Автор: Алексин А.Г.
-- Дыма без огня не бывает. Поверь, милая!
-- Не верю... Бывает!
-- Любопытно... Ты что, его видела?
-- Сейчас вижу. Такой едкий, разъедающий душу... дым. А где огонь? Его нет!
-- Заблуждаешься, милая!
-- Называйте меня на "вы". Я уже совершеннолетняя.
-- Простите, пожалуйста. Но вы в таком случае сверхмолодо выглядите.
-- Это вы молодо выглядите. А я действительно молода!
Катя на миг затихла. Но не потому, что испугалась собственной смелости. Это было затишье перед решительным и, быть может, самым отчаянным поступком в ее жизни.
Она встрепенулась, как бы очнувшись, готовая проявить отвагу. Но перед броском на амбразуру оглянулась назад. 1
В шахматы Александр Степанович проигрывать не любил. Он страдал не таясь, в открытую: предвидя крах, хрипло вздыхал и беспощадно тормошил свою львиную, но вовремя не сообразившую голову. Вася же, наоборот, проигрывая, испытывал облегчение.
-- Моя рать уничтожена, -- сообщал он с таким удовлетворением, как если бы играл в поддавки.
И выигрывали они тоже по-разному
-- Ну что, безоговорочная капитуляция? Таким, брат, макаром! -- провозглашал Александр Степанович. И победно лохматил свои седые, непроходимые джунгли.
А Вася, выигрывая, заливался цветом клюквенного морса не очень густой концентрации или арбуза, который еще недозрел:
-- Случайность победой назвать нельзя.
-- Допускаю, что это не твой выигрыш, но, безусловно, мой проигрыш, -- с преувеличенной беспощадностью к самому себе констатировал Александр Степанович. -- Надо называть вещи своими именами.
Он не любил, когда своими именами называли лишь приятные ситуации и явления.
Вася сгибал шею, то ли винясь за свой выигрыш, то ли в знак покорного согласия. Но почти на все реагировал мимикой. Его шея, чересчур длинная, казалось, создана была для того, чтобы выражать Васины настроения: то гордо выпрямлялась, то согбенно грустила, то, погружаясь в плечи, пряталась от выражения какой-либо точки зрения.
Если Вася делал очевидно плохой ход, Александр Степанович провозглашал:
-- Это что, уважение к старости? Извольте-ка сосредоточиться. Таким, брат, макаром.
Вася послушно сосредоточивался.
Пока поединок за шахматной доской продолжался, Катя спать не ложилась. Хотя она не болела ни за дедушку, ни за Васю -- при любом исходе борьбы победа оставалась как бы внутри дома: Вася давно считался членом семьи.
Александр Степанович был старше Васи на двадцать пять лет. Но его восхищенно называли не только львиной головой, но и "львиным сердцем", красавцем и даже атлантом.
Вася подобных оценок не удостаивался... Катя считала это несправедливым: она влюбилась в Васю, когда ей было шесть с половиной лет, и от чувства со столь большим стажем отделаться не могла. Еще в дошкольные годы она приняла окончательное решение: ее первая любовь будет единственной, и она унесет ее с собою в могилу.
Подруги сравнивали Катю то с Верой Засулич, то с декабристками, то с Лизой Чайкиной. Но любовь оказалась такой богатырской силищей, которая подмяла под себя и ее характер. При всей своей неподкупной совестливости для Васи она оправдания находила всегда. Его неразговорчивость, замкнутость называла застенчивостью, а бездумное подчинение дедушке -- почтением к возрасту. И только одного она простить не могла: Вася давным-давно был женат да к тому же имел дочь. Эта дочь по имени Соня родилась позже Кати всего на полгода и училась в соседнем классе.
Катя выискивала исторические примеры, утешавшие ее тем, что некоторые знаменитости до беспамятства влюблялись в сверстниц своих взрослых дочерей, а некоторые даже, настрадавшись обращали таких подруг в подруг собственной жизни.
Вася весьма охотно усаживался за обеденный стол -- и Катя не без злорадства делала вывод, что дома его, видимо, плохо кормят. Она пришивала ему недостающие пуговицы, удовлетворенно приходя к мысли, что дома о нем скверно заботятся.
Если б о жизненном пути Васи задумали читать лекции или создать книгу, Катя бы вполне могла стать его биографом: о фактах жизни Кулькова она знала почти все. Почти... Потому что, как она догадывалась, всего никто ни о ком вообще не знает.
В доме Малининых Василия Григорьевича Кулькова звали просто Васей, будто он только вчера явился к Александру Степановичу и сказал.
-- Спасите меня, профессор!
Сказал, как врачу... И Александр Степанович, хоть врачом не был, перво-наперво изучил "историю болезни" Кулькова. Он подробно расспросил пациента, какой его сразил недуг и в чем причины заболевания.
Вася, обхватывая шею руками и как бы прикрываясь от нависшего над ней топора, поведал декану факультета о том, что даже в несмышленую младенческую пору не был просто воспитуемым, а, можно сказать, брал у старших уроки педагогики, подсознательно догадываясь, что они ему в будущем пригодятся. Готовясь к воспитательной деятельности, изучая Песталоцци, Ушинского и Макаренко, Вася придавал значение не букве, а духу их теорий. И буквы ему отомстили. При поступлении в педагогический институт он получил тройку за сочинение.
Кульков приехал на экзамены из недалекого полупоселка-полугородка. Отец его работал там плотником. И поэтому угроза отца, о которой он сообщил декану, казалась вполне реальной, соответствующей плотницкой профессии:
-- Если не поступишь, прибью!
Отец-тиран не читал Песталоцци, не разделял Васиного призвания, но, с трудом поддавшись мольбам сына и согласившись на пединститут, сделал то самое предупреждение, помахивая в воздухе молотком.
Вася-абитуриент рассказал обо всем этом декану Александру Степановичу Малинину. И тот прочитал его экзаменационное сочинение. Оно посвящалось теме, которая, как уведомил Вася, должна была стать главной темой педагогических изысканий всей его жизни: "Друзья мои, прекрасен наш союз! (О дружбе в жизни великих людей)".
-- Ошибки только орфографические, -- констатировал Александр Степанович. -- Смысловых и педагогических описок -- ни одной. Человеку, который так воспевает братство, необходимо в ответ протянуть руку. Таким, брат, макаром!
И рука протянулась: Вася поступил в институт. Лет через десять Кульков, по-девичьи заливаясь морсом не очень густой концентрации, стал повторять:
-- Всякий раз, садясь за свой деканский стол, я вспоминаю, что здесь сидел Александр Степанович. И что здесь, на этом рубеже милосердия, решилась моя судьба!
-- Придет время -- и вы скажете нечто подобное, заняв по праву мой нынешний, проректорский, стол, -- произнес как-то Малинин.
Вася в суеверном страхе воздел руки вверх, к потолку кухни, где шел разговор.
-- Чего вы так испугались? Все естественно. Даже на пионерском знамени написано: "Смена смене идет".
"Жить -- это значит дружить!" -- так назвал Вася свою брошюру, обращенную к школьникам. Идеи братства люди, по его убеждению, обязаны были всасывать с молоком матери.
Катя устроила после уроков коллективную читку брошюры. Никто домой не удрал, потому что Катю в классе побаивались. Это огорчало Александра Степановича:
-- Любовь со страхом не сочетается!
-- А может, они меня любят до ужаса?
Катя не искала ответы в чужом кармане -- находила в своем.
Вася считал, что ученый не может перескакивать с темы на тему, а что одна, но значительная проблема, подобно "одной, но пламенной страсти", должна завладевать его душою и разумом. К исследованиям дружеских связей, которые объединяли великих людей, он приобщил не только свою душу, не только свой разум, но и свою дочь.
Соня училась в двух школах: нормальной и музыкальной. Поэтому было закономерным, что, изучая вслед за отцом неразрывные дружеские союзы великих, она перешла от отдельных могучих людей к целой "Могучей кучке": композиторская солидарность стала темой ее первой статьи. В то время Соня, как и Катя, была шестиклассницей. И если к музыкальным "предметам" приобщалась где-то на краю города, то к обычным -- в Катиной школе.
-- Кульков не фанатик? -- спросила Александра Степановича Катина мама, которая приходилась Малинину дочерью. -- Всех в доме загипнотизировал... Жена его, историчка, небось объясняет школьникам, что все великие, включая владык и полководцев, обязаны были между собою дружить. Тогда бы-де и конфликтов и войн никаких не было.
-- Неплохая идея! -- загремев резко отодвинутым стулом и испытывая мощными кулаками прочность стола, провозгласил Александр Степанович. -- Роль личных контактов огромна!
-- А объективные исторические причины, значит, побоку? -- со спокойной иронией осведомилась Юлия Александровна. -- Кульков свихнулся на своей, так сказать, "теме".
-- Дружба -- это не тема! -- сотряс окружающее воздушное пространство Александр Степанович. -- А то, что более всего необходимо человечеству, погрязшему в отсутствии взаимопонимания.
-- Я уверена, что Кульков -- фанатик.
Выслушав возражения, Юлия Александровна чаще всего оставалась при своем мнении. Катя унаследовала эту черту.
-- Важно, чему служит фанатизм -- добру или злу! -- по-львиному громогласно и непримиримо возразил Александр Степанович.
-- Его фанатизм служит добру, -- не задумываясь, как аксиому произнесла Катя.
Юлия Александровна была филологом и не согласилась с такой математической категоричностью.
-- Каждое слово изначально имеет одно, неколебимое значение, один смысл. Как человек с момента рождения имеет один определенный характер... Это потом уж характер и слово могут приспособиться, пойти на уступки, пожертвовать своей определенностью. Но не всегда, как говорится, от хорошей жизни!
Слово, его отточенную определенность Юлия Александровна сравнивала то с верным сердцем, то с безупречным целесообразием здорового организма.
-- Верность -- это хорошо, -- сказала она, -- а фанатизм -- плохо... От беспринципно компромиссного отношения к слову рождается и "двояковыпуклое" отношение к явлениям и качествам, которые это слово обозначает. Даже у зависти стали отыскивать светлые стороны: дескать, бывает черная, а бывает и белая. Гельвеций же, знаете, что говорил? "Из всех страстей зависть самая отвратительная. Под знаменем зависти шествуют ненависть, предательство и интриги". Вот это определенность!