Смекни!
smekni.com

Трагические образы на примере художественных произведений (стр. 1 из 10)

1.ТРАГИЧЕСКОЕ В ЛИРИКЕ МАЯКОВСКОГО

Главная тема в ран­нем творчестве Маяковского — трагическое одиночество поэта-человека.

В какой ночи, бредовой,

недужной,

какими Голиафами я зачат —

такой большой

и такой ненужный?

Но эта трагедийность неоднопланова. С одной стороны, это одиночество титана, надчеловека, возвышающегося над толпой и от этого презираю­щего ее:

Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!

С другой стороны, это человек, жалующийся на то, что он один, тоскующий, страдающий от этого, ищущий выхода из такого состояния и не находящий его:

Время!

Хоть ты, хромой богомаз,

лик намалюй мой

в божницу уродца века!

Я одинок, как последний глаз

у идущего к слепым человека!

Стихотворение «От усталости» — одно из тех, где мы можем наблюдать двоякость образа лири­ческого героя. Его безусловное величие проявля­ется в сравнении, или, лучше сказать, в уравнива­нии его со столь масштабным образом, которым является образ Земли. Это прослеживается в обра­щении лирического героя к Земле, говорящего ей:

Ты! Нас — двое...

Но далее — все тот же мотив одиночества, при­обретающий здесь несколько иное звучание. Это уже не одиночество от собственного величия и даже не одиночество от равнодушия окружающего мира. Все усложняется, и главный мотив этого стихотворения — спасение от мира и поиски во времени:

В богадельнях идущих веков, может быть, мать мне сыщется...

Главные эмоции лирического героя Маяков­ского — боль. «Резок жгут муки» — ключевая фраза для понимания раннего творчества Маяков­ского. Боль эта возникает от малейшего соприкос­новения с окружающим миром. И мир этот вос­принимается совершенно по-особому.

Поэт в стихотворениях Маяковского — «бес­ценных слов транжир и мот». С одной стороны. А с другой стороны, у него «не слова — судороги, слипшиеся комом».

У Маяковского нет ни строчки о счастливой любви. Как правило, это чувство оказывается фикцией:

Любовь! Только в моем воспаленном

мозгу была ты!

Герой любовной лирики либо плачет, жалуется и упрекает, либо грозит отомстить — другой. «Око за око!» Титана нет. Даже просто мужчины нет. Есть циник:

...Дайте

любую

красивую,

юную, —

души не растрачу,

изнасилую

и в сердце насмешку плюну ей!

Способность глумиться над святым и в то же время поклоняться ему — так развивается тема любви у Маяковского.

Ранний Маяковский никогда не стоит в стороне, никогда не констати­рует фактов. Он живет тем, о чем пишет. И снача­ла он жертва, а титан, циник уже потом. Несмот­ря ни на что, есть в его ранней лирике нечто, вновь и вновь привлекающее. Это исповедь глубо­ко страдающего от несоответствия внутреннего и внешнего человека и поэта. Это — завещание:

Грядущие люди!

Кто вы?

Вот — я,

весь

боль и ушиб.

Вам завещаю я сад фруктовый

моей великой души.

2. А.А.БЛОК: ГИМН ИЛИ РЕКВИЕМ?

Блок никогда не был пев­цом победившего класса (поскольку это всегда около литературы). Искренний в своем приятии и неприятии, он видел в революции возможность преобразования существующего порядка, а вер­нее, непорядка, во что-то лучшее и более справед­ливое. Трагическая смерть поэта отчасти объясня­ется крушением и этих надежд.

В «Двенадцати» практически нигде не звучит голос автора. Все происходящее читатель видит глазами тех двенадцати большевиков, которые проходят по городу, где царит хаос. Двенадцать рады этому, поскольку они сами часть этого хаоса. Призванные в идеале стать носителями порядка, на самом деле они порождены Хаосом и сами по­рождают его. Мир, само бытие рушится, и символ этого всеобщего разрушения — ветер:

Ветер, ветер —

На всем божьем свете!

Ветер «завивает» не только «белый снежок». Люди в этой стихии неустойчивы тоже:

Ветер веселый

И зол, и рад.

Крутит подолы,

Прохожих косит...

Идеал двенадцати символизирует не только ветер, их идеал — пожар, то, после чего уже не останется ничего. «Мы на горе всем буржуям ми­ровой пожар раздуем».

Все, что есть у этих людей внутри — злоба:

Злоба, грустная злоба

Кипит в груди...

Черная злоба, святая злоба...

И еще есть ружья, которые направлены против всех и всего, в том числе и против дорогой и лю­бимой Блоком России:

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнем-ка пулей в Святую Русь —

В кондовую,

В избяную,

В толстозадую!

Вряд ли приемлет Блок «свободу без креста», которая способна только убивать. Гибнет Катька. Неважно, кто она. Главное, что прежде всего это женщина, единственное в поэзии Блока начало, способное возрождать. Уничтожив его, двенадцать уничтожают несоизмеримо большее, нежели про­сто продажную женщину. Даже раскаянье Петьки рассеивается, и двенадцать идут дальше. С кем? И куда?

С ними никого нет. «Только нищий пес голод­ный ковыляет позади». Это символ старого мира, который хоть как-то мог бы существовать далее. Но он не нужен разрушителям:

— Отвяжись ты, шелудивый,

Я штыком пощекочу!

Старый мир, как пес паршивый,

Провались — поколочу!

Двенадцать уходят. Не зная, что впереди, не способные созидать, «идут державным шагом» в никуда. На земле тьма. Но в финале появляется символ Света, самый важный в этой поэме образ-символ:

Впереди — с кровавым флагом,

И за вьюгой невидим,

И от пули невредим,

Нежной поступью надвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной,

В белом венчике из роз —

Впереди — Исус Христос.

Появление Исуса Христа в поэме можно трак­товать по-разному. Но для Блока Он является не просто легендарным библейским персонажем. Поэтому можно сделать вывод, что Блок хотел изобразить ожидаемого спасителя — Судию, Его пришествие. Для двенадцати, посланцев Тьмы, Вечный источник Света невидим, но ощущаем, и это ощущение вселяет в них страх:

—Кто там машет красным флагом?

—Приглядись-ка, эка тьма!

—Кто там ходит беглым шагом,

Хоронясь за все дома?

Спаситель уводит их, но и Сам уходит, покидая разрушенную Россию — Землю. Это огромнейшая трагедия для Блока. Вся поэма с ее образами, сим­волами и особенно ее финал предрекают: пути у России нет. Израненная, она умирает, и спасти ее больше некому. Нет надежды на приход Вечной Жены. И ничего не исправить. Блок, поэт Космоса и Гармонии, вряд ли мог бы написать гимн Тьме и Хаосу. Он скорбит по России, оплакивает ее судьбу и сам, как часть этого поруганного и уби­енного мира, постепенно переходит в небытие.

3. КОМИЧЕСКОЕ ИТРАГИЧЕСКОЕ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ М. А. БУЛГАКОВА

М. Булгаков не сатирик в чистом виде. Писа­тели этой категории, используя приемы, в других обстоятельствах заставляющие читателя смеять­ся, изображают ими самими ощущаемую траге­дию жизни. Жанр сатиры, в котором написано «Собачье сердце», предполагает показ в смешном виде чего-то совсем не смешного в реальности. Это фантастическое произведение, обрисовавшее происходящее в Рос­сии после революции 1917 года как предзнамено­вание близящегося Апокалипсиса, оказалось столь злободневным, что напечатано было лишь спустя десятилетия после смерти автора.

Комическое — обязательная принадлежность даже таких отнюдь не смешных произведений Булгакова, как пьеса «Бег» и роман «Мастер и Маргарита», которая дает возможность автору, позволившему читателю рассмеяться, заставить его заплакать на пике смеха. Комическое в этих произведениях только очень тонкий верхний пласт, чуть прикрывающий рвущуюся наружу трагедию. «Собачье сердце» в этом отношении книга очень характерная.

В повести соотношение смешного и трагическо­го очень неравномерно, поскольку к первому отно­сится незначительная часть внешней, событий­ной линии. Все остальные грани — приоритет второго.

Судьба дома в Обуховом переулке соотносится с судьбой России. «Пропал дом», — говорит про­фессор Преображенский после вселения в его дом жилтоварищей. То же мог бы сказать Булгаков (и говорил) о России после захвата власти большеви­ками. Нелепо выглядящие, невоспитанные и практически незнакомые с культурой мужчины и женщина, на женщину не похожая, читателю вна­чале могут показаться смешными. Но именно они оказываются пришельцами царства Тьмы, внося­щими дискомфорт в бытие не только профессора; именно они во главе со Швондером «воспитыва­ют» в Шарике Шарикова и рекомендуют его на государственную службу.

Противостояние Преображенского и Швондера можно рассматривать не только как отношения между интеллигентом и новой властью. Главное, сталкиваются культура и антикультура, духов­ность и антидуховность, и проходящий между ними бескровный (пока) поединок не решается в пользу первого, в борьбе Света и Тьмы отсутствует жизнеутверждающий финал.

Нет ничего смешного и в образе новопроизведенного человека Шарикова (за исключением, может быть, оттенка этого смешного в напыщен­ных и самовозвеличивающих внутренних моноло­гах Шарика), ибо над уродством — духовным и телесным — смеяться может только тот, кто им же и отмечен. Это отталкивающе-несимпатичный образ, но Шариков сам по себе носителем зла не является. Только оказавшись полем того самого сражения Тьмы и Света за его душу, он в конце концов становится рупором идей Швондера — большевиков — Сатаны.

Аналогичная тема присутствует в «Мастере и Маргарите», где на сцену выходит уже сам Влас­телин Тьмы, на котором для читателя уже нет ни­какой маски. Но скрытый за множеством из них для героев романа, он и его слуги многих ставят в смешное положение, позволяя обозреть другим (в том числе и читателю) все человеческие и общест­венные пороки (представление в Варьете и другие ситуации). Лишь в случае с Иваном Бездомным нелепые и ужасные происшествия способствуют очищению внутреннего мира поэта от наносного и дают возможность ему приблизиться к постиже­нию истинного.

Таким образом, мы видим, что сочетание коми­ческого и трагического в произведениях Булгакова, оставаясь в струе русской литературной сати­ры, имеет важную для их понимания особенность: смешение смешного и грустного в событийном плане показывает глубочайшую тра­гедию, осмысливаемую в плане внутреннем.