Смекни!
smekni.com

Петербург в произведениях Некрасова (стр. 1 из 5)

Cорок лет своей большой творческой жизни Николай Алексеевич Некрасов (1821—1878) провел в Петер­бурге. В этом городе сложилось мировоззрение поэта-гражданина, окрепла его “муза мести и печа­ли”. Здесь тридцать лет руководил он передовой русской журналистикой. В Петербурге же Некрасов скончался и похоронен.

За долгие годы труда, борьбы и напряженной творческой и журнальной работы Некрасов срод­нился с Петербургом:

Милый город! где трудной борьбою

Надорвали мы смолоду грудь...

О Петербурге Некрасов писал в разные периоды своей жизни. На глазах поэта менялся облик Петербурга. Столица капитализировалась, те­ряла свой “строгий, стройный вид”, на ее окраинах вырастали фабрики и заводы, рядом с уютными дворянскими особняками строились огромные Доходные дома “под жильцов”, застраивались пустыри. Некрасивые, угрюмые дома с дворами-колодцами портили классические ансамбли.

Некрасов показал читателям не только красоту Петербурга, но и его глухие окраины, заглянул в темные сырые подвалы, ярко отразил соци­альные противоречия большого города.

Уже в раннем юмористическом стихотворении “Говорун” (1843) Некрасов писал:

Столица наша чудная

Богата через край,

Житье в ней нищим трудное,

Миллионерам — рай.

Здесь всюду наслаждение

Для сердца и очей,

Здесь всё без исключения

Возможно для людей

При деньгах — вдвое вырасти,

Чертовски разжиреть,

От голода и сырости

Без денег умереть...

И неизменно, когда Некрасов обращался к петербургской теме, он изображал два мира — миллионеров и нищих, владельцев роскошных палат и обитателей трущоб, счастливцев и несчастливцев.

“Петербург—город великолепный и обширный!—писал Некрасов в незаконченном романе “Жизнь и похождения Тихона Тростникова”.— Как полюбил я тебя, когда в первый раз увидел твои огромные домы, в которых, казалось мне, могло жить только счастие, твои красивые магазины, из окон которых метались мне в глаза дорогие ткани, серебро и сверкающие каменья, твои театры, балы и всякие сборища, где встре­чал я только довольные лица... “Здесь,— думал я,— настоящая жизнь, здесь и нигде более счастие!” — и как ребенок радовался, что я в Петер­бурге. Но прошло несколько лет...

Я узнал, что у великолепных и огромных домов, в которых замечал я прежде только бархат и золото, дорогие изваяния и картины, есть чер­даки и подвалы, где воздух сыр и зловреден, где душно и темно и где на голых досках, на полусгнившей соломе в грязи, стуже и голоде влачат­ся нищета, несчастье и преступление. Узнал, что есть несчастливцы, которым нет места даже на чердаках и подвалах, потому что есть счаст­ливцы, которым тесны целые домы... И сильней поразили меня такие картины, неизбежные в больших и кипящих народонаселением городах, глубже запали в душу, чем блеск и богатства твои, обманчивый Петер­бург! И не веселят уже меня твои гордые здания и все, что есть в тебе блестящего и поразительного!..”.

Некрасов знал, что лучшие архитекторы мира работали в Петербурге. Они одели в гранит Неву, выстроили чудесные дворцы, создали неповто­римые ансамбли, украсили город великолепными парками с изумитель­ными решетками. Но за этим парадным, пышным, нарядным Петербур­гом, Петербургом обеспеченных и сытых, начинался другой Петербург, где “каждый дом золотухой страдает”, где “мерзнут дети на ложе своем”, где трудно и тяжело бесприютным беднякам.

Многие поэты и писатели воспели непревзойденную красоту Петер­бурга. Но Некрасов сказал о нем новое слово. Великолепную северную столицу, один из красивейших городов мира, Некрасов увидел глазами петербургского бедняка и воспел ее как поэт революционной демокра­тии — с горячим сочувствием к несчастным и обездоленным, с ненавистью к сытым и праздным хозяевам жизни.

Творческое внимание поэта было неизменно приковано к “приютам нищеты”. С ними были связаны тяжелые годы трудной молодости поэта.

Некрасов приехал в Петербург из ярославской глуши в июле 1838 го­да, окрыленный радужными надеждами — учиться в университете и стать поэтом. Однако суровая действительность быстро развеяла эти мечты. Отец, мечтавший о военной карьере для сына, узнав о его стремлении поступить в университет, лишил сына материальной помощи. Юноша оказался в чужом для него городе один, без родных, без всяких средствк существованию.

Я отроком покинул отчий дом.

(За славой я в столицу торопился.)

В шестнадцать лет я жил своим трудом

И между тем урывками учился.

Начались тяжелые дни.

На себе самом испытал Некрасов холод, голод, бездомную жизнь петербургского бедняка: жил на окраинах, ночевал в ночлежках, голод­ный ложился спать и удивлялся потом, как не отнялась у него правая рука от вечной спешной работы. “Господи! сколько я работал! Уму не­постижимо, сколько я работал, полагаю, не преувеличу, если скажу, что в несколько лет исполнил до двухсот печатных листов журнальной работы; принялся за нее почти с первых дней прибытия в Петербург”.

Это была трудная молодость разночинца-демократа, для которого органически чуждой оказалась поэзия “дворянских гнезд”.

Первые квартиры Некрасова в Петербурге не сохранились: сегодня на местах окраин и страшных трущоб, где он жил, раскинулись десятки новых проспектов, улиц, площадей, садов.

По приезде в Петербург Некрасов остановился сначала в дешевых номерах в Ямской (ныне улица Достоевского), недалеко от Кузнечного рынка. “Так и стал я проживать,— рассказывал позже Некрасов,— в какой-то грязной гостинице, шлифовал тротуары, да денежки спускал”. Осенью того же 1838 года в “увеселительном заведении” на Итальянской улице (ныне улица Ракова) юноша встретился с преподавателем Духов­ной академии Д. И. Успенским, который не только пообещал подготовить его к экзамену по латыни, но и пригласил к себе жить. “Поселился у него на Охте. Подле столовой за перегородкой темный чулан был моей квартирой”. На Охте, которая была тогда почти деревней, Некрасов прожил недолго. На заявлениях о приеме в университет от 14 июля и 4 сентября 1839 года он указал свой новый точный адрес:

“Жительство мое: Рождественской части 6-го квартала у Малоохтинского перевоза, в доме купца Трофимова”. Дом стоял на левом бе­регу Невы (набережная Большой Невы, 63; не сохранился). Здесь Некра­сов прожил около полугода. (По тому же адресу, на глухой отдаленной окраине, где ютились бедняки, “близ Малоохтинского перевоза”, жил перед поступлением в университет и герой неоконченного романа Некра­сова “Жизнь и похождения Тихона Тростникова”.) Голодный, в дырявых сапогах, ходил Некрасов отсюда пешком через весь город на лекции в университет, куда был принят вольнослушателем. Учиться было очень трудно. Как вольнослушатель, Некрасов не имел права на стипендию. Много времени отнимали поиски хоть какого-нибудь заработка. Иногда удавалось достать грошовые уроки или переписку, а когда и их не было, он отправлялся либо на Сенной рынок, где за гроши или кусок хлеба писал крестьянам письма и прошения, либо шел в казначейство, где рас­писывался за неграмотных, получая за это несколько копеек. Губернское казначейство помещалось в доме № 76 по Екатерининскому каналу (ныне канал Грибоедова).

Сенная площадь (ныне площадь Мира) неузнаваемо изменилась за годы Советской власти. От некрасовского времени сохранилось только старинное здание гауптвахты (Садовая, 57).

На Сенную, тогда здесь был шумный грязный рынок, частенько при­ходили петербургские бедняки в надежде найти какой-нибудь случайный заработок. На площади иногда бывали ссоры и драки. Здесь мог видеть Некрасов сцены, описанные им позднее (1850) в стихотворении “Вор”:

Торгаш, у коего украден был калач,

Вздрогнув и побледнев, вдруг поднял вой и плач

И, бросясь от лотка, кричал: держите вора!

И вор был окружен и остановлен скоро.

Закушенный калач дрожал в его руке;

Он был без сапогов, в дырявом сюртуке;

Лицо являло след недавнего недуга,

Стыда, отчаянья, моленья и испуга...

Пришел городовой, подчаска подозвал,

По пунктам отобрал допрос отменно строгий,

И вора повели торжественно в квартал.

На Сенной же Некрасов был свидетелем жестоких наказаний кре­постных крестьян: по требованию господ над провинившимися или непокорными здесь совершали публичные экзекуции:

Вчерашний день, часу в шестом,

Зашел я на Сенную;

Там били женщину кнутом,

Крестьянку молодую.

Ни звука из ее груди,

Лишь бич свистал, играя…

И Музе я сказал: “Гляди!

Сестра твоя родная!”

Это небольшое стихотворение (1848)—не только яркая жанровая зарисовка, но и декларация молодого поэта. На всю жизнь Муза его становится родной сестрой страдающего русского народа.

Много углов, сырых и темных, переменил Некрасов в первые годы жизни в Петербурге. Некоторое время он жил в подвале на Васильевском острове (точный адрес установить не удалось). Н. В. Успенский пере­давал рассказ Некрасова: “Нанимал я квартиру на Васильевском острову, в нижнем этаже. Денег у меня не было ни копейки... Лежа на полу на своей шинели (т. к. пришлось продать все скудное имущество), я сделал­ся предметом праздного любопытства уличных зевак, которые с утра до ночи толпились у моих окон. Хозяину дома это пришлось не по нраву, и он приказал закрыть окна ставнями. При свете сального огарка я ре­шился описать одного помещика с женою... Так как хозяин отказал мне в чернилах, я соскоблил со своих сапогов ваксу, написал очерк и отнес его в ближайшую редакцию. Это спасло меня от голодной смерти”. Этот эпизод описал Некрасов в рассказе “Без вести пропавший пиита”.