Кроме того, исследователь должен иметь некоторые основания, лежащие как бы над планом самих предложений. Это могут быть какие-либо методические планы, как бы кроки, в соответствии с которыми и по схеме которых строятся цепи предложений, устанавливаются связи между отдельными предложениями. Но тогда, естественно, должен был встать вопрос: что это за планы-схемы, откуда они берутся и что они собой представляют? Другими словами, если между продуктами и есть связи, то они устанавливаются в соответствии с чем-либо, и, следовательно, в процессе мышления каким-то образом участвует именно то, в соответствии с чем мы устанавливаем эти связи. Но тогда суть процесса, его организации и структурирования лежит именно в этом. Таким образом, в процессе мышления кроме того, что непосредственно отражено в самом тексте, оказалось много дополнительных планов или "плоскостей", в которых собственно и лежат те связи, которые мы ищем.
Итак, рассмотрев гипотезу о том, что связь, задающая структуру процесса мышления, существует между отдельными частями продукта, мы пришли к выводу, что такое действительно бывает в некоторых случаях, но всегда эти связи задаются чем-то иным, лежащим вне самого текста рассуждения и вообще самого рассуждения, и пока мы не знаем, как их выявлять и исследовать.
Теперь мы должны попробовать рассмотреть другую сторону дела – процессы, приводящие к этим продуктам.
Процесс должен обладать началом и концом. Конец мы определяем в соответствии с методикой эмпирического анализа, с помощью продукта, предложения или знания. Но где находится начало операции или процесса, лежащего перпендикулярно к продукту, чем оно задается? Отвечая на этот вопрос, можно попробовать предположить, что конец предшествующей операции – некоторое знание – будет вместе с тем и началом следующей операции. Итак, как конец, так и начало операций или процессов это – знания. Тогда мы должны будем сказать, что суть операции, или мыслительного процесса, состоит в том, что она осуществляет переход от одного знания к другому, или, иначе, "переводит" одно знание в другое знание.
Но эта схема имеет целый ряд недостатков. Прежде всего в том плане, что она очень напоминает традиционную схему формального вывода. Там либо одно знание преобразовалось к другому виду (например, как уравнение в математике), либо же два знания преобразовывались в одно знание (все традиционные схемы умозаключений). Вместе с тем, она отличается от этих схем тем, что в ней нет традиционной комбинаторики. Поэтому здесь встает даже формальный вопрос: как собственно возможно и по каким законам происходит преобразование одного знания в другое знание?
Даже если мы возьмем традиционные схемы комбинаторики, то там обнаруживается весьма интересная двойственность, которая уже давно стала предметом специальных обсуждений в логике и психологии.
Действительно, предположим, что суть умозаключения состоит в том, что мы берем каким-то образом два предложения, соединяем их друг с другом, а затем преобразуем их в одно, третье предложение. В частности, это могут быть всем известные схемы силлогизма. Имеем предложение "А – В", второе предложение "В – С", соединяем их друг с другом – "А – В – С", затем исключаем средний член и получаем "А – С". Но даже при таком, весьма поверхностном представлении о процессе мышления мы вынуждены признать, что суть мыслительного процесса, по-видимому, состоит не столько в том, что мы исключаем средний член и преобразуем сложную структуру "А – В – С" в более простую структуру "А – С", сколько в том, что мы ищем и выбираем те два исходных предложения "А – В" и "В – С", из которых может быть построена белее сложная трехэлементная структура "А – В – С".
Но тогда мыслительный процесс должен быть расчленен и должен исследоваться по двум принципиально различным направлениям. Одно составит анализ упрощений сложных структур, а другое – поиск и выбор тех исходных элементов, из которых могут строиться или комбинироваться сложные структуры. Если мы будем рассматривать этот процесс в логике последовательного выбора и нанизывания предложений, то проблема специфицируется следующим образом: как выбрать второе предложение "В – С", если мы уже имеем первое предложение, "А – В", и должны в конце концов в результате нашего последовательного нанизывания получить какое-то конечное знание "А – С"?
Описанное выше разделение задач, как направление в исследовании мышления, появилось довольно рано. Во всяком случае, к середине XIX столетия оно существовало уже в совершенно выраженном виде. И это привело к размежеванию задач и предметов исследования логики и психологии мышления.
Логика описывала то, каким образом мы преобразуем сложные структуры в более простые, и отвечала на вопрос, в соответствии с чем и по каким правилам это делается. А психология мышления стала отвечать на вопрос, каким образом мы ищем наборы исходных элементов, из которых мы комбинируем те структуры, которые дальше будут преобразовываться. Логик, с твердой уверенностью в своей правоте, говорит: если мы имеем два связанных между собой элемента или какую-то сложную структуру, то мы можем преобразовать их в другие структуры по таким-то и таким-то правилам. Это и есть мышление. А философ или психолог, скептически улыбаясь, спрашивают: а как вы набираете эти связываемые друг с другом элементы или строите сложные структуры, решая ту или иную задачу? И тогда логик, опять таки очень уверенный в себе, отвечает: а вот вы, психологи, и должны дать ответ на этот вопрос. Именно таким образом логики – как логицисты, так и психологисты – развели эти две линии исследования.
Очень интересное и весьма поучительное описание и обсуждение этого круга вопросов дано в книге Х.Зигварта.
Вместе с тем в дальнейшем по этому признаку начали разделять и сами понятия рассуждения и мышления. Мышлением стали называть выбор исходных составляющих знаковых структур или построение их.
В самом анализе процедур выбора появилось много разных направлений. Одни, как Торндайк, стали говорить о методиках проб и ошибок: пробуем одно, пробуем другое, пробуем третье, в конце концов натыкаемся на то, что нам нужно, отбираем его из числа других и закрепляем как стандартную и нормативную процедуру решения определенных задач. Другую линию наметили гештальтисты. Третью линию разрабатывает сейчас эвристика, ярким представителем теоретического направления которой является Пойя. Именно здесь родилось понимание того, что процесс мышления идет, по-видимому, от конца к началу и определяется характером поставленных в исходном пункте задач.
Мне важно подчеркнуть, что в этой последней линии анализа представления о природе мышления резко разошлись с идеей линейной организации цепей рассуждения. Ведь если мы будем исходить из идеи поиска и движения от конца к началу, то сам поиск предстанет перед нами как выбор и опробование многих предложений, идущие по схеме разветвляющегося дерева: в вершине одна точка, а в основании – множество опробованных предложений, из которых одно оказывается тем, которое нам нужно. При несколько более сложной модификации это будет система из двух подобных "деревьев": одно будет идти от задачи и представления о конечном результате, а другое – от исходных данных. Кроме того, если мы исходим из схемы силлогизма, т.е. объединения двух (в минимальном случае) посылок в одно предложение, то наше движение ветвится также и потому, что каждое предложение будет результатом по меньшей мере двух линий поиска – и так в каждой новой точке. Таким образом, процесс мышления должен "начинаться" с массы различных точек. А если мы смотрим на текст рассуждения, то он всегда и неизбежно оказывается линейным: предложения строго следуют друг за другом, одно после другого и вслед за другим. Но из этого можно сделать только один вывод, что в тексте рассуждения не фиксируются переходы или, если хотите, "перебросы" с одной ветви поиска на другую. Может быть, именно они и выражаются в членении текста по абзацам, точнее – часть таких переходов может быть выражена абзацами.
Кроме того, всякий процесс мышления оформляется как движение от начала к концу, а все объяснения, которые давались в психологистических теориях, требовали прямо противоположного движения – от конца к началу. Все это служило еще одним подтверждением того, что в тексте мы имеем отнюдь не выражение процесса мышления, а лишь воплощение канонической формы организации продуктов нашей мыслительной работы.
Конечно, в этой связи должен встать вопрос: а откуда берутся эти требования к видам оформления продуктов мышления? Как вырабатываются те или иные каноны? Чем они детерминированы?
Например, сейчас математики требуют, чтобы результаты их работы были оформлены в виде доказательств. Но уместно спросить: а чем задается и определяется это требование, чем оно оправдывается? Требованиями самого содержания или же это – чистая форма и притом, может быть, уже архаическая? Или, например, требуют, чтобы теория была построена аксиоматически. Вытекает ли это из необходимой природы и структуры самих теорий или это, может быть, исторически преходящая форма, когда-то оправдывавшаяся содержанием, а теперь ставшая точно так же архаической?
Вернемся, однако, к нашей собственной линии анализа. Мы предположили, что продукт предшествующей операции – некоторое знание – становится вместе с тем началом следующей операции, а суть самой операции в соответствии с этим состоит в том, чтобы осуществить переход от одного знания к другому. Но если мы исходим из наших представлений о возможных схемах переработки знаковых структур, то мы должны утверждать, что должно быть не одно знание, а по меньшей мере два. С этой точки зрения все наши представления о линейности процесса мышления оказываются никуда негодными. Либо же мы должны предположить, что существуют особые схемы мыслительной работы, позволяющие перерабатывать одно знание в другие знания. В этом случае мы сумеем сохранить наше исходное представление о линейности процессов мышления.