изъять из библиотек и магазинов [ЦДООСО, ф. 41, оп. 3, д. 15, л. 92]. Однако сам список к протоколу не приложен. Его машинописную копию удалось обнаружить в фонде Свердловского областного комитета КПСС [Там же, ф. 4, оп. 15, д. 465, л. 25— 30]. Научная ценность этого списка заключается в том, что в нем указаны причины изъятия книг (чаще всего подобные списки были «глухими», т. е. не аннотированными).
Указанные в списке для изъятия из библиотек и магазинов книги по истории революции и гражданской войны на Урале прошли через все «фильтры» советской цензуры. Авторская цензура этих исторических исследований в какой-то степени даже превосходила обычную для того времени самоцензуру, поскольку все они были написаны по инициативе и под руководством Истпарта, созданного как один из инструментов партийной цензуры 3 . Как отмечает В. С. Клопихина, «Истпарт был одним из средств формирования единого интеллектуального пространства советского общества, в основе которого должна быть единая идеологическая парадигма», причем «спецификой формирования этого пространства были “ директивные”методы» [Клопихина].
В «Бюллетене Истпарта» и в «Пролетарской революции» (исторический журнал Истпарта) постоянно публиковались рекомендации и инструкции по созданию подлинной революционной истории. Так, в 1922 г. Истпарт публикует программу, в которой четко определены вопросы для изучения при составлении и издании монографий по истории Октябрьской революции [Пролетарская революция, 1922, № 4, 360— 362]. Предваряет эту программу общий принцип работы («монографии не должны носить характера ни апологии (особенно ведомственной), ни агитационной литературы»), провозглашенный, однако, с весьма существенной оговоркой: «Может быть, не всегда окажется возможным говорить все, но то, о чем возможно говорить, должно быть обследовано и высказано и с возможной полнотой, беспристрастием, и с оценкой строго марксистской» [Там же, 360]. Перечень того, о чем «говорить возможно», и был представлен в публикуемой программе. В 1924 г. всем истпартотделам был предложен еще более подробный план работы по созданию истории 1905 г. в связи с 20-й годовщиной этой даты [Там же, 1924, № 2, 242— 244].
В первом номере «Бюллетеня Истпарта» [1922, № 1] среди прочих руководящих материалов был напечатан конспект-минимум для воспоминаний, что сразу же направляло память мемуаристов в нужное русло и уже на этом этапе отсекало не соответствующую официальной идеологии информацию. Уральский истпарт также «в качестве пособия для опрашивающих и опрашиваемых» рекомендует «конспект-минимум для воспоминаний, выработанный Уралбюро Истпарта и опубликованный в № 6 Известий Екатеринбургского губкома РКП» [см.: Яркова, 17]. Поэтому вряд ли можно согласиться с утверждением Д. Н. Шаталова о том, что «источники личного происхождения», другими словами, воспоминания, собранные по заданию Истпарта, позволят «по-новому осветить наиболее существенные стороны политической борьбы на Урале в начале XX в.» только потому, что «здесь отсутствует редакционная правка, возможная при подготовке рукописи к печати» [Шаталов, 228]. Мемуарные источники, созданные на основе руководящих инструкций Истпарта, уже прошли сквозь первый цензурный фильтр. Причем пассивное участие мемуаристов (воспоминания только о нужных событиях, записанные не самостоятельно, а с их слов) отмечает и сам исследователь: «Созданная по инициативе М. Горького уральская редакция организовывала и консультировала авторские коллективы рабочих различных предприятий, активно вела сбор архивных материалов и запись воспоминаний участников событий прошлого, рецензировала и редактировала рукописи» [Там же, 229]. Предложенное Д. Н. Шаталовым «сравнение опубликованных источников личного происхождения с оригиналами, хранящимися в архивах», действительно позволит выявить «сведения и факты, которые не содержатся в других источниках» [Там же, 228], но эта информация восполнит прежде всего лакуны в истории не первых двух десятилетий, а 20— 30-х гг. XX в. — времени создания этих воспоминаний.
Следующим цензурным фильтром для историко-краеведческих изданий 20— 30-х гг. была редакционная правка, осуществляемая не только редакторами, назначаемыми с согласия органов партийного контроля, но и сотрудниками самого Истпарта. В качестве примера партийного рецензирования при подготовке рукописи к печати может стать сохранившийся среди документов Свердловской областной редакции «История фабрик и заводов» отзыв на рукопись Ю. Бессонова «Двадцатый год» (глава из истории ВИЗа), подписанный заведующим Свердловского истпарта Моисеевым и научным сотрудником Рычковой [см.: ГАСО, ф. 318, оп. 1, д. 12, л. 28— 30]. Считая в целом рукопись т. Бессонова приемлемой, Свердловский истпарт рекомендует ее к печати «при условии целого ряда исправлений» [Там же, л. 28]. Основной и, судя по тексту рецензии, единственный недостаток работы — «недостаточная политическая заостренность в показе принципиальной сущности борьбы с троцкизмом, поверхностное изложение ряда принципиальных положений и, в ряде случаев, неряшливые, неверные формулировки» [Там же]. Следуя рекомендациям Истпарта, автор должен был не только по-иному (в соответствии с «позднейшими партсъездами и конференциями и работами т. Сталина») интерпретировать описываемые в книге события, но и убирать не вписывающиеся в «концепцию троцкизма» высказывания и факты. Например, на странице 177 «из выступления секретаря партячейки т. Харитонова нужно выбросить слова, обращенные им к троцкистам: “ Вы скверно работаете, очень скверно”. Разве можно требовать от троцкистов, чтобы они работали хорошо для партии?»; на странице 120 — «неувязка: выступление троцкиста Плотникова направлено против директора, а директор Евстифеев — тоже троцкист»; на странице 160 — «выбросить, что троцкистов в Свердловске было 25 человек» [Там же] и т. п. Таким образом, только очищенные от ненужных сведений и получившие правильные идеологические акценты исторические издания получали разрешение на публикацию.
Несмотря на то что рукописи исторических исследований и материалов проходили жесткий партийный контроль и подвергались необходимым изменениям еще до выхода в печать, это не избавляло их от последующей цензуры. Идеологические установки менялись, и в соответствии с ними менялись и правила создания советской истории. Книги, написанные по устаревшим инструкциям, исключались из круга чтения: в ноябре 1924 г. журнал «Просвещение на Урале» включил книгу «Металлисты Урала накануне и в период 1905 г.» в список рекомендуемой литературы, а в январе 1932 г. в журнале «Уральский коммунист» на нее появилась рецензия под заголовком «Против троцкистских извращений в освещении истории большевистской организации и рабочего движения в революции 1905 г. на Урале».
Основное обвинение, выдвигаемое в рецензиях на исторические исследования, состояло в том, что авторы не сделали в своих работах. Так, в отзыве на книгу Ю. Блиновой «Классовая борьба на Урале» отмечалось, что автор «нигде не упоминает, что движение Московского государства на Восток… было военно-колониальным походом царизма…» [Мануйлов, 38]; пугачевское восстание и его причины «не нашли себе места в уральской книжке», автор «обходит молчанием это восстание» [Там же, 39]; в главах «ничего нет ни об авангардной роли Уральской областной организации, ни о том, как под ее руководством реализовались и реализуются те пять уроков, о которых писал т. Ленин…» [Там же, 41]; «автор не сделал ни одной попытки связать историю прошлого и свои теоретические обобщения с практикой социалистического строительства» [Там же]. Заключение сделано также в виде отрицательной конструкции «…книжка Блиновой не может служить воспитательным целям» [Там же]. В рецензии на книгу «Металлисты Урала накануне и в период 1905 г.» говорится о том, что составители сборника «совершенно недостаточно использовали большевистские газеты, прокламации, дающие правильное большевистское освещение…» [Против троцкистских извращений…, 102]; «документы… не подвергаются критике, т. е. по существу протаскивается меньшевистско-троцкистская фальсификация истории уральских большевиков…» [Там же, 103]; задачи, стоящие перед вводной статьей, автор «не выполнил» [Там же]; он «не по-ленински ставит вопрос о соотношении экономической и политической стачечной борьбы…» [Там же, 104]; «у него ни слова нет ни о характере революции 1905 г., ни о ее движущих силах, ни о гегемонии пролетариата, ни о демократической диктатуре пролетариата и крестьянства, ни о советах, ни о перерастании буржуазно-демократической революции в социалистическую, — одним словом, нет большевистской истории революции 1905 г.» [Там же, 105]. Вывод по рецензируемой книге тоже сформулирован в виде отрицания: «книга… не дает большевистского освещения…» [Там же]. Использование отрицательных конструкций и в речи самого рецензента показывает, насколько абсурдно в это время вообще что-либо делать в отношении исторического исследования, результат которого известен заранее: «Не имея возможности сейчас заняться точным подсчетом количества стачек на Урале в 1905 году, мы можем все же категорически заявить, что…» [Там же].