Смекни!
smekni.com

Уголовные традиции дореволюционной России (стр. 2 из 3)

Мошенники и фальшивомонетчики относились к интеллектуальной элите, «интеллигенции» преступного мира. Мошеннические операции с векселями, акциями и другими ценными бумагами, направленные на обман государства, а иногда и частных лиц, требовали чёткой разработки и виртуозного исполнения. Мошенники занимались подделкой драгоценных камней («фармазонщики»), совершали обман на размене («менялы»), существовали брачные аферисты, лже-благотоворители и др. Особым искусством было фальшивомонетничество. «Базманщики» часто были талантливыми художниками, гравёрами. К тому же, чтобы заниматься этим промыслом требовалось немалое мужество – наказания за подделку денег всегда были одними из самых жестоких.

Все говорит о том, что к концу XIX в. продолжалась дифференциация уголовного мира, отдельные категории которого были связаны жесткими неформальными нормами, что эти нормы, эти традиции превращались в подобие позднейшего «закона», который, однако, еще не объединял весь уголовный мир страны.

2. Значение уголовных традиций в воспроизводстве преступности

Уголовно-воровские традиции включают в себя довольно широкий круг неформальных норм поведения и жизнедеятельности (статус в уголовной среде, жаргон, татуировки, блатные клички и песни, манера поведения). Есть все основания полагать, что профессиональные преступники, образуя некое замкнутое кастовое сообщество и находясь вне закона, вырабатывают такие нормы межличностных отношений, которые способствуют не только их безопасности, но и воспроизводству. Со временем эти нормы превращаются в обычаи и традиции, которым присуще то общее, что позволяет назвать их общесоциологическим законом.

Например, в дореволюционной России от всякого устойчивого преступника требовалось, чтобы «он был человеком твердого нрава и несокрушимого характера, был предан товарищу, общине, был ловок на проступки и умел концы хоронить, никого не задевая и не путая»[6]. Это требование полностью сохраняется в среде профессиональных преступников наших дней, особенно у воров в законе и членов организованных преступных сообществ.

Традиции профессиональных преступников передаются со времен Ваньки Каина (некоторые идут еще от волжских разбойников) из поколения в поколение. Разумеется, они обновляются, видоизменяются. Их носителем выступает сама среда, особенно в местах лишения свободы - этих университетах преступности. Живучесть уголовно-воровских традиций - объективное явление, обусловленное ответной реакцией профессиональных преступников на социальный контроль общества. Вполне естественно, что существование уголовных традиций обусловлено определенными социальными условиями, являющимися своеобразными катализаторами криминогенных процессов.

Российские криминалисты считают, что воры в законе появились в начале 1930-х годов. В действительности советский криминальный мир лишь воспроизвел старую, еще дореволюционную структуру – деление на «Иванов» и «сук». Уверен, что этой структуре суждена долгая жизнь, и если в меняющихся условиях она исчезает, то со временем возродится снова. Залогом этого является ее давняя история. Она прослеживается уже с первой половины XVIII века, хотя, несомненно, какие-то ее элементы сложились намного раньше. Во всяком случае уже в XVIII в. существовали некоторые категории профессиональных преступников, устойчивые воровские группировки, тайный воровской язык, воровские клички, правила приема в шайку и другие неформальные нормы, сыгравшие такую большую роль позднее.

Знаменательным свидетельством всего этого является, в частности, карьера вора Ивана Осипова по кличке Ванька Каин (1718-1755). Обряд его посвящения в общество воров состоялся в Москве, под сводами Каменного моста, после того как он внес в шайку денежный взнос и был рекомендован другими ворами. В 1741 г. Ванька Каин решает изменить ворам и становится осведомителем сыскного приказа, после чего начинается его двойная жизнь, напоминающая биографии известных полицейских осведомителей-провокаторов более поздних эпох, например Азефа[7].

В конце XIX века, в тюрьмах и на каторге, сформировалась, по словам А. Гурова, «определенная иерархия» уголовных преступников, включающая несколько крупных категорий, начиная с «Иванов» и кончая «шпанкой», и множество профессиональных групп; тогда же появилось и понятие «масть»[8]. Если «шпанка» представляла собою дно уголовного мира, то «Иваны» и подобные им, по словам С. Максимова, распоряжались жизнями осужденных, были их судьями и законодателями. В. Дорошевич называл их даже «аристократами» каторги, ее «правящими классами». Наибольшим авторитетом в уголовном мире пользовались специалисты по ограблению сейфов, технические воры, люди высокой квалификации.

Другой группой, связанной устойчивыми нормами, способной навязывать свою волю не только заключенным, но и администрации, были профессиональные игроки в азартные игры, имевшие «рабов» из числа каторжан, проигравших собственные жизни. Уже тогда существовала категория заключенных, которые брали на себя преступления других лиц подобно нынешним «громоотводам». В условиях воли воры-рецидивисты объединялись в «малины», – термин, сохранившийся в том же значении до наших дней, – а их главари назывались, как и в наше время, паханами[9].

Все говорит о том, что к концу XIX в. продолжалась дифференциация уголовного мира, отдельные категории которого были связаны жесткими неформальными нормами, что эти нормы, эти традиции превращались в подобие позднейшего «закона», который, однако, еще не объединял весь уголовный мир страны.

Человек, имеющий представление о преступном мире по кинематографическим вымыслам, думает, что наиболее влиятельными и авторитетными в нем должны быть атаманы шаек, разбойники, убийцы «с руками по локоть в крови». Однако историки преступного мира дореволюционной России говорят об обратном: грабежи и душегубство не уважались, Основателями «воровского закона были карманники и попрошайки, и так называемые «Иваны». Такие сознательные маргиналы как бродяги-попрошайки могли быть не столь преуспевающими как, к примеру, «медвежатники» (грабители сейфов, банков), не вселять такой ужас и ненависть как отвязные «убивцы» типа Ваньки Каина, однако они стали носителями воровской морали, «моральной силы» воровской идеи.

Если в дореволюционной России «вор в законе» еще отсутствовал, это еще не значит, что не существовала сама эта социальная категория. Она уже складывалась, – и термин «Иваны» отражает этот процесс, – но лишь в советское время она приобрела законченный, признанный всем уголовным миром характер.

Собственно преступный мир в дореволюционной России развивался характерными для всего мира путями. Уже к концу XVII, началу XVIII века в России складывается (пока стихийно) своеобразная корпорация бродяг. В XIX веке эти нищие, промышлявшие мелким воровством и попрошайничеством, представляют собой довольно многочисленную группу преступников. Именно они и стали основателями существующего до сегодняшних дней «ордена» воров. Кроме воров к началу XX века хорошо отлаженной организацией преступного промысла отличаются банды конокрадов (разведка, кража, перековка и перекраска лошадей, перегон, сбыт), мошенников (лже-страховые агенты, лже-кредиторы, лже-банкроты и т.д.), картёжных шулеров, фальшивомонетчиков.

Российская пенитенциарная система уже с XIX века становится «университетом» преступного мира. Иерархия заключённых во многом соответствовала их «воровской» специальности на воле, однако в местах заключения большим авторитетом пользовались преступники, обладающие физической силой. Умение постоять за себя, дать решительный отпор стало критерием, по которому оценивалась истинность авторитета, полученного на воле.
С начала XVIII века начал складываться специальный воровской язык, сленг – блатная «феня». Язык выполнял функцию определенной кодировки профессиональных понятий, делая разговор между «специалистами» непонятным для окружающих, прежде всего для представителей правоохранительных органов. Естественно в полиции, позднее в милиции уделялось большое внимание изучению «блатной музыки» – «фени», что в свою очередь обуславливало постоянные ее изменения. Язык совершенствовался, модернизировался, но к началу XX века основа его была сформирована. Настоящий вор должен был владеть «феней» в совершенстве[10].

Владимир Даль назвал уголовный жаргон «блатной музыкой», которую в прошлых столетиях сочиняли столичные мазурики, жулики, воры и карманники[11]. Жаргон - феня возник из языка офеней (коробейников) и напоминает языки некоторых этнических групп, в том числе африканских и греческих. Некоторые исследователи считают, что в седьмом веке на Руси проживал афенский народ, исчезнувший почти бесследно, оставивший о себе память лишь в русских былинах. Язык офеней передавался поколениями, и вскоре его стали употреблять нищие, бродячие музыканты, конокрады, проститутки. Феней не просто общались, ею шифровали устную и письменную информацию. Жаргон вошел в воровские шайки, остроги и темницы, проник на каторгу. Их коренные обитатели даже отвыкали от родной речи, путая слова и выражения.

Сложился и определенный образ жизни субкультуры. Гра­бители («иваны») днем отсыпались, а ночью «работали» по городу, его окрестностям, по барским и купеческим усадь­бам, по амбарам богатых мужиков, проезжим дорогам. Ос­тальные, более мелкие слои, исчезали днем для своих де­лишек, а ночью пьянствовали и спали. «Получив деньги,— писал В. Гиляровский,— «иваны» шли пировать в свои при­тоны, излюбленные кабаки и трактиры... Мелкие воры и жулики сходились в притоны вечером, «иваны» — к утру... делили добычу и тут же сбывали ее трактирщику или спе­циальным скупщикам... После дележа начиналось пьянство с женщинами или игра. Серьезные «иваны» не увлекались пьянством и женщинами. Их страстью была игра»[12].