Однако в целом нигилизм, в традиционном его понимании, воспринимается в большинстве случаев как явление деструктивное, социально вредное, особенно в наше время. Нередко нигилизм принимает разрушительные формы. В крайних своих проявлениях он смыкается с различными анархическими, лево- и праворадикальными устремлениями, максимализмом, большевизмом и необольшевизмом, политическим экстремизмом. Нигилизм — стереотип мышления любого радикалиста, даже если он этого не осознает.
Характерным признаком нигилизма является не объект отрицания, который может быть лишь определителем его конкретного вида, а степень, т.е. интенсивность, категоричность и бескомпромиссность этого отрицания — с преобладанием субъективного, чаще всего индивидуального начала. Здесь выражается гипертрофированное, явно преувеличенное сомнение в известных ценностях и принципах. При этом, как правило, избираются наихудшие способы действия, граничащие с антиобщественным поведением, нарушением моральных и правовых норм. Плюс отсутствие какой-либо позитивной программы или, по крайней мере, ее абстрактность, зыбкость, аморфность.
Социальный нигилизм особенно распространился у нас в период “перестройки” и гласности. Он возник на волне охватившего всю страну всеобщего негативизма, когда многое (если не все) переоценивалось, переосмысливалось, осуждалось и отвергалось. С одной стороны, была видна очистительная функция нигилизма, а с другой, — его побочные последствия, издержки, ибо сплошной поток негатива сметал на своем пути и позитивные начала.
Расчистка “авгиевых конюшен” сопровождалась такими явлениями, как безудержное самобичевание, развенчание и осмеяние прежнего опыта, сложившихся культурно-исторических традиций и привычек, изображение уходящего времени только в черных красках. Лейтмотивом этих умонастроений было: “У нас все плохо, у них все хорошо”. С пьедесталов летели имена и ценности, в которые еще вчера беззаветно верили.
Зацикленность на обличительстве, уничижительной критике граничила подчас с утратой чувства национально-государственного достоинства, формировала у людей и всего общества комплекс неполноценности, синдром вины за прошлое, за “исторический грех”. Раздавались даже призывы к всеобщему покаянию. В то же время значительные слои населения резко осуждали “танцы на гробах”, выступали против забвения памяти и заветов предков.
На крайности этого “самошельмования”, потерю меры обращали внимание многие зарубежные деятели. Между тем копание в прошлом особого успеха не принесло. При этом ошибки предшественников не помогли избежать новых. Отсюда иронические остроты публицистов: мы одержали “сокрушительную победу”.
Отречение от всего, что было “до того”, от старых фетишей объективно подпитывало нигилистические разрушительные тенденции, которые не уравновешивались созидательными. Как справедливо отмечалось в литературе, “у нас было два пиковых проявления тоталитарного мышления и сознания: тотальная апологетика послереволюционного прошлого и тотальное его ниспровержение”.
Такие же оценки давала пресса: “Мы буквально соревновались в уничтожении общественных идеалов: кто страшнее вывернет наизнанку все, чему раньше поклонялись. Пора одуматься”. С этим созвучен более поздний вывод о том, что “мы и сейчас в большевистской манере пытаемся утвердить новые утопии, не считаясь ни с чем. ... Между тем переход от тоталитарного общества к нормальному, гражданскому, невозможно осуществить по-большевистски одномоментно”.
Сегодня нигилизм выражается в самых различных ипостасях: неприятие определенными слоями общества курса реформ, нового уклада жизни и новых (“рыночных”) ценностей, недовольство переменами, социальные протесты против “шоковых” методов осуществляемых преобразований; несогласие с теми или иными политическими решениями и акциями, неприязнь или даже вражда по отношению к государственным институтам и структурам власти, их лидерам; отрицание не свойственных российскому менталитету “западных” образцов поведения, нравственных ориентиров; противодействие официальным лозунгам и установкам; “левый” и “правый” экстремизм, национализм, взаимный поиск “врагов”.
Среди значительной части населения преобладают фрондистские настроения, негативное отношение к происходящему, ко многим фактам и явлениям действительности. Инакомыслие не подавляется, но оно существует. Подрываются духовные и моральные основы общества, вместо них утверждаются меркантилизм, потребительство, культ денег, наживы; идеальное вытесняется материальным. Соответственно изменились критерии престижа личности, ее социальной роли, признания.
Общественное мнение стало менее чувствительным, мягко говоря к нарушениям нравственных норм. У многих сохраняется устойчивая ностальгия по прошлому, в их сознании еще живет образ СССР. Сам процесс “смены вех”, идеологической переориентации миллионов людей, включая “вождей”, — трудный и болезненный, он предполагает ломку всей системы старых взглядов и отношений, отказ от укоренившихся привычек и традиций.
Нигилизм “сверху” проявляется в форсировании социальных преобразований, левацком нетерпении добиться всего и сразу путем “красногвардейских атак” на прежние устои, в популизме, конъюнктуре, демагогии, разрушительном зуде, обвальной приватизации, призывах как можно быстрее покончить с советским наследием, “империей зла”, коллективисткой идеологией и психологией. Были и такие “нигилисты”, которые предлагали без промедления превратить единую страну в 40—60 “независимых государств”. Устойчиво развивалась тенденция: “весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем...”
Эволюция, этапность, постепенность уже мало кого тогда устраивала — только “революция”, хотя “план по революциям”, как выражаются журналисты, давно перевыполнен. В наши дни заметны сдвиги к силовым приемам решения политико-государственных проблем. Дают о себе знать злоупотребления новой постсоветской номенклатуры, бюрократии. Как видим, спектр социального нигилизма весьма пестр и богат, переливает всеми цветами радуги. Так или иначе он поразил все слои общества, оба его политических фланга, а также центр.
Правовой нигилизм — разновидность социального нигилизма как родового понятия. Сущность его — в общем негативно-отрицательном, неуважительном отношении к праву, законам, нормативному порядку, а с точки зрения корней, причин — в юридическом невежестве, косности, отсталости, правовой невоспитанности основной массы населения. Подобные антиправовые установки и стереотипы есть “элемент, черта, свойство общественного сознания и национальной психологии... отличительная особенность культуры, традиций, образа жизни”. Речь идет о невостребованности права обществом.
Одним из ключевых моментов здесь выступает надменно-пренебрежительное, высокомерное, снисходительно-скептическое восприятие права, оценка его не как базовой, фундаментальной идеи, а как второстепенного явления в общей шкале человеческих ценностей, что, в свою очередь, характеризует меру цивилизованности общества, состояние его духа, умонастроений, социальных чувств, привычек.
Стойкое предубеждение, неверие в высокое предназначение, потенциал, универсальность возможности и даже необходимость права — таков морально-психологический генезис данного феномена. Наконец, отношение к праву может быть просто индифферентным (безразличным, отстраненным), что тоже свидетельствует о неразвитом правовом сознании людей.
Играет свою негативную роль и простое незнание права. Актуально звучат слова И.А. Ильина о том, что “народ, не знающий законов своей страны, ведет внеправовую жизнь или довольствуется... неустойчивыми зачатками права. ...Народу необходимо и достойно знать законы, это входит в состав правовой жизни. Поэтому нелеп и опасен такой порядок, при котором народу недоступно знание права... Человеку, как существу духовному, невозможно жить на земле вне права”.
Правовой нигилизм имеет в нашей стране благодатнейшую почву, которая всегда давала и продолжает давать обильные всходы. Причем эта почва постоянно удобряется, так что “неурожайных” лет практически не было. Как раньше, живем в море беззакония, которое подчас принимает характер национального бедствия и наносит обществу огромный и невосполнимый ущерб.
Корни же этого недуга уходят в далекое прошлое. В специальной литературе отмечается, что юридические доктрины отражали широкий диапазон взглядов — “от правового нигилизма до правового идеализма. ... Идея закона ассоциировалась скорее с главой государства, монархом, нежели с юридическими нормами. В общественном сознании прочно утвердилось понимание права исключительно как приказа государственной власти”. Представления о праве как указаниях “начальства” настойчиво культивировались в народе — то, что исходит сверху, от властей, то и есть право. Но еще Л. Фейербах заметил: “В государстве, где все зависит от милости самодержца, каждое правило становится шатким”.
Даже такой ценитель и пропагандист права, как В.А. Кистяковский, в своей известной статье в защиту права пишет: “Право не может быть поставлено рядом с такими духовными ценностями, как научная истина, нравственное совершенство, религиозная святыня. Значение его более относительно”. Данное высказывание отводит праву отнюдь не первое и даже не второе место в общем культурном наследии человечества.
Давно сказано: на Руси всегда правили люди, а не законы. Отсюда наплевательское отношение к закону как свойство натуры русского обывателя. Расхожими стали горькие слова Герцена о том, что жить в России и не нарушать законов нельзя. “Русский, какого бы звания он ни был, обходит или нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно; совершенно так же поступает и правительство”. С этим созвучна и мысль Салтыкова-Щедрина о том, что суровость законов смягчается необязательностью их исполнения.