В-третьих, как уже отмечалось, верховная цель должна объединять, а не исключать прочие цели. А с этим признаком тесно связан другой, раскрывающий настоящий смысл "объединительного" характера верховной цели: эта цель должна быть, в четвертых, бесконечной по отношению ко всем остальным целям. Может показаться, что признак "бесконечности" противоречит данному выше определению верховной цели как цели достижимой.
Но в метафизике Дебольского проводится принципиальное различие между бесконечностью высшего и бесконечностью низшего порядка. Последняя есть по сути дела неподлинная бесконечность, определяемая как нечто, "большее любой конечной величины", то есть не через себя, а через конечное. Напротив, подлинная бесконечность имеет скорее качественный, чем количественный характер; она свойственна, например, определенному закону по отношению к той совокупности фактов, которую он описывает.
Развивая эту аналогию, Дебольский пишет: "Стремясь посредством познания фактов к познанию закона, человек стремится, конечно, к цели достижимой и, вместе с тем, такой, которая, по отношению к числу фактов, бесконечна; ибо, сколько бы не складывали вместе фактов, закона ещё не получится, так как по-прежнему будет оставаться неизмеримое число фактов несложенных. Закон, таким образом, есть не сочетание конечного числа фактов, но и не неопределенно-простирающийся ряд их, а некоторый определенный и точный порядок, включающий в себя бесконечное число фактов".
Таким образом, "бесконечность" верховной цели означает, что она является определенным, конкретным, типическим единством всех прочих целей.
Итак, верховная цепь нравственной деятельности, или высшее благо, должна быть целью достижимой, сохраняющей своё значение и после её достижения, органически соединяющей все остальные цели в конкретное типическое единство. Формальное описание верховной цели тем самым закончено, и остается только найти тот конкретный предмет, который является носителем всех основных признаков верховной цели. Но это уже нельзя сделать чисто умозрительно - необходимо принять во внимание опыт человеческой деятельности в этом мире.
3. Нравственные принципы и их проблемы
Конкретные нравственные принципы не имеют абсолютного значения, исходя из которого мы могли бы судить всех и вся. В силу конечности человеческого духа эти принципы всегда ограничены, особенно тогда, когда они определяют достижимую цель нравственной деятельности. Роняет ли это их ценность для нас, да и в глазах Бога? Никоим образом, потому что без нравственных принципов, без ясной цели нравственной деятельности мы перестаем быть людьми, изменяем самим себе и своей богоподобной сущности.
А во-вторых, если конкретные цели нравственной деятельности не имеют того абсолютного значения, которое имеет самое различие добра и зла, то эти цели вовсе не должны быть тождественными дли всех людей. Люди не только фактически имеют различные нравственные идеалы, если брать их в конкретном, а не отвлеченном виде, но так и должно быть по существу дела.
Основным вопросом этики является вопрос о конечной цели нравственной деятельности, или вопрос: "в чём состоит высшее благо?", поскольку понятия “высшего блага” (summum bonum) и верховной, или конечной цели являются, по существу, синонимами.
Рассматривая различные этические учения, можно определить, что их наиболее распространенный недостаток - уклонение от конкретизации верховной цели; поэтому они, в сущности, ни к чему не обязывают своих сторонников, хотя и снабжают их возвышенно звучащими фразами.
Такова, например, этика Канта с её совершенно формальным требованием: "поступай так, чтобы ты всегда относился к человеку и в своём лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству".
Стоит внимательно вчитаться в эти знаменитые слова, чтобы увидеть, что здесь ничего не сказано о главном - о том, как именно надо поступать и к чему конкретно надо стремиться. Ведь если человек есть цель нравственной деятельности, то требование Канта звучит, фактически, так: относись к цели, как к цели. А это, мягко говоря, не слишком содержательный совет.
Конечно, только человек как свободно-разумное существо "может быть субъектом нравственного действия. Но следует ли отсюда, что только оно составляет и цель этого действия?". Куда более естественно видеть в человеке именно средство осуществления нравственного закона, и это отнюдь не роняет достоинства человека, потому что без его сознательного волевого усилия никакая нравственность невозможна. Понятие человека "указывают лишь область господства нравственных интересов, но не верховную их цель".
Немногим лучше обстоит дело с формулировкой верховной цели у философов после Канта. Фихте-старший перенёс центр тяжести с человека на его свободу, и в том же ключе Гегель определил цель исторического развития, как "прогресс в сознании свободы". Но и эти формулировки, при несомненно содержащейся в них доле истины, в сущности, бесплодны и вращаются в порочном круге. Действительно, "свобода есть самоопределение духа", но задача нравственной философии как раз и заключается в том, чтобы раскрыть, "к чему же самоопределяется осознавший свою свободу дух". Сказать же, что свобода нужна человеку ради неё самой - значит утверждать "деятельность ради деятельности", то есть, по существу, бесцельную деятельность.
Впрочем, Гегель, в отличие от своих предшественников, понял, что нравственный закон "наполняется содержанием из объективной действительности, данной не в самозаключённом и отрешённом от мира субъекте, а в объемлющем его действительном союзе с другими субъектами - в семье, в гражданском обществе, в государстве".
Но довести это понимание до содержательной концепции высшего блага Гегель не сумел - во многом из-за своего крайнего универсализма, связанного со слиянием духа человеческого и Духа Божьего в едином "мировом духе".
Итогом явилось "отождествление высшей цели с целью мировой", а такое отождествление "неминуемо убивает нравственную оценку". Действительно, "основою всякой нравственности служит стремление к добру и уклонение от зла. Следовательно, как бы не определял человек добро и зло, безусловная противоположность этих понятий есть первая посылка нравственного учения, и всякое учение, которое снимает эту противоположность, тем самым отрицает и нравственные цели". Но так называемый "мировой процесс" совершается с участием всех факторов, как тех, которые человек считает добром, так и тех, в которых он видит зло. А тогда остается только сделать вывод, что "все в этом развитии, как добро, так и зло, ведет к благу", и, следовательно, различие добра и зла не имеет принципиального значения.
Итогом является нравственный индифферентизм, а то и прямая "софистика в пользу зла", характерная далеко не для одного Гегеля.
Совершенно ясно, что эти замечания направлены против весьма распространенного типа мировоззрения, связанного с претензией на знание "замыслов Бога" о цели мирового развития, о характере "богоугодного мирового порядка" и т.п. Такой тип мировоззрения весьма ярко обрисован в Ветхом Завете и бесповоротно осуждён в Новом, что не мешает попыткам выдавать его за "христианское понимание истории" - со стороны римских пап, американских президентов, да и иных "православных" идеологов .
Философское осмысление нравственной деятельности человека должно начаться с исследования понятия "верховной цели" и определения её несомненных признаков. И, прежде всего, надо ответить на вопрос: возможна ли такая цель вообще? Ведь каждый человек преследует весьма различные цели - и по сравнению с другими людьми, и даже по сравнению с самим собой, в различных жизненных ситуациях.
Не имеем ли мы здесь некий хаос, приговор которому вынесен в рассуждениях ветхозаветного "Экклезиаста" о тщетности всего земного или в аналогичных, пусть метафизически и более тонких, размышлениях основателя буддизма? Существует устойчивая тенденция выдавать эти рассуждения пресыщенных земными благами владык за нечто близкое к христианству, забывая, что Основатель последнего прожил земную жизнь простого человека - и благословил эту жизнь, во всех се естественных проявлениях. Впрочем, нелишне отметить еще раз - христрианство даёт земной жизни человека именно религиозную санкцию, а не религиозную регламентацию, освящает эту жизнь, но не сливается с нею. И такая санкция была бы невозможна, если бы в хаосе человеческих стремлений отсутствовало их основное нравственное ядро.
Осмысленный и притом нравственный характер человеческой деятельности проявляется, прежде всего, в том, что вся эта деятельность определяется и регулируется специфическим актом предпочтения одних целей по отношению к другим. Заметим, что в отличие от близкой по смыслу категории "выбора" категория "предпочтения" ясно указывает на неравноценность целей, на их различное достоинство ("честь"). Поэтому предпочтение не может быть произвольным и немотивированным, оно должно иметь основание, определяющее преимущество одних целей перед другими. Но здесь учение о нравственности сталкивается с первым "подводным камнем".