Зачем мне вдаваться в подробности? Фердинанд поспешил уехать в любезные ему тихие края; все устроилось, как он задумал; он был прилежен и аккуратен, тем более что добрая простая девушка осчастливила его, став его женой, а старый дядюшка делал все, чтобы обеспечить в его доме прочный достаток и уют.
Я познакомился с Фердинандом гораздо позже, когда он был уже окружен многочисленной дружной семьей. Он сам рассказал мне свою историю, и как бывает с людьми, с которыми в юности случилось что-то значительное, так и в нем эта история запечатлелась столь глубоко, что оказала большое влияние на всю его жизнь. Даже будучи зрелым мужем и отцом семейства, он нередко отказывал себе в том, что могло бы доставить ему удовольствие, лишь для того, чтобы не разучиться применять столь высокую добродетель, да и все воспитание его детей до известной степени было основано на том, чтобы они в любую минуту умели в чем-то себе отказать.
Так он - чего я в душе не мог одобрить - запретил за столом одному из мальчиков отведать любимое блюдо. Но мальчик, к моему удивлению, сохранил веселое настроение, словно бы ничего не случилось.
Бывало, что и старшие дети по собственному почину отказывались от редких плодов или другого отменного лакомства, зато отец в остальном позволял им, можно сказать, что угодно, и в его доме, чередуясь, царили послушание и непослушание. Казалось, все прочее было ему безразлично: он предоставлял своим детям почти ничем не обузданного свободу, но иногда, примерно раз в неделю, ему приходило в голову, что все должно делаться минута в минуту; тотчас же с самого утра сверялись часы, каждый получал свой урок на лень, дела и развлечения подчинялись строгому расписанию, никто не смел опоздать ни на секунду. Я бы мог часами рассказывать о его беседах со мной касательно его системы воспитания. Он подшучивал надо мною, католическим священником, и над моими обетами и утверждал, что, собственно, каждый человек должен вменить в долг себе обет воздержания, а другим - обет послушания, но не для того, чтобы неизменно соблюдать его, а чтобы руководствоваться км в надлежащее время.
Баронесса с некоторыми оговорками признала, что в общем-то друг священника был прав. Ведь и в государстве дела вершатся исполнительной властью и от законодательной власти, сколь ни была бы она разумна, государству не будет пользы, если власть исполнительная окажется недостаточно сильной.
Луиза вдруг бросилась к окну, услыхав, как во двор въехал Фридрих. Она поспешила ему навстречу и тут же вместе с ним вернулась в комнату. Вид у Фридриха был бодрый и веселый, хоть он и насмотрелся страшных картин людских горестей и непоправимых опустошений. Вместе того чтобы подробнее рассказать о пожаре, не пощадившем дома их тетушки, он возвестил не без гордости, что его предположение подтвердилось: тетушкино бюро сгорело в тот самый час, когда в здешнем образовалась эта страшная трещина.
- В миг, когда огонь уже подбирался к той самой комнате,- рассказывал он,- управляющему еще удалось спасти часы, стоявшие на бюро. При переноске в их механизме что-то сдвинулось, и часовые стрелки точно остановились на половине двенадцатого. Так что по времени, по крайней мере, эти два события полностью совпали.
Баронесса улыбнулась; учитель заявил, что, если две вещи совпадают, это еще ничего не говорит об их взаимосвязи. Луизе, напротив, понравилась мысль о существующей связи этих явлений, тем более что она получила утешительные вести о ее женихе, что дало лишний повод для свободной игры воображения.
- Не можете ли вы,- обратился Карл к старику,- рассказать нам какую-нибудь сказку? Сила воображения - вещь, конечно, прекрасная, но я не люблю, когда фантазия привносится в реальную жизнь; воздушные создания сказки милы нам, как существа совсем особого рода, но когда их сопрягают с действительностью, это нередко порождает чудовищ, вступающих в противоречие с разумом и здравым смыслом. Мне думается, воображение не должно цепляться за предметы в не должно их нам навязывать, ему следует, создавая произведения искусства, играть, подобно музыке, на нас же самих, приводить в движение наши сокровенные чувства, да так, чтобы мы позабыли, что существует что-то вне нас, вызывающее все наши волнения.
- Можете не продолжать,- сказал старик.- Не надо так подробно излагать свои требования, предъявляемые к порождениям фантазии. Наслаждение таковыми как раз в том и состоит, чтобы наслаждаться, ничего не требуя. Ведь и само воображение ничего не может требовать, а должно ждать, что судьба ему подарит. Оно не строит планов, не намечает путей, а взмывает ввысь на собственных крыльях и, ширяя туда и сюда, вычерчивает причудливые линии, которые то и дело меняют свое направление и становятся все чудеснее. Позвольте же мне во время обычной моей прогулки сперва оживить в душе те удивительные образы, что меня не переставали занимать в более ранние годы. Сегодня вечером я обещаю вам сказку, которая напомнит вам обо всем и ни о чем.
Старика охотно отпустили, тем более что каждому хотелось узнать от Фридриха разные новости, приключившиеся тем временем на белом свете.
РАЗГОВОРЫ НЕМЕЦКИХ БЕЖЕНЦЕВ
Летом 1794 года состоялось столь богатое последствиями сближение Гете с Шиллером. Приняв на себя обязанности редактора журнала "Оры", финансировавшегося книгопродавцем Котта, Шиллер пригласил сотрудничать во вновь созданном журнале первого поэта Германии, давшего на то свое согласие. Шиллеру очень хотелось открыть "Оры" "Годами учения Вильгельма Мейстера", над которыми Гете тогда трудился. Первые книги "Мейстера" были уже закончены, последующие еще только в работе. Но Гете не мог пойти навстречу пожеланию Шиллера, так как был связан условиями договора с издателем Унгером, согласно которым он обязался предоставить издательству роман, до того нигде не печатавшийся. Поэтому он ограничился обещанием представить в журнал короткий рассказ, а потом и целую серию рассказов, охваченных общей "рамой", по примеру "Декамерона" Боккаччо. Внести больший вклад в журнал Шиллера Гете не мог при своей занятости, не только трудясь над "Вильгельмом Мейстером", но и параллельно подготовляя к печати "Трактат о цвете" и свои остеологические открытия. А теперь приходилось работать еще и над целой серией новелл. Правда, автор "Разговоров" называл их "легким послеобеденным десертом", радуясь тому, что он принял решение, заметно облегчающее его труд: не сочинять сюжеты всех своих новелл, а частично почерпать таковые, как то делал и Боккаччо, из мемуаров и французского сборника XV века "Сто новых новелл", а также записывать иные новеллы со слов своих знакомых (мы имеем в виду рассказ о певице Антонелли и другой - о явлении духа, как бы служащий ему продолжением). Только одну новеллу из шести Гете сочинил сам - рассказ о проступке Фердинандо и искуплении им своей вины. Сочинена Гете и прихотливая "Сказка", которой писатель заканчивает "Разговоры", а также "рама", объединяющая всю серию рассказов в единое целое. С истинным блеском и реалистической наглядностью, четкими выразительными линиями воссозданы образы действующих лиц - баронессы, "старика", то есть умного, светского аббата, а также других членов и домочадцев баронского семейства. Все, что происходит в уцелевшей усадьбе аристократических немецких переселенцев, проникнуто тревожной атмосферой Французской революции, заметно сгустившейся из-за политического разномыслия среди кровных родственников, собравшихся под одной крышей. Гете великолепно воссоздает "местный колорит" и самим качеством изложения, непринужденностью разговорного языка, плавным стилем рассказчиков и отточенными диалогами, перемежающими монологи участников этих "новелллистических сеансов". "Старик", то есть духовник баронского семейства, искусно повышает уровень поучительности от новеллы к новелле и завершает чреду новелл, насыщенных духом гуманного либерализма, фантастической "Сказкой", сплетенной из очаровательных волшебных несуразиц, проникнутых ненавязчивой, но все же приметной нравственной идеей: все земные трудности разрешимы, если все живое, как бы ни было фантастично сказочное обличье персонажей, будет оказывать посильную помощь всем и каждому.
Мы вправе смотреть на "Разговоры немецких беженцев" как на значительный вклад в немецкую литературу. До их обнародования в Германии не знали воздушного изящества короткой новеллы и волшебной фантастики художественной "искусственной сказки" (весьма отличной от простодушно-народной). Гете открыл для немцев эти два новых жанра, смело и вместе с тем бережно пересадив их с французской и итальянской почвы на почву отечественную. Поколение романтиков и позднейших немецких писателей-от Тика и Клейста до Шторма, Эбнер-Эшенбах и др.- вошли по этим двум путям, проложенным Гете. В "Разговорах немецких беженцев" Гете показывает мир немецкого дворянства и его прямую реакцию на великие французкие события с той же объективностью, с какою он живописует в "Германе и Доротее" мир провинциального немецкого бюргерства эпохи Великой французской революции. Об идеях и социальных проблемах, поставленных перед человечеством французской революцией, писатель более развернуто высказывается в "Годах странствий Вильгельма Мейстера".
Н.Вильмонт