О таком компромиссе Гитлер не хотел и слышать. Он послал ответ, опять перечислив все притеснения, которым будто бы подвергались немцы со стороны чехов. Он отказался умерить свои требования и заявил, что «речь теперь, вероятно, идет о войне». Ответ Чемберлена был краток. Он попросил Гитлера изложить все требования на бумаге и приложить карту, а на себя взял роль посредника в передаче этих требований Праге. «Я не вижу, что еще могу сделать, находясь здесь, — заявил он. — Я намерен возвратиться в Англию».
Перед отъездом он еще раз встретился с Гитлером. Встреча состоялась в 10.30 вечера 23 сентября. Гитлер представил свои требования в виде меморандума и приложил карту. Чемберлен был поставлен в жесткие временные рамки. Чехословакия должна была начать эвакуацию населения с территорий, отходящих к Германии, в 8 часов утра 26 сентября, то есть через два дня, и завершить ее 28 сентября.
«Но это же ультиматум!» — воскликнул Чемберлен. «Ничего подобного!» — живо возразил Гитлер. Когда Чемберлен заметил, что это нельзя назвать иначе как немецким словом «диктат», Гитлер сказал: «Это вовсе не диктат. Взгляните на документ, он озаглавлен словом «меморандум»».
В этот момент адъютант принес фюреру срочную телеграмму. Гитлер пробежал ее глазами и передал переводчику Шмидту: «Прочтите господину Чемберлену». Шмидт прочитал: «Только что Бенеш объявил по радио всеобщую мобилизацию в Чехословакии». Потом заговорил Гитлер: «Теперь вопрос, конечно, закрыт. Чехословакия и не подумает отдать Германии какие-либо территории». «Чехи первыми объявили мобилизацию», — сказал Гитлер. Чемберлен возразил: «Первой объявила мобилизацию Германия...» Гитлер отрицал, что в Германии была проведена мобилизация.
Переговоры затянулись до утра. В конце концов, Чемберлен спросил, является ли меморандум Гитлера его последним словом. Когда Гитлер ответил, что да, премьер-министр сказал, что нет смысла продолжать переговоры. Он сделал все, что мог, но его попытки не увенчались успехом. Он уезжает с тяжелым чувством, потому что надежды, с которыми он приехал в Германию, разбиты.
Немецкий диктатор не хотел, чтобы Чемберлен пошел на «уступки». «Вы один из немногих, для кого я когда-либо делал подобное, — с живостью заметил он. — Я готов установить окончательную дату для эвакуации чехов — 1 октября, если это упростит вашу задачу». Сказав это, он взял карандаш и сам исправил дату. В действительности это не было уступкой, ведь 1 октября было давно назначенным днем «X»[6]. Это, казалось, подействовало на премьер-министра. Тем не менее он добавил, что не готов принять или отвергнуть предложения, а может только передать их.
Как только премьер-министр вернулся в Лондон, он сразу сделал то, чего, как он заявлял Гитлеру, делать не собирался: стал убеждать британский кабинет принять новые требования нацистов. Однако неожиданно ему пришлось столкнуться с сильной оппозицией. Чемберлен не смог уговорить свой кабинет. Не убедил он и французское правительство, которое 24 сентября отвергло Годесбергский меморандум и в тот же день объявило частичную мобилизацию.
Когда в воскресенье, 25 сентября, в Лондон прибыли французские министры во главе с премьером Даладье, английское и французское правительства узнали, что Чехословакия отклонила Годесбергские предложения[7]. Франции не оставалось ничего, кроме как подтвердить свою верность союзническим обязательствам и обещать прийти на помощь Чехословакии в случае, если она подвергнется нападению. Но Франции нужно было знать, как поведет себя Англия. Чемберлен согласился сообщить Гитлеру, что если Франция в силу союзнических обязательств по отношению к Чехословакии окажется в состоянии войны с Германией, то Британия будет считать себя обязанной поддержать ее.
После отъезда Чемберлена, немцы пребывали в мрачном расположении духа. Теперь, когда они стояли практически на пороге войны, эта перспектива перестала им нравиться, по крайней мере, некоторым из них.
Воскресный день 25 сентября выдался чудесный. Несмотря на сообщения о ярости, охватившей Гитлера по поводу отвергнутого Годесбергского ультиматума, в Париже, Лондоне и Праге не чувствовалось, что наступил кризис, да и в Берлине не было заметно никакой военной лихорадки.
На следующий день произошли внезапные перемены к худшему. В пять часов утра сэр Гораций Вильсон привез в канцелярию письмо Чемберлена, в котором премьер-министр сообщал, что Прага посчитала Годесбергский меморандум «абсолютно неприемлемым». Гитлер, по воспоминаниям переводчика, неожиданно вскочил и закричал: «Нет никакого смысла вести дальнейшие переговоры!» — после чего бросился к двери. Фюрер вскоре сел в кресло, но во время чтения письма часто восклицал: «С немцами обходятся как с грязными неграми... 1 октября я поставлю Чехословакию на место!»
Чемберлен предлагал свой план. Так как Чехословакия готова отдать Гитлеру то, что он требует, а именно Судетскую область, необходимо срочно организовать встречу чешских и немецких представителей и «договориться о способе передачи территории». Чемберлен добавлял, что ему хотелось бы, чтобы на этой встрече присутствовали представители Англии. Гитлер ответил, что готов вступить в переговоры с чехами, если они примут Годесбергский ультиматум, только что ими отвергнутый, и согласятся на оккупацию Судетской области немецкими войсками 1 октября. Он заметил, что положительный ответ должен быть получен в течение сорока четырех часов, то есть к двум часам дня 28 сентября.
27 сентября он во второй раз принимал Горация Вильсона. Вильсон не менее британского премьера был склонен отдать Гитлеру Судетскую область, если только немецкий диктатор возьмет ее мирным путем. Британское правительство предлагало взять на себя «моральную ответственность» за то, чтобы обещания Чехословакии были выполнены «справедливо, полностью и быстро». Однако Гитлера оно не заинтересовало. Теперь все зависело от чехов: они могли принять или не принимать его предложения. Если они не примут его предложения, он уничтожит Чехословакию. С явным удовольствием он прокричал свою угрозу несколько раз.
Вероятно, это вывело из себя даже спокойного Вильсона. Он поднялся и сказал: «В таком случае я уполномочен премьер-министром сделать следующее заявление: «Если Франция вследствие своих союзнических обязательств окажется в состоянии войны с Германией, то Соединенное Королевство сочтет себя обязанным поддержать Францию». Когда сэр Гораций заметил, что только от Гитлера зависит, начнется война или нет, разгоряченный фюрер воскликнул: «Если Франция и Англия хотят напасть на нас, пусть нападают! Сегодня вторник, в следующий понедельник мы уже будем в состоянии войны!»
Многое произошло в Берлине — и не только в Берлине — в течение того дня, 27 сентября. В час дня, сразу по прибытии Вильсона, Гитлер издал «совершенно секретный» приказ, в котором ударным частям предписывалось покинуть места проведения учений и выйти на рубеж атаки на чешской границе. Через несколько часов был издан приказ о дальнейшей скрытной мобилизации. В ходе ее было сформировано пять новых дивизий для размещения на западной границе.
Несмотря на то, что Гитлер продолжал военные приготовления, события, произошедшие в течение этого дня, заставили его заколебаться. Чтобы повысить боевой дух населения, Гитлер приказал по окончании рабочего дня, когда сотни тысяч берлинцев выйдут из своих контор на улицу, провести в центре Берлина парад моторизованной дивизии. Затея эта обернулась полным фиаско, берлинцы не желали, чтобы им напоминали о войне.
Очередные вести, поступавшие в канцелярию из-за границы, тоже не радовали. Из Будапешта сообщили; правительства Югославии и Румынии предупредили правительство Венгрии, что в случае нападения ее войск на Чехословакию они предпримут против Венгрии военные действия. В результате война могла распространиться на Балканы, а это в планы Гитлера не входило.
Новости из Парижа оказались и того хуже. От немецкого военного атташе пришла телеграмма, в которой он сообщал, что объявленная во Франции частичная мобилизация сильно смахивает на мобилизацию всеобщую и что «к шестому дню мобилизации можно ожидать развертывания первых 65 дивизий на границе с Германией». Этой силе, насколько было известно Гитлеру, Германия могла противопоставить лишь 10—12 дивизий. Половина из них состояла из резервистов, а их боеспособность вызывала тревогу. Более того, по мнению военного атташе, для Германии оставалась реальной угроза подвергнуться немедленному нападению из Нижнего Эльзаса и Лотарингии в направлении Майнца при первых же попытках с ее стороны предпринять военные действия. И, наконец, как докладывал атташе, итальянцы не делают абсолютно ничего, чтобы сковать французские войска на итало-французской границе. Казалось, что и доблестный союзник Муссолини покинул Гитлера в решающий момент.
Поступили новости от президента Соединенных Штатов и от короля Швеции. Накануне, 26 сентября, Рузвельт обратился к Гитлеру с призывом помочь сохранить мир, и хотя фюрер в течение двадцати четырех часов ответил, что сохранение мира зависит только от Чехословакии, Рузвельт в среду прислал еще одну телеграмму, в которой предлагал немедленно созвать конференцию всех заинтересованных сторон. В этой же телеграмме американский президент отмечал, что если разразится война, то ответственность за нее мировая общественность возложит на Гитлера.
Король Швеции, друг Германии, подтвердивший свою верность в ходе войны 1914—1918 годов, был более откровенен и прямолинеен. Как сообщалось в депеше немецкого посла из Стокгольма, король срочно вызвал его и заявил, что если Гитлер не оттянет указанный им срок (1 октября) на десять дней, то мировая война неминуема и виноват в этом будет фюрер. Более того, войну эту Германия, бесспорно, проиграет ввиду «расстановки сил между великими державами». В своем нейтральном прохладном Стокгольме хитрый король мог более объективно оценить ложившуюся ситуацию, по крайней мере военную, чем главы правительств в Берлине, Лондоне и Париже.