Смекни!
smekni.com

Внутренний человек в русской языковой картине мира (стр. 31 из 40)

Мировоззренческий проект, называемый Модерном, представил свою модель человека – «разумного, познающего и самопознающего «человеческого агента», который способен дисциплинировать, воспитать, переделать самого себя в соответствии с требованиями разума [Мотрошилова 1999: 408]. Во главу угла была поставлена идея строго подчинения человеку всех тех сторон, которые лежат за пределами рационального (отрицательные эмоции, запретные чувства, аффекты) и лишают индивида права «хорошо о себе думать». Речевая реализация данной идеи может быть представлена рядом контекстов, извлеченных из статей нескольких авторов, совершающих экскурс в историю психологической мысли:

- Весь Х1Х век и весь ХХ человек усиленно избавлялся от отрицательных эмоций. Подавляя их, вытесняя;

- Можно «звериное» давить в себе, чем мы и занимались как минимум несколько веков.

- Можно сказать, что они сами старались «отрезать» от себя свои негативные чувства и преуспели в этом.

- Как преодолеть традиционный «зажим» эмоций?

- Человек не занят изнурительной борьбой с самим собой.

- Все эти способы психологической защиты от самого себя.

- Есть два способа подавить в себе запретные чувства.

Субординационная интерпретация субъект-объектных отношений, представленная в указанных конструкциях, формируется семантикой предикатов – глаголов насилия и их дериватов со значением отчуждения, нарушения целостности и прежних связей (отрекаться от, жертвовать, избавляться, вытеснять, отрезать, изъять), угнетения, притеснения (давить, подавлять, борьба, защита от). Отношения субъекта и объекта рефлексии в этом случае уподобляются отношениям, укладывающимся в рамки понятий «субординация» и «единовластие», утверждающим преимущественное право, особое положение одного участника ситуации по сравнению с другим. Если попытаться найти аналоги этих отношений во «внешнем» опыте человека, то ими, по-видимому, станут отношения начальника – подчиненного, судьи – подсудимого, следователя – подследственного, тирана – жертвы.

Другой мировоззренческий проект, Постмодерн, отказавший разуму в роли абсолютного хозяина человеческой природы, изменил наше представление о психике человека, заметно расширил ее состав, включив в нее всю сферу бессознательного, основанную на сформированных еще в досоциальный период и по сей день являющихся мощным мотивационным началом неосознаваемых влечениях-инстинктах. В центре нового мировоззренческого проекта – человек многомерный, не упрощающий себя, а культивирующий свое разнообразие, больше не пытающийся сузить масштабов своей «внутренней вселенной», отрезав от своего «я» то, что прежде казалось недостойным уважения в человеке. Показательным в этом смысле является семантическая реализация рассматриваемой пропозитивной модели: резко меняется характер целенаправленного действия человека в отношении его внутреннего мира. Семантика отчуждения, нарушения целостности теряет свою актуальность. На первый план выходят конструкции, варьирующие идею восстановления разорванной связи человека с самим собой – человеком, не только мыслящим, но и чувствующим, испытывающим самые разные, в том числе и «запретные», чувства.

Принятие человеком себя и признание вновь обретенных «частей» своего «я» требует перестройки системы отношений со своим внутренним миром, отказа от достаточно формальных и натянутых отношений судьи – подсудимого, начальника – подчиненного, палача – жертвы. Основным показателем отклонения от этой схемы отношений в пределах рассматриваемой образной пропозитивной модели «субъект – целенаправленное действие – квазиобъект» является лексико-семантическое оформление предиката. Его позицию, как правило, занимают лексемы со значением добавления, сближения, скрепления (помочь человеку принять себя; признаю и принимаю любые чувства), а также языковые единицы, так или иначе воплощающие идею принятия в широком смысле (увидеть и почувствовать богатство переживаний, увидеть полноценного собеседника в самом себе, научиться слушать себя и слышать свой голос) и развивающие ее (доверять себе, заботиться о себе, беседовать с собой). «Коль скоро личное общение человека с самим собой обходится без чинов, ролей… его ведущий мотив – любовь, свободный выбор»[10]. Это принципы общения субъектов, уравненных в правах на существование, партнеров, двух близких людей – таковы образцы отношений, перенесенные из сферы межличностных контактов в сферу внутреннего общения и объективированные в языковой семантике.

Таким образом, столкновение двух способов семантической интерпретации, определяемых нами в рамках понятий единоначалия – коллегиальности, субординации – равноправия, отторжения –принятия и реализующихся в речи в соответствующем вербально-ассоциативном диапазоне, позволяет наглядно, не выходя за рамки «человеческого измерения», представить изменения во взглядах на отношения человека к своему внутреннему миру, что принципиально важно для уяснения сути мировоззренческих сдвигов, происходящих в наше время.

В художественном дискурсе также можно обнаружить примеры осознанного, прагматически обусловленного использования того или иного способа языковой объектной репрезентации психических феноменов. Его выбор, в частности, может быть связан с идейно-событийным уровнем произведения: образ объекта, входящий в наивно-языковую категориальную систему внутреннего человека, выступающий в качестве внутренней формы узуальных выражений, получает статус содержательной единицы – художественного образа, содержательно (концептуально) организующего текст в целом или его фрагмент. Так, интерпретация радости, спокойствия в образе подарка, реализующего категорию объекта манипулирования, является ключом к истории космического путешествия землянина, познавшего на другой планете ценность давно утраченной людьми способности облегчать жизнь ближнему, разделяя с ним и радость, и боль:

Мне встретились молодые женщины. Они несли по большой охапке цветов. Они увидели мою постную физиономию и наградили меня своей радостью. Чужая радость обдала меня душистыми и свежими брызгами. Старик, сидевший на лавочке, подарил мне спокойствие. Так бывало со мной и раньше, но я не замечал связи между своими ощущениями и другими людьми (К. Булычев Поделись со мной...).

В основе следующего высказывания также лежит объектная категориальная модель психики, однако при этом явления внутреннего мира интерпретируются как объекты уже не как посессивные объекты, а как делибераты – объекты познавательной деятельности. В контексте фантастического рассказа К. Булычева данная репрезентация ментальной сферы «согласуется» с результатами описанного автором эксперимента по проникновению в сознание человека и контролю над процессами мышления:

Лучше надеяться на то, что, разгадав сущность мышления, научившись читать мозг, как напечатанную книгу, научившись слушать мысли, мы поможем и нашим меньшим братьям (К. Булычев Летнее утро).

Подобное использование образной модели, актуализация наивных представлений, лежащих в ее основе, представляет собой один из эстетически значимых стилистических приемов деформации реальности, составляющей саму суть фантастики. Демонстративное нарушение художественного правдоподобия необходимо в данном случае для того, чтобы «неожиданно или даже гротескно показать проблему, сегодня, может быть, еще не вполне очевидную»[11].

3. 3. Образно-ассоциативный и прагмастилистический потенциал

семантической категории и субкатегории инструмента

В процессе сигнификативной интерпретации психологических ситуаций может использоваться категория инструмента, главным категориальным признаком которой, позволяющим подвести под понятия инструмента (орудия, средства) самые разнообразные предметы, явления, действия, признается целенаправленность их применения, другими словами – непосредственная связь с категорией цели [Новый философский словарь 2001: 311; Новая философская энциклопедия 2000, т.1: 633; Ямшанова 1989: 142-143; Твердохлеб 2001].

Телеологический характер инструментальной категории (инструмент определяется в отношении к цели деятельности) позволяет получить роль средства осуществления всякому предмету, действию, явлению, оказавшимся «тем, что «служит» цели и имеет смысл в связи с ней» [Философская энциклопедия 1967, т. 5: 123], в том числе и компонентам внутреннего мира человека.

Использование инструментальной категории в области семантической репрезентации осознаваемых, нередко контролируемых субъектом внутренних состояний (каковыми они представлены в упомянутой модели) имеет ряд особенностей, одни из которых обусловлены денотативно – отличительными свойствами внеязыковой ситуации, другие – сигнификативно, «канонами» наивной анатомии, определяющими языковую концептуализацию.

Прежде всего, инструментальная категория используется главным образом в процессе непрямой, образно-ассоциативной репрезентации внутреннего человека: она не предполагает реалистического изображения психических состояний, процессов человека. Именно в сфере инструментальных образов-ипостасей внутреннего человека обнаруживают серьезные отличия наивной языковой картины мира и концептуальной картины говорящих [Апресян 1995; Урысон 1995; Одинцова 2000б; Шмелев 2000]. Наивные представления о системе органов внутренней жизни (функционирование которых обеспечивает протекание психических процессов), представляют собой, как полагают исследователи, осколки первобытной концептуальной картины мира. Они закреплены в семантике языковых единиц (полюбить всем сердцем, напрячь память, дойти умом, ненавидеть всеми фибрами души и др.), составляют важную часть наивной языковой картины мира и, таким образом, определяют языковое поведение говорящих, хотя и не соответствуют концептуальному знанию о человеке современных носителей языка. «…Эти примитивные представления практически вытеснены из сознания современного носителя языка более поздними знаниями анатомии, физиологии и психологии» [Урысон 1995: 15].