Подобного рода «этимологии» нередко встречаются в детской речи. Огромное количество забавных примеров приводится, в частности, в известной книге К.И.Чуковского «От двух до пяти». Ребенок, осваивая и осмысливая «взрослые» слова, часто хочет, чтобы в звуке был смысл, чтобы в слове был понятный ему и при этом вполне конкретный и даже осязаемый образ, и если этого образа нет, ребенок «исправляет» эту ошибку, создавая своё новое слово. Так, трехлетняя Мура, дочь Чуковского, попросила для мамы мазелин: так она «оживила» мертвое для неё слово вазелин (это мазь, которой что-то мажут). Другой ребенок по той же причине назвал губную помаду губной помазой. Двухлетний Кирилл, будучи больным, просил, чтоб ему положили на голову холодный мокресс, т.е. компресс. Малыш Буся (что характерно, как и некоторые другие дети) метко обозвал бормашину зубного врача больмашиной. Как справедливо отмечает К.И.Чуковский, если ребенку незаметно прямое соответствие между функцией предмета и его названием, он исправляет название, подчеркивая в этом слове ту функцию предмета, которую он успел разглядеть. Именно так появились детские колоток вместо молоток (так как им колотят), вертилятор вместо вентилятор (он ведь вертится), копатка вместо лопатка (ею копают), песковатор вместо экскаватор (потому что он выгребает песок) и т.п.
Еще одно проявление языкового реализма – это случаи определенного и весьма своеобразного типа поведения носителей языка, обусловленного народной этимологией, это даже особые обычаи и народные приметы, с первого взгляда кажущиеся необъяснимыми и странными, но также связанные с народно-этимологическими токованиями имен. Под влиянием внешней или внутренней формы слов в народе создаются мифы, определяющие поведение простых людей.
Покажем это на конкретных примерах. На Руси 12 (по новому стилю - 25) апреля празднуется день Василия Парийского. Преподобный Василий, епископ парийской епархии в Малой Азии, жил в VIII веке. Когда возникла иконоборческая ересь, он выступил за почитание святых икон, за что претерпел гонения, голод и нищету. Посмотрим теперь, какие приметы связаны в народе с днем, когда вспоминают Василия Парийского:
На день святого Василия весна землю парит.
На Василия земля парится, как старуха в бане.
Если солнышко действительно землю парит, то год будет плодородным.
Очевидно, что все эти утверждения обусловлены созвучием слов Парийский и парить, за которым в реальности ничего не стоит, кроме похожести внешнего облика.
23 мая – день апостола Симона Зилота. Симон получил имя Зилота, т.е. ревнителя, приверженца, т.к. проповедовал учение Христа в ряде стран и принял мученическую смерть. Греческое имя Зилот было непонятно простым носителям русского языка, но в народе полагали, что между словами Зилот и золото есть какая-то связь. Потому на апостола Симона Зилота ищут клады в уверенности, что он помогает кладоискателям. Есть еще один обычай, связанный с этим днем: 23 мая крестьяне ходят по лесам и полянам, собирая разные травы, которым и приписывают особенную целебную силу, т.к. по-украински имя апостола напоминает слово зілля, т.е. лекарственные травы.
Такого рода примеры языкового реализма (но уже касающиеся носителей немецкого языка) есть и в работах Вайсгербера. Святой Августин, епископ Гиппо в Северной Африке, является одной из самых известных персон католической Церкви. Одновременно в народе его считали защитником от глазных болезней, т.к. начало его имени созвучно немецкому Auge ‘глаз’. А святой мученик Валентин считается у католиков покровителем не только влюбленных, но и эпилептиков. Раньше эпилепсию даже называли болезнью святого Валентина. Дело в том, что латинское имя Valentinus оказалось созвучным с древневерхненемецким глаголом fallan ‘падать’ (ср. с современным английским глаголом to fall или немецким fallend hin ‘падающий на землю’; старинное русское название эпилепсии падучая также образовано от глагола падать). Из-за этого созвучия сначала у германоязычных народов, а потом и у их соседей Валентин стал почитаться как целитель эпилепсии.
Эти явления можно назвать этимологической магией, которая состоит в том, что созвучные слова сближаются в сознании говорящих на том или ином языке, и возникающая связь отражается в фольклоре и обрядах, связанных с объектами, которые этими словами обозначаются.
Поскольку речь зашла о народном мировидении и миропонимании, отраженном и заключенном в том или ином языке, необходимо отдельно остановиться на вопросе о том, как соотносится картина мира, сложившаяся в каком-либо литературном языке, с разными модификациями этой картины, представленными в разных языковых диалектах. Тем более что многие языковеды, занимавшиеся этой проблематикой, придавали особое значение диалектным данным. Так, в частности, Л.Вайсгербер называл диалект «языковым освоением родных мест» и считал, что именно диалект участвует в процессе духовного созидания родины. Именно диалекты и говоры часто сохраняют то, что утрачивает нормированный литературный язык, – как отдельные языковые единицы, особые грамматические формы или неожиданные синтаксические структуры, так и особое мироощущение, зафиксированное, например, в семантике слов и вообще в наличии отдельных слов, отсутствующих в литературном языке.
Покажем это на конкретных примерах, отобранных нами главным образом по «Словарю русских народных говоров» с привлечением «Словаря метеорологической лексики орловских говоров», а также «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И.Даля .
Возьмем вначале слово дождь и посмотрим соответствующую словарную статью в словаре В.И.Даля. После определения этого понятия (по Далю, дождь – это вода в каплях или струями из облаков) мы обнаружим целый ряд синонимов существительного дождь, существовавших в середине XIX века в русском языке. Итак, помимо нейтрального дождь, в русском языке были существительные ливень (имеющееся и сейчас в литературном языке для обозначения самого сильного дождя), косохлестъ, подстега (косой дождь по направлению сильного ветра), сѣночной (дождь во время сенокоса), лепень (дождь со снегом), ситникъ, ситничекъ (самый мелкий дождь), морось, бусъ (мельчайший дождь, словно мокрая пыль), а также дряпня, хижа, чичеръ, бусиха, бусенецъ, ситовникъ, ситяга, морохъ, морокъ, лежица, ситивень, ситуха . К сожалению, в словаре В.И.Даля не всегда указано, в каком диалекте или говоре встречается то или иное слово, а также не для всех слов указаны их значения. Потому в нашем случае достаточно сложно оценить, где (в общелитературном языке или в диалекте; если в диалекте, то конкретно в каком) и как представлялся дождь как природное явление: какие особые оттенки значений (по сравнению с нейтральным существительным дождь) несли в себе другие именования этого понятия, сколько их было и т.п.
Посмотрим теперь на отобранные нами синонимы дождя по данным современных вышеназванных словарей русских говоров. Ниже приводятся две разные картины, которые встречаются в орловских и архангельских говорах. Фактически это две своеобразные классификации дождя, данные в значениях отдельных слов.
В орловской интерпретации дождь бывает такой:
сильный дождь – водопад, дожжевина;
мелкий моросящий дождь – ситник;
мелкий дождь с сильным встречным ветром – сечка;
затяжной дождь – обкладень;
кратковременный дождь – пугач;
наклонный дождь – косохлест;
дождь с громом – громовник;
грибной дождь – припарок;
дождь в конце июня – огуречник;
дождь во время сенокоса – сеночной.
Архангельские говоры несколько по-иному представляют это же атмосферное явление:
сильный дождь – заливень;
мелкий моросящий дождь – бусик;
затяжной дождь – дожжовье, обложник, окладник;
теплый дождь – парун;
теплый грибной дождь – обабочник;
мелкий продолжительный дождь во время сенокоса – погной.
Как видно, и представления о разных видах дождя здесь не совпадают, и названия для совпадающих разновидностей дождя в каждом случае свои. Ничего подобного нет в той картине, которую нам показывает современный литературный русский язык. Конечно же, указать на тот или иной тип дождя можно, добавляя соответствующие прилагательные (крупный, мелкий, обложной, проливной, тропический, частый, грибной и т.п.), глаголы (дождь может идти, моросить, накрапывать, лить, сеять, припускать и т.п.) или даже используя устоявшиеся фразеологические сочетания (льет как из ведра; льет, словно небо прорвало и др.). Но при этом важно, что в литературном языке отсутствуют отдельные существительные, именующие те понятия, которые представлены в говорах или диалектах.
Это утверждение справедливо и для огромного числа других понятий и слов, их называющих. Так, ветер в орловских говорах бывает:
очень сильный – ветрило, ветродуй;
сильный с дождем и градом – валун;
встречный – противник;
попутный – поветер;
теплый летний – летник;
холодный осенний – осенник;
северный – северка;
восточный – астраханец.
Архангельские же говоры дают чуть более разнообразную картину для описания видов ветра:
очень сильный – ветренье;
сильный осенний – листодер;
встречный – противняк;
холодный – свежун;
ветер с моря – моряник;
ветер с берега – побережник;
северный – засиверка, сиверко;
северо-восточный – полуночник, заморозник;
южный – обеденник;
западный – западник.
Как видно, эти классификации ветра, данные в значениях слов вышеназванных говоров, не всегда последовательны и логичны (например, почему в первом случае есть свои названия для северного и восточного ветра, а для западного и южного нет), проведены на разных основаниях (учитывается то направление ветра, то его сила, то время года, в которое он наблюдается и т.п.), выделяют разное число видов ветра, причем в некоторых случаях есть и синонимы. Если же попытаться дать сводную картину по самым разным говорам русского языка, то она окажется еще более пестрой и многообразной. Помимо названных ранее видов ветра другие русские говоры (в дополнение к ним) выделяют: