Отношение Мережковского к учению Ницше претерпело ряд изменений. В начальный период своего творчества Мережковский воспринимал идеи Ницше как воплощенный индивидуализм, провозглашавший отношение к искусству, красоте и культуре как творчеству, а самого немецкого философа – как предтечу будущей новой духовности. Критика Ницше традиционного христианства и воспевание таких ценностей, как красота, чувственность, самоутверждение, присущих язычеству, определили первоначальные религиозные искания Мережковского. Страстно желая преодолеть мертвенность исторического христианства, поэт вновь и вновь обращался к ницшеанской идее сверхчеловека.
Центральная для российского религиозного возрождения антиномия “иерархизм – стихийность” волновала Мережковского. В этом контексте вполне понятны его метания от “цезаризма”, поклонения героям – Наполеону и Петру – к внезапному увлечению русской демократической общественностью. Однако диссертация Ницше, видимо, не произвела сильного впечатления на Мережковского, а работы Вяч.Иванова, развившего в России идеи “Рождения трагедии из духа музыки”, получили у него неодобрительную оценку. “Одну половину Ницше взяли босяки, другую наши декаденты-оргиасты, не успел еще скрыться Пляши-Нога, как поклонники нового Диониса запели: “выше поднимайте ваши дифирамбические ноги”” (Иванов В. “Религия Диониса” в журнале “Вопросы жизни”). “Одного немца пополам разрезали, и хватило на два русских слова”, - писал Мережковский52. Дионисийской религии и связанной с ней концепции “мистического анархизма” поэт не принимал так же, как не принимал и другой крайности интерпретации ницшеанства в России – так называемого “босячества”.
Наиболее глубокое влияние философия Ницше оказала на ведущего теоретика символизма Вяч.Иванова. С идеями Ницше Вяч.Иванов познакомился в самом начале девяностых годов, когда творчество философа еще только начинало завоевывать умы современников учениями о “сверхчеловеке” и “воле к могуществу”. Но не эти темы сыграли решающую роль в обращении Вяч.Иванова к текстам Ницше. Российского мыслителя связали с Ницше глубокая укорененность в античной традиции, стремление к мистическому постижению окружающей действительности, к преодолению рассудочности и непосредственному восприятию мира как единства жизни и поэзии. Наиболее существенным для Вяч.Иванова явились размышления Ницше о “братском союзе двух божеств” – “Дионисово-Аполлонийском гении”. На страницах сочинений Вяч.Иванова эти божественные сущности предстали как “центростремительное” и “центробежное” начала в стихии жизни и в культуре.
Ницшевское учение о дихотомии аполлонийского и дионисийского начал Иванов использовал для обоснования своей историософской концепции. Русский философ увидел в дионисийском культе исток и тайну человеческой жизни вообще. Если Ницше в “Рождении трагедии…” раскрыл тайны Диониса, то Иванов пошел дальше, провозгласив “братский союз” двух божеств Дионисийско-Аполлинийского гения – не только началом античной трагедии, но и истоком европейской культуры. На этом открытии Иванов построил свое доказательство близости культур Востока и Запада. Миф об Аполлоне и Дионисе стал парадигмой единой христианской культуры. На русской почве “дельфийские братья”, по мысли Иванова, выступили в новых обличьях – Аполлон воплотился в культуре органической, поддерживаемой славянофилами, народниками, а Дионис стал провозвестником и смыслом культуры критической, западнически-интеллигентской. Ивановская концепция логики исторического развития России, представленная циклической сменой во времени органических и критических эпох, послужила импульсом к росту интереса к ницшевской философии в кругах отечественных неославянофилов. Прежде же единственным аспектом творчества Ницше, находившим отклик в славянофильских кругах, была критика философом западной цивилизации и культуры.
Во многом благодаря Вяч.Иванову в прессе Москвы и Петербурга на заре нынешнего века появилось и часто мелькало имя Диониса53. В стихии ницшеанско-дионисийского гения, боге хаотического смешения и “ночной стороны души”, боге восторженного исступления, крушащего границы между человеком и внешним миром, русский философ уловил возможность спасения от индивидуализма и рационализма европейской цивилизации, тяготеющей душу современного “теоретического” человека мертвенностью отчужденных от “живой жизни” культурных форм. Вновь явленный Ницше миру дионисизм мог бы, по Иванову, стать способом преодоления культурного кризиса, способствуя “рождению” из личного опыта человека – опыта сверхличного.
Максимально сближая христиа-нство и эллинское язычество, философ считал роковой ошибкой Ницше тот факт, что “в героическом боге Трагедии Ницше почти не разглядел бога, претерпевающего страдания”54: “Ницше увидел Диониса и отшатнулся от него. Трагическая вина Ницше в том, что он не уверовал в бога, которого сам открыл миру. Он понял дионисийское начало как эстетическое и жизнь – как “эстетический феномен”. Но то начало прежде всего религиозное…”55 В противоположность Ницше, Вяч.Иванов считал, что религия Диониса давала своим последователям “метафизическое утешение” посредством веры в реальность потустороннего мира, а не только автаркию от любования ею как эстетическим феноменом. Подтверждение своему прозрению Иванов находил в метаморфозах философских воззрений и самой судьбе германского гения: “Только в пору своего уже наступившего душевного омрачения Ницше прозревает в Дионисе бога страдающего, - как бы бессознательно и вместе с тем пророчественно, - во всяком случае, вне и вопреки своего законченного и проповеданного учения. В одном письме он называет себя “распятым Дионисом”. Это запоздалое признание родства между дионисийством и так ожесточенно отвергаемым дотоле христианством потрясает душу”56.
Одно из центральных мест в российском ницшеведении занимают получившие мировое признание работы Л.Шестова, талантливого представителя религиозного экзистенциализма, “Добро в учениях гр.Толстого и Ницше” (1899) и “Достоевский и Ницше: философия трагедии” (1902)57. (Подробнее влияние учения Ницше на творчество Л.Шестова рассмотрено в нашей следующей статье, помещенной в этой книге.)
Существенный вклад в процесс интеграции философии Ницше в отечественную культуру внесли московские и петербургские журналы модернистской и символистской направленности. Так, петербургский “Северный вестник” (1885-1898) – издававшийся под редакцией Л.Гуревич первый печатный орган литературного модернизма в России, на своих страницах утверждал первостепенную роль взаимосвязи искусства и жизни, открыто выступая против народнических, позитивистских и материалистических тенденций в современной отечественной духовности. На страницах журнала публиковали свои работы “декадентского периода” Д.Мережковский, З.Гиппиус, Н.Минский. Ведущий теоретик “Северного вестника” – А.Волынский, автор известной работы “Литературные заметки: Аполлон и Дионис” (1896), был признанным знатоком и почитателем философии Ницше. О значении деятельности А.Волынского для становления символизма в искусстве России тех лет красноречиво свидетельствует признание современника: “…умственная атмосфера русского конца века “изошла” в известной степени от этого писателя [Волынского. – Ю.С.], - он первый восстал на нашу радикальную критику и взял под свою защиту литературный “модернизм” в годы, непосредственно предшествовавшие журналу “Мир искусства””58.
Одним из ярких событий интеллектуальной жизни России конца девяностых годов XIX века явились знаменитые “среды” С.П.Дягилева. Неизменный участник этих приемов З.Гиппиус вспоминала: “Все, на чем лежала малейшая тень или отзвук 60-х годов, было изгнано, как слишком долго царившие в России идеи общественные с их узкими мерками”59. Результатом “сред” явился ежемесячный журнал “Мир искусства” (1899-1904), основанный Дягилевым и несколькими молодыми писателями и художниками: Л.Бакстом, К.Сомовым, А.Бенуа, Д.Мережковским, Д.Философовым. Редакция журнала объявляла своей первоочередной задачей выработку новой концепции культуры, центральное место в которой отводилось “ницшеанским” ценностям: творчеству, красоте, эстетическому чувству. “Мир искусства” знаменовал собой наступление новой эры в культурной жизни конца XIX века.
Вокруг московских “Весов” (1904-1909) сплотились талантливые поэты-символисты “второй волны”: В.Брюсов, А.Белый, В.Иванов, Эллис, Б.Садовской, М.Кузмин, использовавшие в своем творчестве ницшеанские мотивы. Цель данного содружества эти поэты и другие писатели, сотрудничавшие в “Весах”, видели не только в противостоянии враждебной им по духу литературно-философской среде народничества, первых марксистов и мыслителей в духе позднего славянофильства, но шире: в борьбе за духовное возрождение русского общества, в “борьбе за культуру”. По словам Элиса, необходима была “неотложная перестройка всего здания культуры”60. “Весы” отстаивали идею безусловной свободы художественного творчества, представляя на своих страницах широкую картину современной западноевропейской и русской литературной и философской жизни. Наиболее заметное место в журнале занимало обсуждение идей Ницше. “Паролем нового поколения было творчество и будущее. “Весы” искали мыслителя, который смог бы развить эти идеи и сделать их орудием борьбы с отжившим. Таким мыслителем для русских символистов стал Ницше”. И далее: “Идеи Ницше переплетены, а порой просто слиты с мыслями тех, кто писал о нем на страницах “Весов”, - к такому выводу пришел автор специального исследования “Ф.Ницше на страницах “Весов””, - С.Артанеовский61.