Здесь необходимо сделать отступление для уточнения некоторых терминологических моментов, важных для понимания теоретической конструкции флорентийского политического мыслителя. Дело в том, что в оригинале автор употребляет термин «stato», хотя, казалось бы, в его распоряжении находится множество обозначений: царство, империя, республика, монархия, автократия, тирания, полис, цивитас, принципат, доминат, не говоря уже о восточных: сатрапия, деспотия, султанат, каганат и т. п. Макиавелли вводит новый термин «stato» для обозначения новой политической реальности — больших, независимых централизованных, национальных государств, учреждавшихся на «стояние» (stare) на «постоянном месте» (statio) — национальной территории[1,13].
Новый политический феномен, по мысли Макиавелли, должен возглавлять не царь, президент, император, шах, султан и т. п., a princeps. Это понятие часто переводят на русский язык как «государь», «князь», но точное его значение именно принцепс (от лат. primus — первый + сареге — захватить) — «первый, кто захватил политическую власть». Термин отвечал республиканским представлениям писателя и обозначал «первого гражданина Римского государства». Имевший широкое хождение в I—III веках, он фактически наполнился новым содержанием при Августе, определив монократического по своему духу и смыслу правителя при сохранении известных республиканских атрибутов в общественной жизни.
В категориальном аппарате писателя широко используются такие понятия, как necessita — «необходимость» в смысле: объективный ход вещей, fortuna — «судьба», virtu — «доблесть». Как их понимать? Макиавелли сам определяет судьбу как полноводный, все разрушающий поток, который доблесть человека, подобно могучей плотине, направляет в нужное русло.
Из русского перевода не всегда ясен смысл, вкладываемый Макиавелли в понятие «народ». А ведь и сам теоретик, и его современники — Гвиччардини, Паренти, Черратани, Ландуччи, Варки — к началу XVI века давали вполне четкую картину социальной структуры Флоренции. Первую группу населения составляла знатная часть народа, «первые граждане» (il popolo grasso, gli ottimati, i patrizi, i nobili, i cittadini principali, le case grandi, i principali uomini savi) — городская аристократия, фактические руководители Республики. Вторая группа—это тоже народ, но как «всеобщность», «масса». У Макиавелли это il popolo, il popolo minuto, la gente minuta, l` universale, la moltitudine — торговцы, ремесленники, обладавшие гражданскими правами, но фактически отстраненные от руководства государством. Третья группа: la plebe, la infima plebe, il vulgo, la feccia della plebe — это бесправная беднота. За каждым из терминов, употребленных автором в том или ином контексте, со строчной или прописной буквы, с пояснениями или без них, кроется совершенно определенное значение, раскрывающее его позицию.
В литературе существуют различные точки зрения по поводу некоторых предметных аспектов «Государя», «Рассуждений», их композиции. Так, «Рассуждения» критикуют (С. Бертелли и др.) за то, что они представляются чрезмерно объемным трудом, отличающимся известной неровностью и дисгармонией, повтором тем в разных главах, непропорционально большим анализом военных проблем, перегруженным историческими анекдотами, подтверждающими позицию автора по моде позднего средневековья и Возрождения[1,16].
Но все эти замечания, строго говоря, можно отнести только к главам второй части книги. Начало представляет тематику достаточно четкой, изложение сжатое и лаконичное, всегда «плотно» входящее в проблему, нигде не растекающееся в многоцветности классических примеров. Можно сказать, что политические, историографические работы Макиавелли родились из соединения двух противоположных движений его характера. Он выступает как теоретик, склонный из рассмотрения отдельных простых случаев и непосредственного политического опыта вывести общие принципы, способные объединиться в политическую доктрину. В то же время он человек действия, захваченный флорентийскими и итальянскими событиями своего времени, более того, желающий повлиять на конкретную реальность, изменить ее в соответствии с собственными идеалами. Эти наиболее типичные черты, почти единодушно отмечавшиеся макиавеллеведами, перешли и на его крупные работы, в которых холодная, расчетливая научность удивительно органически сочетается со страстностью, сарказмом и иронией.
II Раздел Социально-философские взгляды Н. Макиавелли
§а Философия истории
В мире Макиавелли нет места если не для божественного присутствия (бог отождествлен у него с Фортуной и Необходимостью), то для божественного вмешательства. Подобно тому, как Леонардо да Винчи рассматривал вне божественного вмешательства мир природы, его земляк и современник флорентийский секретарь фактически исключил бога из сферы своего трезвого анализа общественной жизни, истории и политики. Как у Леонардо объектом изучения является подчиненный естественной закономерности мир природных явлений, так и для Макиавелли таким объектом становится мир человеческих отношений и поступков, прежде всего история и ход образования, возвышения и гибели государств[2,144].
Подобный анализ становится возможен потому, что мир людей для Макиавелли столь же неизменен, как и мир природы. За постоянной изменчивостью, за непрестанными изменениями государственного устройства, за переходом владычества от одних держав к другим, за возвышением и крушением властителей просматриваются, согласно философии истории Макиавелли, постоянство и неизменность человеческой природы, а стало быть, и постоянство и неизменность тех закономерностей, которые движут людьми и государствами и которые именно потому и могут — и должны — стать предметом трезвого анализа. При этом Макиавелли, как и Леонардо, вовсе чужда мысль об эволюции, как в природе, так и в обществе. Было бы нелепо ставить им это в упрек: путь к научному анализу природы и общества шел прежде всего через отказ от теологического провиденциализма, от телеологических представлений о свыше предустановленной цели. Только после этого мог — в дальнейшем развитии естествознания и общественных наук — стать вопрос о закономерном эволюционном движении от низших форм к высшим.
В политическом учении Никколо Макиавелли на смену средневековой христианской теологии истории, согласно которой человечество движется от сотворения Адама, грехопадения, к искуплению и Страшному суду, приходит представление о диалектическом единстве всеобщей изменчивости и постоянства законов, по которым живут люди и государства: «Размышляя об историческом ходе событий, я прихожу к убеждению, что свет всегда одинаков,— утверждает автор «Рассуждений на первую декаду Тита Ливия», и что в нем всегда одинаково много зла и добра; но это зло и добро переходят из страны в страну, как мы видим из истории древних государств, которые изменялись вследствие перемены нравов, но мир сам по себе оставался один и тот же»[2,145].
Государства возвышаются, достигают вершин величия, гражданской доблести и могущества, затем разлагаются, приходят в упадок и гибнут — это вечный круговорот, не подчиненный никакой свыше предустановленной цели, объясняемый изменением нравов (отчасти под влиянием дурного или хорошего правления), но не находящий еще материалистического объяснения в условиях жизни людей. Круговорот этот рассматривается в сочинениях Макиавелли как результат воздействия судьбы — Фортуны, отождествляемой с богом и обозначаемой также именем Необходимости. Фортуна-Необходимость— это не внешняя по отношению к истории и обществу сила, а воплощение природной закономерности, неизбежного хода вещей, определяемого совокупностью причинно-следственных связей. Однако воздействие бога — судьбы — необходимости не фатально[5,43]. В этом плане учение Макиавелли откровенно враждебно противостоит неумолимому детерминизму стоиков и аверроистов. История (а стало быть, и политика, ибо для Макиавелли история есть политический опыт прошлых веков, а политика — ныне, сейчас творимая история) не есть безличный «ход вещей» или «ход времен», в ней «судьба» и «необходимость» означают ту объективную среду, ту совокупность условий, в которой вынужден действовать человек. А потому успех человеческого деяния зависит не только от судьбы-необходимости, но и от того, в какой мере человек — деятель, политик — сумеет ее понять, к ней приспособиться и в то же время ей противостоять.
§б Судьба и доблесть
Разумеется, судьба сильна - «Многие называют ее всемогущей, ибо всякий, кто приходит в эту жизнь, рано или поздно ощутит ее силу»,— писал Макиавелли в поэме «О судьбе». Но пусть «ее природная мощь одолевает любого человека», пусть «владычество ее необоримо» - за этими словами следует знаменательная для всей философии и политического учения флорентийского секретаря оговорка: «Если не умерит ее чрезвычайная доблесть»[2,146].
Вот почему, изложив в своем «Государе» правила политического действия, которое должно привести к успеху в создании «нового государства», Макиавелли в предпоследней главе книги специально разбирает и опровергает мнение, «будто дела мира направляются судьбой и богом, что люди, с их умом, ничего изменить в этом не могут, а наоборот, совершенно беспомощны».
Характерно, что Макиавелли — современник Джованни Пико делла Мирандолы решает этот вопрос так, «дабы не была утрачена наша свободная воля». Но проблема эта, столь важная для теологов и философов в пору предреформационных и реформационных споров, рассматривается Макиавелли полностью вне рамок теологии: не божественное провидение или предопределение интересует его, а конкретное политическое действие в познаваемом и подчиненном закономерному движению мире. «Можно,— продолжает он,— думается мне, считать за правду, что судьба распоряжается половиной наших поступков, но управлять другой половиной или около того она предоставляет нам самим». Дело, однако, не в этой арифметике, впрочем, достаточно— и притом демонстративно - приблизительной. Признав роль не подвластных человеку объективных обстоятельств в ходе исторических событий, Макиавелли пытается определить не «долю», не «процент», зависящий от человеческой деятельности, но условия игры. Условия же эти заключаются в том, чтобы, во-первых, тщательно и глубоко изучать эти обстоятельства, т. е. стремиться к объективному, свободному от теологических предпосылок, познанию закономерностей в игре враждебных политических сил, и, во-вторых, противопоставить неумолимому «ходу» судьбы не только использование этого знания, но и собственную волю, энергию, силу, то, что Макиавелли определяет понятием virtu —лишь условно и весьма неточно переводимым словом«доблесть». Макиавеллиева «вирту» - это уже не средневековая «добродетель», но и не совокупность моральных качеств, это — свободная от моральных и религиозных оценок сила и способность к действию, сочетание активности, воли, энергии, стремления к успеху, к достижению поставленной цели[там же].